Фантастика 2003 Выпуск 1
Шрифт:
лет, и я зарегистрирую ваше изобретение. А пока извините…
И я решительно надавил клавишу старта.
– Пришел господин Бурбакис, - доложил киберсекретарь, и мне пришлось оторваться от составления договора на аренду астероида Паллада. Я уже третьи сутки пытался продраться сквозь юридические тонкости этого документа, составленного в режиме реального отождествления - обе стороны, подписывающие договор, на время становились астероидом, ощущали его недра как свои собственные, а его поверхность - как собственную кожу, опаляемую лучами Солнца. Я человек консервативный, и новомодные штучки мне не очень нравились - зачем изображать из себя астероид, если нужно всего-то навсего понять, велика или нормальна предлагаемая
Бурбакис ввалился в кабинет, будто в собственную спальню и повел себя соответственно: скинул башмаки, в которых перемещался в космосе от одного астероида к другому, уселся не на стул для посетителей, а на диван, предназначавшийся вовсе не для того, чтобы на нем валялись праздные типы вроде полоумного изобретателя планет.
– Сюда, пожалуйста, - сухо сказал я, указывая на стул, прикрепленный к полу скобами: предосторожность была не лишней не только из-за малой силы тяжести на астероиде, но и потому, что некоторые клиенты норовили использовать этот предмет мебели для покушения на личность эксперта.
– А, - махнул рукой Бурбакис и повалился на диван, будто его сбила с ног эргосфера черной дыры, - этот стул приносит посетителям одни разочарования. Когда я на нем сидел, вы не дали положительного решения ни по одному из моих предложений.
– Вы думаете, сменив позицию, смените и судьбу?
– ехидно спросил я.
– Надеюсь, - заявил Бурбакис.
– Что такое судьба человека? Всего лишь
смена его диспозиции по отношению к базовым пространственным определителям.
– Я уже отклонил шесть ваших заявок, - напомнил я, - и готов продолжить
традицию. Что у вас сейчас - опять какая-нибудь гадкая планета?
– Планета, - подтвердил изобретатель, - но почему гадкая? Планета, на которой все счастливы, может быть названа только прекрасной. Кстати, я назвал ее Бурбакида.
– Прекрасное название!
– воскликнул я.
– А как вам удается сделать счастливыми всех жителей планеты? Надеюсь, вы не используете запрещенные способы - например, концлагеря для инакомыслящих?
– Господь с вами, Шекет!
– возмутился Бурбакис.
– Коммунисты, да будет вам известно, потерпели фиаско, вообразив, что счастье может быть коллективным. На Бурбакиде каждый приобретает свое личное, индивидуальное, приватное, точечное счастье.
– Вы изобрели какую-нибудь гадость вроде стимулятора наслаждений?
– с подозрением спросил я.
– Имитация счастья, между прочим, запрещена конвенцией ООН, поскольку нарушает священное право личности на свободу выбора.
– Шекет, - кротко сказал изобретатель, - может, вместо того, чтобы предаваться праздным рассуждениям, вы изволите посмотреть на мою новую заявку?
– Давайте, - вздохнул я и протянул руку, чтобы взять диск с описанием изобретения. Бурбакис привстал, но вместо стандартного компьютерного бионосителя протянул мне небольшой приборчик с единственной красной кнопкой на его верхней панели. Не успев ни о чем подумать, я чисто механически на эту кнопку нажал - очень уж она удобно располагалась под большим пальцем. В следующее мгновение я оказался на борту звездолета, только что совершившего посадку на планете земноподобного типа. В кресле пилота я увидел Бурбакиса, а за иллюминатором - нечто вроде дачного поселка: виллы, деревья, пляж и парусные лодки на голубой поверхности лагуны.
– Иллюзия?
– деловито спросил я.
– Для проецирования иллюзий в мозг
индивидуума необходимо его письменное согласие. Вы нарушили уголовный кодекс,
статья три тысячи двести семнадцать…
– Глупости, - отрезал Бурбакис.
– Никаких иллюзий, я вам не шарлатан
какой-нибудь.
Я обратился к собственным ощущениям и обнаружил, что все мои органы восприятия свидетельствуют однозначно: нет, мир Бурбакиды вовсе не иллюзорен, мы действительно прибыли на планету, где каждый должен быть счастлив, согласно прогнозу изобретателя.
Никаких признаков счастья - учащенного дыхания, скажем, или, на худой конец, пустоты в мыслях я не испытывал. Не было здесь и тех внешних признаков, с какими у меня ассоциируется понятие простого человеческого счастья: мягкого кресла, например, в котором приятно пораскинуть мозгами, или любимой женщины, приносящей кофе в постель и сопровождающей это простое действие словами: - Любимый, я так по тебе соскучилась…
Планета как планета. Красиво, ничего не скажешь. Может, Бурбакис и чувствовал себя здесь
счастливым, но на меня Бурбакида с первых минут пребывания навеяла скуку.Изобретатель, конечно, увидел выражение кислого разочарования на моем лице и потому сказал быстро:
– Терпение, Шекет, планете нужно некоторое время, чтобы перестроиться от
стандартного режима на индивидуальный.
Что-то щелкнуло то ли в небе Бурбакиды, то ли в моем сознании, и мир изменился как по мановению волшебной палочки. Я сидел в моем любимом кресле, на мне была моя любимая пижама, на коленях лежала моя любимая книга "Создатель Акела", компьютеризованное издание 2088 года, по стерео показывали мой любимый фильм "Космос, дорога в бесконечность", а моя любимая женщина стояла рядом и держала поднос, на котором я увидел чашку с ароматным кофе - моим любимым, приготовленным так, как могу готовить только я и как никому пока еще приготовить не удавалось. А на противоположной стене висел забранный в рамочку диплом о присвоении мне почетного звания Академика Главной Галактической Академии Наук и Технологий. Мою любимую женщину звали Ингой, и она родилась в моем любимом городе Иерусалиме в самый любимый мой день в году - 18 мая, день, когда родился я сам. Неужели Бурбакис все-таки использовал гипнотические методики, запрещенные законом? Впрочем, все мои органы чувств утверждали: гипноза нет, ничего нет, кроме голой реальности, данной нам в ощущениях.
Но не стал же Бурбакис ради моего счастья создавать целый мир? Если же он сконструировал только одну планету счастья - Бурбакиаду, - то как он намерен справиться с наплывом клиентов? Ясно, что, если я дам положительное заключение по изобретению, то желающих жить здесь, только здесь и нигде больше, окажется так много, что не хватит не только Бурбакиады, но и сотен аналогичных планет. Между тем, Инга присела на подлокотник кресла, поставила поднос мне на колени и прижалась ко мне своим жарким, упругим и желанным телом. Мое счастье перешло на еще более высокую ступень, и тут, в дополнение ко всему, раскрылся потолок, и я увидел в черном небе сверкающую звездами спираль галактики Андромеды - я уже давно стремился попасть туда, но все не получалось, и вот теперь я мчался, сидя в любимом кресле и с любимой женщиной в объятьях, к давней своей мечте, которая неожиданно стала доступной, как доступен полет на Луну в каботажном челноке.
И очарование пропало. Пропало ощущение счастья. Пропал вкус романтики на губах, оставленный поцелуем моей дорогой Инги. И сама Инга неожиданно показалась мне такой же женщиной, как миллиарды других. И кофе - что кофе, обычная бурда, напиток для укрепления духа, не более того. И фильм, что шел по стерео - подумаешь, нормальная бодяга. Что мне могло нравиться в этой банальной истории о путешествии дервиша Махмуда на край Вселенной? Все убило единственное слово: доступность.
Я не знал пока, что именно использовал господин изобретатель, чтобы доставить жителям своей планеты ощущение полного счастья - скорее всего, все-таки не гипноз, не стал бы Бурбакис так явно и грубо нарушать закон! Конечно, это была филигранная работа, надо отдать должное Бурбакису. Но - доступность… Даже если он станет продавать дома на Бурбакиде за миллиард шекелей, это ничего не изменит в сути его изобретения. Чтобы стать счастливым, раньше нужно было прожить жизнь во всем ее многообразии: счастье любить и быть любимым отличается от счастья создания нового романа, а счастье от сидения в любимом кресле - это не то счастье, которое испытываешь, катаясь на яхте в пене прибоя. Нет у человека одного-единственного счастья, когда все желания исполняются разом. Нет и быть не может. А если случается такое, то это уже не счастье, а обыденность, вызывающая лишь легкое раздражение от своей доступности.
– Нет, - сказал я, сбросил с подлокотника Ингу, а с колен - поднос с чашкой кофе. Книгу я запустил в передатчик стерео, обвел внутренним взглядом стены комнаты, увешанные картинами моих любимых художников-экспрессионистов, обнаружил под одной из картин панель управления всем этим великолепием, и задействовал сенсорный отключатель, поскольку Бурбакис предусмотрел, конечно, аварийную ситуацию - что ни говори, а изобретателем он был опытным и привыкшим к ошибкам и неудачам.
В следующий момент я понял, что все еще (или уже?) сижу за своим собственным (вовсе не любимым) столом на Церере, а господин Бурбакис восседает на моем диване, тоже не очень любимом, но, во всяком случае, привычном, как привычен рассвет.