Фантастика 2006. Выпуск 2
Шрифт:
Вино кончилось быстро. Я распахнул окно и сел на подоконник, свесив ноги. Моросил все тот же дождь, где-то выла собака. Наверное все та же. Ну, люди-то понятно, а вот куда делись собаки? Вороны? Они-то не могли эмигрировать в Нульгород? Наверное просто ушли.
Ветер глухо выл в пустых комнатах. Похоже, было зябко, но лично я сейчас холода не чувствовал. Спать отчего-то тоже совсем не хотелось. Я оглядел комнату — нашу бывшую гостиную. И стал вспоминать, как мы жили здесь с Олей, Витькой и родителями. Как ходили играть в вирт. Как затем в Университе построили хороший пропускной канал и связали местный вирт с мировым Нульгородом. Нам это нравилось. Мы уходили туда при каждом удобном случае — на концерты звезд, на праздники, просто поиграть, отдохнуть. Тогда еще никто не собирался туда всерьез переселяться, кроме умирающих. Шли просто играть. Витька был
Вспомнилось, как сначала проводили в Нульгород престарелых родителей. А когда врачи поставили Витьке диагноз, и Оля твердо сказала, что…
— Стоп! — одернул я себя и свои мысли. — Хватит! Стоп!
Этого показалось мало. Захотелось что-нибудь пнуть или ударить. Срочно.
Я вскочил с подоконника, подошел к столу и ударил по столешнице кулаком изо всех сил. Ударил, но боли не почувствовал.
Подпрыгнули пустые консервные банки и обертки.
Покатилась и упала на пол пустая бутылка.
Из развороченной коробки вылетела маленькая коробочка, обитая дешевым китайским бархатом, подпрыгнула и раскрылась.
Выкатились две пилюли.
Одна сразу упала куда-то на пол, а другая осталась на столешнице, матово поблескивая.
Обратно в реальность проваливаешься из любого места. А в Нульгород попадаешь всегда через ворота трансфера на центральной улице. И никогда точно не знаешь, в каком квартале окажешься. Само собой, в русском. Но в каком?
В Нульгороде был яркий день, по улицам гуляли нарядные толпы. Я знал, что мгновенно переноситься в пространстве смогу лишь потом, а пока взял флаер. И вскоре был уже в нашем коттедже. Витька бегал в саду — издалека доносился его топот в листве и радостный визг. А Оля смотрела Теле.
— Привет! — сказал я.
Она резко обернулась и вздрогнула.
— Костя? Ты? Что-то случилось?
— Все в порядке… — улыбнулся я и поглядел на часы. — Знаешь, Оль… Я… Я пришел, чтобы остаться!
Сперва она не поверила. А затем бросилась ко мне на шею и заплакала от счастья…
Следующие несколько часов мы просто занимались любовью — так, как не занимались уже давно. Наконец затрещал браслет. И мы вместе наблюдали, как загораются на нем огоньки опасности, как мелькают на экранчике цифры падающего пульса и давления… Наконец все закончилось. И ненужный больше браслет растаял в воздухе. Я стал полноправным гражданином Нульгорда — мог перемещаться в любую точку любой его страны, менять свою форму, качать информацию в сознание напрямую из общественных библиотек и многое-многое другое…
Взявшись за руки, мы вышли из коттеджа в сад. Витька играл с мальчишками. Я знал их — Толик и Петерс, дети наших соседей Кристофа и Жанны. Хотя узнать их в таком виде было нелегко. Посреди сада мальчишки выдумали себе зловещего вида замок — он показался мне чем-то неуловимо знакомым по архитектуре. Сами они зачем-то превратились в пятнистых дракончиков и теперь обстреливали замок из рогаток. Интересно, откуда у детей Нульгорода дизайн рогатки? Ведь они могли выдумать себе любое, самое фантастическое оружие. Но они почему-то увлеченно стреляли именно из рогаток. Таких же, какие делал когда-то я сам, какие делал мой отец и дед. Такие же делали все наши человеческие предки на протяжении многих тысяч, а может, и миллионов лет, привязав звериную жилу к упругой рогатине. Для Витьки это были биологические предки. А вот для Толика и Петерса — лишь интеллектуальные, поскольку зачаты и рождены Толик с Петерсом уже в Нульгороде…
Камушки-снаряды, попадая в стены замка, ярко вспыхивали и оставляли большие черные дыры. И я вдруг понял, на что похож этот замок — на здание Университета. Тут явно был дизайн Витьки, ведь лишь он когда-то был в реальности и видел Университет. Хотя вряд ли знал в то время, что это такое…
Мне вдруг представилось, что какой-нибудь другой Витька — грязный, оборванный, голодный и дикий — беспризорничающий в реальности, в пустом городе на развалинах былой цивилизации, когда-нибудь станет точно так же стрелять из своей рогатки по неохраняемому более никем Университету. По Университету, по блокам вычислителя, по автоматическим электростанциям, кабелям связи… Стрелять из рогатки, резвясь и не понимая, что делает. И не зная ничего о Нульгороде. Но я отогнал от себя эту мысль и крепче сжал ладонь Ольги.
И Ольга радостно сжала мою в ответ.
— Господи, какое счастье! — шепнула она. — До сих пор не верится, что ты переехал к нам навечно!
— Да… — прошептал я и запрокинул голову.
Ведь если долго-долго смотреть на солнце в небе Нульгорода, то на его диске появится улыбка. Добрая-добрая. Теплая-теплая. Она скажет
тебе: все в порядке, друг! Теперь ты дома, теперь все будет хорошо. Здесь так сделано специально. Такой дизайн.Владимир Пирожников
КАИНОВ КОМПЛЕКС
И сказал Каин господу: наказание мое больше, нежели снести можно.
Д-р Волин, д-р Зимменталь, д-р Мертон и другие специалисты, занятые в экспериментальной космической программе ЭРГАС, попросили меня принять участие в интересном, но весьма печальном деле — расследовании причин гибели пилота-испытателя Степана Корнева (он же — Стет Корн и Стив Корне на рабочем языке этого международного проекта). В ответ на мой недоуменный вопрос, зачем тут понадобился я, писатель, человек по определению далекий от каких-либо научных и технических проблем, мне сказали, что дилетантизм как раз и является тем ценным качеством, ради которого меня пригласили. Поскольку работа следственной комиссии столкнулась со значительными трудностями, нужен был свежий человек со стороны, который мог бы взглянуть на дело с совсем другой точки зрения. Кроме того, оказалось, что незадолго до смерти Корнев занес в память персонального компьютера фрагменты моей книги «Causa sui» («Причина самого себя») — куски лирико-философской эссеистики, пометки к которым позволяли сделать предположение об известном сходстве мироощущения между мной и Корневым. Это и навело ученых на мысль пригласить меня в качестве консультанта.
Мне были предложены энграммы — эмоциональные и интеллектуальные переживания, психические образы, которые возникали в сознании Корнева и записывались компьютером на мнемокристаллы в ходе его последнего полета. Эти кристаллы, представляющие собой в совокупности банк данных типа «черного ящика», удалось отыскать на месте катастрофы. Информация с кристаллов считывалась и расшифровывалась при помощи энграмматора — устройства, о существовании которого я даже не подозревал. Трудно поверить, однако энграмматор позволяет не только снимать с материальных носителей запись глубинных психических процессов, происходивших во внутреннем мире личности, но и проецировать их в сознание другого человека так, что возникает иллюзия полного слияния одного индивида с другим, своего рода вариант «переселения душ». И вообще, как оказалось, за тем рубежом, к которому сегодня подвела людей тончайшая компьютерная техника, открывается целый мир, огромное неизведанное пространство, которое точнее всего определить словом психокосм, — ибо в нем физический космос и сфера человеческой души становятся равновеликими и взаимосвязанными сторонами какого-то нового особого континуума. Я, видимо, стал одним из первых представителей гуманитарной области, который проник в этот психокосм, увидел и прочувствовал его.
Надо ли говорить, что впечатления мои были ошеломляющими? Когда я при помощи энграмматора погрузился во внутренний мир Стета Корнева, совершающего свой последний полет, я был потрясен необычностью его переживаний, их противоречивостью и трагизмом. Ощущение кризиса, жесточайшей душевной сумятицы усиливалось еще и тем, что кристаллы с энграммами, разбросанные взрывом по огромной площади в пустыне Мохаве, оказались перемешанными совершенно хаотично, часть их просто испарилась без следа, и запись душевной жизни Стета разрывали многочисленные провалы. Заполнить их и логически выстроить сохранившиеся куски в единый сюжет мог лишь человек с развитой интуицией, близкий Корневу по духу. Члены следственной комиссии надеялись, что я, пожалуй, как раз такой человек и способен, вероятно, внести ясность в некоторые существенные детали.
Сегодня, после продолжительной работы с энграммами, я вижу, что главной «деталью», которой было озабочено следствие, являлось подозрение о самоубийстве Стета. Мне чрезвычайно горько об этом говорить, но я признаю, что такое предположение имеет веские основания. И заключаются они в глубоко личных, интимных переживаниях, которые выпали на долю Корнева задолго до того, как он включился в эксперимент. Если это — тот вывод, который ждали от меня, то руководители программы могут быть удовлетворены: причины гибели пилота заключаются не в каких-либо технических просчетах, а в нем самом. Ну а поскольку никто не обязан отвечать за подсознательные устремления и тайные комплексы другого человека, то и моральную ответственность за смерть его никто нести не должен. Об этом я написал в своей пояснительной записке, которая наряду с мнениями других экспертов приложена к заключению комиссии.