Фантастические тетради

— Будь спокоен.

— И еще, пусть повар дает мне папирус, как Махолу, сколько скажу. А Хун и Рыжий больше не скалятся над моими проектами…

— Ладно, полезай.

— Но если я все-таки сдохну…

— Не сдохнешь! Не надейся так просто от меня избавиться. — Бароль накинул на него покрывало, проверил надежность узла и уперся ногами в стены у основания жерла. — Учти, на выродков твои остроты не подействуют, работай кулаками, а не языком. Как схватишь — дерни за веревку.

Первую половину пути Фальк был уверен в себе, будто спускался не в преисподнюю, а на дно водяного колодца. Единственное, о чем он жалел, это о хорошей дубине. Чтоб оглушить жертву прежде, чем та набросится на него. Когда горловина прохода начала сужаться, Фальк пожалел о том, что мокрое покрывало не смазано жиром и, того гляди, зацепится за острые камни, будто созданные для того, чтоб жертва достигала дна в виде готового фарша. Но камни вскоре сменились скользким коридором, поросшим мокрым мхом с характерным запахом плесени, и Фальк вообще пожалел о том, что ввязался в авантюру. Вторую половину пути его одолевали сомнения — шахта разветвлялась, дышать становилось труднее, он перемазался плесенью с головы до ног. «А что если цепь застрянет? Что если выродок окажется ловчей и проворнее?» Но пока Бароль держал конец цепи, Фальк старался гнать сомнения. «Во всяком случае, — успокаивал он себя, — на Косогорье меня никто за конец не подержит. Вредина Хун с удовольствием захлопнет крышку люка, опорожнит совесть в молельне и будет вспоминать меня как убогого недоумка». Он пожалел о том, что не расспросил как следует о размерах выродка, об остроте зубов и когтей, предпочитая из принципа иметь дело с неизвестным противником, нежели с заведомым монстром. Он не предполагал, что на глубине легкомысленные принципы испаряются быстрее, чем раскручивается цепь. В конце концов он даже удивился, когда руки коснулись горизонтальной опоры, а откуда-то сбоку, из каменного рукава донесся порыв зловонного ветра.

«Прибыл», — решил Фальк, завернулся в покрывало с головой, оставив снаружи один глаз и прикинулся покойником. В темноте проявился низкий свод подземного коридора, пропахший дохлятиной и рвотой. Звук капающей в лужу воды с эхом, характерным для каменного погреба. И никого. «Умру, — решил Фальк, — пусть они обо мне поплачут. Дескать, жил такой инженер-недоучка, зла никому не желал. Дескать, боги его особо не жаловали, но и не пинали почем зря, так что помер от собственной глупости — попытки безмозглого героизма, подхватив радикулит от долгого лежания на дне преисподней». Ни души. Вскоре Фальку наскучило жалеть себя, да и спина затекла от неудобства позы. Интерьер не менялся, цепь слегка побрякивала высоко наверху, то ли от сквозняка, то ли от нервных ожиданий Бароля. И Фальк решил, не дожидаясь милости, разведать обстановку. Он стянул с головы покрывало, огляделся и понял, что лежит на высоком постаменте, подпирающем свод подземной пещеры на манер жертвенника, образца позднеингурейских нашествий. Притом место, на которое он улегся, было густо перемазано гниющей плотью. Это открытие заставило Фалька подняться на четвереньки. Тут его осенила следующая ужасная догадка — вокруг жертвенника плотной массой стояла толпа ингурейцев. Бесшумно, беззвучно. Фальк вдруг почувствовал их присутствие, их ожидание, в котором он был главной действующей фигурой. Фальк нащупал в луже дерьма фрагменты скелета и ужаснулся, потому что жертвенник оказался шедевром инженерных построек, сложенным из фаланг пальцев, локтевых костей и суставов так искусно переплетенных, что по прочности своей вполне мог соперничать с каменными постройками староприкан. Будто боги, создавая альбианина, заложили в его скелет свойство универсального строительного конструктора, в котором череп оказался единственной бесполезной деталью.

Фальк потянулся к веревке и уже собрался наверх, как под рукой что-то шевельнулось. От этого шевеления у первопроходца преисподней случилась холодная дрожь в позвоночнике. Он вцепился в неизвестный предмет, лежавший под ним неподвижно, как жертва на заклание. Предмет дернулся, задрожал и показался удивительно теплым на фоне подземельной сырости. Фальк, не выпуская из рук находку, стал медленно ощупывать ее, пока в луже вонючей слякоти из теплого волосатого существа не возникла голова и шея.

— Ну, что там? — рыжий математик сунулся в дыру, но Бароль отвел его в сторону кончиком ботинка. — Сколько можно возиться?

— А если он так и не дернет? — спросил Хун.

— Лучших людей изводишь, Бароль, — ворчал Логан.

Бароль был молчаливо сосредоточен и равнодушен ко всему на свете, кроме цепи, которую держал в руках и от которой не отводил взгляда.

— Прочь… — процедил он сквозь зубы, — все вон отсюда. — Конец цепи неуверенно пополз вниз и брякнул о камни. — Разойдись! — крикнул Бароль и, выдернув цепь, начал быстро наматывать ее на локоть. Фариане замерли вокруг колодца.

— Есть! — обрадовался Логан.

Веревка шла бодро. Через минуту Бароль сбросил с плеча один ворох и принялся мотать другой, из жерла послышались скрипы, словно ангелы смерти завыли приветственную молитву.

— Порожняком идет, — предположил Хун.

— Да, похоже, — согласились остальные.

— Не стоило браться за это Фальку, — переживал Логан, — он слишком молод и впечатлителен…

— Безусловно, — тут же соглашались все.

В успех операции никто не верил, даже когда ноги Фалька, перемазанные в дерьме, зацепились за край колодца.

— Хватай его! Убежит, хватай! — кричал Фальк, и эхо жерла разносило его крик по гулким коридорам подземного царства.

Бароль бросил веревку, извлек на свет мелкое, тощее, грязное существо, разглядеть которое из-за грязи было невозможно, и тут же брезгливо кинул его в лопухи.

Существо не стало убегать, оно сжалось в комок, замерло у ног Логана и пронзительно-жалобно запищало.

УЧЕБНИК. ОСНОВЫ ФАКТУРОЛОГИИ. Фактурологическая триада

Наверно, читатель будет смеяться надо мной и не поверит, если я скажу, что шестиконечная звезда (звезда Давида) в Языке Ареала обозначает не что иное, как символ экстрамутагенной цивилизации. Впрочем, никаких сионистских выводов из этого не следует. Тот же знак используется не только в государственной символике, но и при изготовлении магических талисманов, да где угодно. Я уже не говорю о его историческом происхождении и предназначении, потому что ничего не знаю об этом. Я лишь констатирую очевидный факт. Какие закономерности можно вывести из шести перекрещенных палок? Никаких. В таблице символов Языка Ареала есть такой знак, только и всего. Этот знак подвижен, углы звезды постоянно меняются, грани скользят; вид правильной шестиконечной фигуры этот символ принимает не чаще, чем идеальный газ образуется в естественной природе, то есть, грубо говоря, в глубоком бреду созерцателя. Но при статичной плоскостной проекции это нормальная звезда Давида. А как, интересно, в этой системе обозначена обычная фактура, не испорченная интеллектуальным прогрессом? (Если кому-то уже мерещится пятиконечная звезда — значит, с чувством юмора все в порядке.) Это обычный треугольник, притом грани и углы треугольника также меняются, а знак пятиконечной звезды имеет совершенно иной смысл.

Фактурный треугольник — есть упрощенный символ триады, а его спаренный (шестиконечный) вариант — не более чем показатель экстрамутагенных отклонений. Схема так проста, тупа и доступна, что любой дилетант, по углам и граням, расскажет вам о фактуре больше, чем естествоиспытатель, прожив в ней безвылазно сто лет.

Фактурологическая триада исторически принадлежит школе неогарвалистов, во всяком случае, принадлежала, пока прочие бонтуанские школы ломали копья в борьбе с научным примитивизмом, воплощением которого являлась триада. Чего только не было в этой интеллектуальной потасовке с применением отнюдь не самых цивилизованных методов. Неогарвалистов, как генетиков и кибернетиков, обвиняли в узости научного кругозора, исследовательской небрежности, наконец, намеренной попытке скомпрометировать фактурологию в глазах широкой общественности. Триада клеймилась презрением и олицетворяла собой осквернение святыни, надругательство над трудами знаменитых предшественников. Но по прошествии времени оппоненты становились сторонниками. Может, оттого, что с триадой оказывалось легче работать; может потому, что от самобытного разнообразия рано или поздно начинает пестреть в глазах; может, по диалектическому порядку от анализа к синтезу, но, в конце концов, любой тип фактуры, так или иначе, укладывался в триаду лучше, чем куда бы то ни было. Осознав этот факт, многие бонтуанские школы были не прочь разделить авторство с неогарвалистами. Многие занимались тем, что старались усовершенствовать равносторонний треугольник. Поэтому в Языке Ареала четкого авторства не сохранилось, а название оказалось плагиативно обобщенным — «бонтуанская триада».

Не к чести Ареала надо добавить, что прочие, не родственные бонтуанцам фактурологические школы также не сразу примирились с идеей, а долгое время пытались доказать свое принципиальное отличие от гуманоидов бонтуанского типа. Но, как и в предыдущем недоразумении, противники постепенно испарялись, а сторонники, напротив, «конденсировались» и, по мере накопления «конденсата», обваливались в общую бурлящую массу. Короче, соблюдали закон кипящего самовара, покуда с него не сорвало крышку.

Вы сами удивитесь, как это просто, и скажете: мы не такие, мы особенные. С нами так примитивно поступать нельзя. С посредниками можно, с кальтиатами можно, а мы — исключение. И это будет вполне нормально, поскольку все сомнения, в рамках данной темы, в триаду также вписываются великолепно. Итак, неогарвалисты, проанализировав своих фактурных подопечных, выявили три основных типа:

1. Воины.

2. Эмпирики.

3. Фаталисты.

Увязав их между собой в треугольник, обнаружили два критерия, достаточных для характеристики фактуры:

1. Величина угла, означающая активность.

2. Длина стороны, означающая численность поголовья.

То и другое в связке треугольника должно быть сбалансировано. И если угол, к примеру, равен 180 градусам — система перестает существовать, соответственно — фактуре конец, может быть, не сразу, но очень скоро. В качестве примера такого перекоса (но в экстрамутагенной модели) можно рассматривать «акрусианский ген», описанный в предыдущей тетради.

От триады пошла аббревиатура «вэф», — именно так мы транскрибируем в человеческий язык WW, обозначающий бонтуанскую расовую группу, так сказать, дань первооткрывателям. Но тот же знак в другие специфические языки, в том числе профессиональные, транскрибируется по-разному.

Рассмотрим классическую, треугольную модель, характерную в одинаковой степени для популяции насекомых, млекопитающих и гуманоидов (рис. 1):

Первая, самая уязвимая и самая прогрессивная вершина триады — воины. В классическом состоянии — средняя по численности; в экстремальном состоянии — резко увеличивает угол за счет двух остальных. Тип интравертный, тяготеющий к тому, чтобы весь мир сконцентрировать внутри себя на манер сосуда с вакуумом, который при малейшей возможности старается себя хоть чем-то заполнить. Замечена такая закономерность: чем ниже интеллектуальный коэффициент фактуры — тем выше воин в триаде, активнее в отношениях с внешним миром. Этот тип внутренне чрезвычайно уязвим, психически нестабилен, требует сильного энергетического влияния и лучше, чем остальные, подвержен мутации. Тип первопроходца. Замечено также, что в стартовом состоянии экстрамутагена, перед началом глобальных мутаций, активность воина невероятно высока, — это самый податливый материал для таких рискованных мероприятий, тем более что численное поголовье воинов восстанавливается гораздо легче и быстрее прочих.