Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин.

— Это пока сказать сложно, ведь я не знаю, в близком ли вы родстве с дивным народцем. Посмотрим, сможете ли вы разглядеть фей, живущих в моём саду. Тогда, может, что–нибудь и прояснится.

— А что, у деревьев тоже есть свои феи, как и у цветов? — спросил я.

— Они приходятся друг другу родичами, — ответила она. — Но те существа, которые зовутся феями в вашем мире, это чаще всего детишки здешних цветочных фей. Уж очень они любят дразнить «плотных громадин» (так они называют людей); ведь они дети, а детям только и нужно, что поиграть и повеселиться вволю.

— Но почему вы разрешаете цветам жить так близко к себе? — поинтересовался я. — Ведь они, должно быть, частенько вам досаждают.

— Да что вы! Знали бы вы, какие они уморительные! Особенно когда строят из себя взрослых и с притворной солидностью занимаются «важными» делами.

Иногда прямо на моих глазах целое представление разыграют, да ещё с таким серьёзным видом, что диву даёшься — ведь меня они вовсе не боятся. Но стоит игре закончиться, как они тут же прыскают со смеху и принимаются резвиться и проказничать, словно серьёзность — это забавнейшая шутка на свете. Но это всё садовые феи, а они куда степеннее и учёнее тех, что живут в лесу и на лугах. Конечно, у них полно родственников среди полевых цветов, но на них садовые феи смотрят свысока — совсем как на деревенских кузин и кузенов, которые ничего не понимают в жизни и совершенно не умеют вести себя в приличном обществе, — хотя, признаться, порой всё–таки завидуют простоте и естественности своих неблагородных сородичей…

— Так, значит, феи живут внутри цветов? — спросил я.

— Не знаю, — откликнулась она. — Я и сама не всё понимаю. Иногда их вообще не видно, и даже я не могу их разглядеть, хоть и знаю, что они рядом. Они всегда умирают вместе с теми цветами, на которые походят и чьими именами называют себя. Но вот воскресают ли они в новых цветах, или в каждом распустившемся бутоне появляется своя фея или эльф — это мне неведомо. Они такие же разные, как и люди, только настроение у них меняется ещё быстрее: и полминуты не пройдёт, а они уже успели раз по пять удивиться, нахмуриться, расплакаться и развеселиться. Нет, они и правда потешные, и я частенько за ними наблюдаю, только ведь как следует с ними всё равно не познакомишься. Сколько раз пыталась с ними заговорить, а они только посмотрят, будто меня и слушать–то не стоит, засмеются и ну прочь…

Тут женщина осеклась, как будто что–то вспомнив, и, повернувшись к дочери, негромко сказала:

— Скорее пойди и проследи за ним. Посмотри, куда он пойдёт.

Надо сказать, что некоторое время спустя, когда мне удалось немного понаблюдать за жизнью этого удивительного народца, я понял, что это не феи умирают, когда вянут их цветы, а наоборот: цветок никнет и засыхает потому, что фея покинула его. Цветы для фей — всё равно, что жилища или временные обличья, которые они надевают и снимают, когда заблагорассудится. Ведь даже если человек строит себе дом по собственному вкусу, глядя на этот дом, можно довольно много узнать о его хозяине. Так и тут: даже не видя фею собственными глазами, вполне можно догадаться, что она за существо, если разглядывать её цветок, пока не поймёшь его как следует. Ибо цветок скажет вам то же самое, что сказали бы личико и фигурка его феи — только, конечно, не так ясно и понятно; ведь и лицо, и весь облик живого существа куда выразительнее любого соцветия. И верно: ни дом человека, ни его одежда не могут вполне отразить внутреннюю сущность своего владельца, как бы сильно они ни были на него похожи. Однако между феей и её цветком существовало странное сходство, почти полное тождество, которое невозможно описать, пока оно само не откроется внимательному глазу. Но вот в каждом ли цветке обитает фея, сказать трудно; впрочем, разве можно с уверенностью сказать, что у каждого человека есть душа?

Мы поговорили ещё немного, и я всё больше поражался не только тому, что рассказывала мне женщина, но и тому, как она описывала здешние нравы и порядки. Видно, жизнь среди эльфов и фей сама по себе многому её научила.

Однако вскоре вернулась её дочь и сообщила, что Ясень подался куда–то к юго–западу, а поскольку я решил идти на восток, то, наверное, мне лучше поскорее отправиться в путь, чтобы не встретиться с ним по дороге. Я выглянул в окошко: Ясень, ничуть не изменившись, стоял на прежнем месте.

Но я уже понял, что мои хозяйки куда лучше знают, что происходит в их лесу, и потому засобирался в дорогу. Я вытащил было кошелёк, но с огорчением увидел, что он пуст. Хозяйка с улыбкой сказала, чтобы я не беспокоился: в этом мире деньги совершенно бесполезны. Пожалуй, мне даже повезло, что у меня нет ни гроша — ведь если бы, столкнувшись по дороге со здешними феями и эльфами, я, не узнав их, предложил им деньги, они, наверное, приняли бы это за страшное оскорбление.

— Решили бы, что вы над ними насмехаетесь, — объяснила женщина. — А ведь они издавна считают, что потешаться над людьми — законное право фей и эльфов, и ни за что не допустят, чтобы громадины вдруг начали высмеивать их самих.

Вслед за ней я прошёл в небольшой сад на пологом склоне холма, спускавшегося к опушке леса, и с удовольствием увидел, что здесь кипит бурная, деятельная жизнь. Солнце ещё не закатилось полностью, да и бледный месяц, подымавшийся по небосклону, с каждой минутой набирал силу. Передо мною предстало самое настоящее карнавальное действо. Тут и там в траве, то парочками, то небольшими вереницами, то торжественными кавалькадами шествовали, раскланивались, прохаживались, сновали крохотные фигурки в причудливых нарядах. Из чашечек и соцветий повыше тоже выглядывали маленькие существа и, словно с балконов, смотрели сверху на собравшуюся толпу, то безудержно заливаясь смехом, то вновь обретая серьёзный и степенный вид; но даже когда их личики принимали самые торжественные выражения, мне всё равно казалось, что они изо всех сил стараются удержаться от хохота. Некоторые из них пытались пуститься в плавание по мутному ручейку в лодочках, сооружённых из прошлогодних листьев, увядших и закруглившихся по краям. Лодочки намокали и тонули вместе с резвящимися эльфами, но те, ничуть не смущаясь, вплавь добирались до берега, хватали новые листья и тащили их к воде. Дольше всего на воде удерживались лодки из свежих лепестков розы, но их было слишком мало, так как фея розового куста с горькой обидой заявила, что у неё и так уже украли всю одежду, и принялась ревностно защищать своё имущество.

— Но ты же не сможешь износить и половины своих нарядов! — возразили ей.

— А это уже не ваше дело. Может, мне вовсе не хочется отдавать вам свои лепестки! Они мои!

— Но ведь это всё для общего блага! — запротестовал один эльф и тут же шмыгнул прочь, стащив огромный выгнутый лепесток. Фея розового куста тигрицей прыгнула на него (какая же она была красавица! совсем, как юная дебютантка какого–нибудь модного салона!), сбила с ног и торжествующе выхватила у него алый лепесток. Но увы, пока она восстанавливала справедливость, к её кусту подскочила ещё дюжина воришек и утащила целый ворох больших, свежих лепестков. Увидев это, разобиженная фея села и горько заплакала, а потом в порыве негодования вскочила, кинулась к своему кусту и начала так сильно топать ножками по веткам и трясти бутоны, что на землю посыпался целый дождь розовых лепестков. Потом она ещё разок хорошенько всплакнула, выбрала себе лепесток побольше и с весёлым смехом понеслась к ручью, чтобы пуститься в плавание вместе с остальными.

Неожиданно моё внимание привлекла стайка фей, которые собрались неподалёку от хижины и о чём–то беседовали, стоя вокруг последней увядающей ветреницы. Их мелодичный разговор показался мне похожим на песенку, я невольно прислушался и услышал вот что:

— Умер наш Подснежник, Добрая сестрица, До того, как время Нам пришло родиться. — Ясным утром снежным Из земли пробилась, Как невеста, в нежном Платье появилась. — Что такое «снежный»? — Почему невеста? — Право, я не знаю. — Мне неинтересно. — Ты откуда знаешь? — Вот её подружка. Мне она шепнула Кое–что на ушко. — Не грусти, красавица! — Не тоскуй, сестрица! — К нам Подснежник явится Из своей темницы. — Через год вернётся, С новою весною. — Из земли пробьётся Рядышком с тобою! — Да она вернётся, Но не забывайте: Не видать её вам, Даже не мечтайте! — Ветреница злая, Глупая девица! Подожди, узнаешь, Как собой гордиться! — Ах ты, забияка! — Что ты натворила? — Ты зачем бедняжке Стебель прокусила? — Ветреница эта Важничала больно. Пусть другие терпят, А с меня довольно! — Торбочка! Дурная, Гадкая сестрица! — Больше мы с тобою Не хотим водиться! — Хватит задираться! — Уходи отсюда! — В гамаке качаться Мы с тобой не будем! — Всё, она завяла, Не даёт ответа. — Лишь цветок остался, Ветреницы нету. — Чередой смиренной, Стройно, друг за дружкой, Мы идём степенно Хоронить подружку. — На листок положим, Лепестком покроем. — На зелёном ложе Под кустом зароем. — Зарывай поглубже Милую сестрицу, Чтобы в зимней стуже Ей не простудиться. — Ей теперь ни ветер, Ни мороз не страшен. — До весны продремлет Ветреница наша. — Всё, похоронили Милую сестрицу. Хватит, погрустили — Будем веселиться!

Тут, заливисто рассмеявшись, они кинулись врассыпную, и большинство из них полетело прямо к хижине. Ближе к концу песни все они выстроились в некое подобие погребального шествия, идущего за безжизненным телом молоденькой Ветреницы. Проказница Торбочка ускорила кончину несчастной, перекусив её стебель, и теперь феи подняли бедняжку на руки (даже я не мог думать о ней иначе, как об умершей девушке, хотя передо мной была обычная увядшая ветреница на длинном стебельке), уложили на широкий лист, торжественно пронесли несколько ярдов и похоронили под деревом. Торбочка же, которую, по общему согласию, не допустили до участия в церемонии, сердито надулась и побрела прочь к своему гамаку (она была феей кальцеолярии; у нас её бутоны иногда называют «кошелёчками»), и вид у неё был совсем не покаянный. Подойдя к своему стеблю, она обернулась, и я невольно заговорил с нею, потому что стоял совсем рядом.

— Как тебе не стыдно, Торбочка! — укоризненно сказал я. — Почему ты так нехорошо себя вела?

— Я всегда веду себя хорошо! — сердито отрезала она, вызывающе вскидывая голову. — А если ты посмеешь приблизиться к моему гамаку, я укушу и тебя, чтобы не совался куда не следует!

— Но зачем ты укусила бедную Ветреницу?

— Она сказала, что нам никогда не увидеть сестрицу Подснежник, точно все мы — жалкие недомерки, и лишь она одна достойна такой великой чести. Вот противная гордячка! Так ей и надо!