Фантастика 2006. Выпуск 2

Все это в полной мере относится к истории Степана Корнева. Вывод, к которому пришла следственная комиссия, сводится к трем словам: «Корнева погубил синхроноз». Когда я попросил доктора Зимменталя прокомментировать это заключение, он сказал:

— Вам хочется понять, в чем заключалась причина катастрофы? Попробую объяснить. Вдумаемся: что такое мозг? Это аппарат быстрого и глубокого отображения внешней среды во внутренних структурах организма. Говоря популярно, мозг — это своего рода «троянский конь», с помощью которого внешняя среда проникает в самые сокровенные части живого существа и оттуда, принимая вид его собственных внутренних импульсов, направляет всю деятельность организма. Чем более развит мозг, тем более развит существующий на его основе интеллект. Но это одновременно означает усиление зависимости интеллекта от все более отдаленных — в пространстве и времени — событий в среде обитания. Порой это может привести к весьма драматичным и даже трагическим последствиям — как это, к сожалению, и произошло со Сте-том. Когда события прошлого ощущаются и переживаются столь же остро и отчетливо, как и события сиюминутные, когда прошлое присутствует в сознании человека наравне с настоящим, синхронно с ним — возникает болезненный психологический эффект, который Стет весьма точно назвал синхронозом. Это что касается отношений со временем. Но существует еще проблема пространства… Если исследования будут продолжены, то, полагаю, весьма скоро нам предстоит столкнуться с таким феноменом, как шизотопия — субъективным эффектом «расщепления места», когда человеку может казаться, что он в данный момент находится не в одном, а сразу в двух, трех, пяти и так далее местах.

Слова Зимменталя заставили меня взглянуть на проблему в ином, максимально широком масштабе. Не знаю, как насчет «шизотопии», но я уверен: уже то, что выпало на долю Стета, заставляет задуматься не только о конкретной научно-практической проблеме, но и о самых главных, кардинальных способах развития нашей цивилизации. В истории Корнева мне видится некий глобальный общефилософский подтекст, игнорировать который мы не имеем права. Смысл его удобнее всего, пожалуй, сформулировать в библейских категориях, взяв за основу историю Каина, изложенную в Книге Бытия. Перечитаем стих второй, который гласит: «И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец». То есть если Авель довольствовался очень мягким, почти незаметным вмешательством в природу мироздания, то Каин был радикальным преобразователем, революционером — он совершил нечто такое, что до него никто не делал: разрезал плугом грудь матери-земли, чтобы вырастить хлеб. И не потому ли Господь столь осторожно отнесся к достижениям Каина, не приняв от него даров? Ведь и впрямь от такого радикала всегда можно было ожидать чего угодно. И весьма скоро опасения Создателя наихудшим образом подтвердились: Каин убил Авеля. Но вот что интересно: обвинения Каину выдвигаются Господом не от самого себя, верховного судии, а от… земли: «И ныне проклят ты от земли… Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя; ты будешь изгнанником и скитальцем на земле». Чем же обусловлено земное проклятие Каину? Видимо, тем, что земля, как говорит Господь, «отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей» и была этим осквернена.

Итак, вспоров плугом грудь земли и бросив в нее зерно, Каин стал героем-первопроходцем, основателем земледелия. Но, вскрыв ножом грудь Авеля и пролив на землю кровь, он оказался преступником. Точно так же мы, вторгаясь в неизведанное, не можем знать, какая участь нас ожидает. Окажемся мы героями или преступниками — это решаем не мы, а последующая история и живущие в ней потомки. Однако путь, который мы при этом можем использовать, всегда остается одним и тем же: чтобы двигаться вперед, нам не остается ничего другого, как постоянно нарушать каноны, переступать через запреты и преступать привычные нормы — словом, нести на себе каинову печать, которой изначально помечена наша цивилизация. Мы можем скорбеть, возмущаться и бунтовать, но нам никогда не преодолеть этот каинов комплекс, в силу которого и отдельные люди, и большие группы людей, называемые, допустим, социальными движениями, политическими партиями, научными и художественными школами, могут вдруг из героев стать преступниками, и наоборот — те, кто считался преступниками и предателями, могут быть оправданы и превратиться в героев.

Заканчивая свои размышления, хочу подвести итог истории Стета Корнева, в судьбе которого самым роковым образом тоже отразился каинов комплекс. Я уже упоминал, что довольно значительная часть мнемокристаллов, на которые записывались его переживания в ходе последнего полета, была уничтожена в результате катастрофы. Впоследствии, однако, на месте крушения корабля в пустыне Мохаве в результате долгих и тщательных поисков удалось собрать некоторые дополнительные, хотя и разрозненные части мнемозаписи. Не все из них поддаются достаточно внятному истолкованию, но мне для моих целей обобщать весь материал и не нужно. Я хочу остановить внимание членов следственной комиссии лишь на одном фрагменте — это несколько десятков минут, предшествующих последнему, в полном смысле гибельному решению Стета.

Излагаю данный фрагмент так, как я его понял и почувствовал в восприятии через энграмматор. Начало записи отсутствует.

«…монотонное шуршание радиоэфира, приглушенный фон магнитной бури, отчасти похожий на шум дождя, когда раскачиваемые ветром ветви деревьев изредка скребут и шаркают по окнам дома, когда погружаешься в дремотное оцепенение, в ленивое и смутное бытие между сном и явью, и звуки, приходящие извне, кажутся уже не шумами и тресками, а чем-то иным, почти осмысленным — особенно когда они в некий момент вдруг складываются в человеческую речь, в медленный неразборчивый монолог, прерываемый вздохами, всхлипами, стонами,' как бы выражающими что-то интимное — и с того момента, когда Стет услышал его, он уже не мог оставаться собранным и спокойным, он знал, что голос был несомненно женским, и Стет изо всех сил вслушивался в него, но не мог понять ни слова, отчетливой была только интонация, казалось, дыхание женщины, ее восклицания и тихий смех заполняют собой всю вселенную, что где-то рядом огромные нежные губы ласкают и целуют такой же гигантский чуткий микрофон, взволнованно шепчут в него какие-то милые глупости — и оставалось только дожидаться короткого периода, когда голос отдалялся, тонул в шумах, и тогда Стет пытался собраться с мыслями, осознать, сон это или явь, но скоро откуда-то из глубин мироздания с воем, свистом и треском на него вновь неотвратимо надвигался громадный ласкающий рот — горячий, мягкий, воркующий, безжалостно целующий прямо в изнемогающую, жалко трепещущую поверхность обнаженного мозга, и оставалось только исчезнуть, раствориться, умереть…»

Агония корабля длилась чуть дольше. Бортовой компьютер успел зафиксировать, как раздирающее душу противоречие двух стремлений, которые испытывал пилот — остановиться и продолжить, отдалиться и приблизиться, — внезапно выразилось в таком неистовом запредельном диссонансе, что из него неотвратимо родилась смертельная гармония одного-единственного решения. Словно ядерная цепная реакция — желание не чувствовать, не существовать, зародившись в нескольких клетках мозга, неудержимо хлынуло и затопило сознание, а затем потрясло взрывной волной все тело, превратив его в ослепительный огненный шар, который тут же распался, опалив пустыню далеко вокруг от места предполагаемой посадки. Взрыв произошел на высоте нескольких километров, обломки разметало по значительной площади, так что люди, изучавшие потом причины катастрофы, очень долго не могли понять, почему тончайшее органическое слияние человека и корабля образовало столь неустойчивую взрывчатую смесь, которую они опрометчиво и неточно называли киборгом.

2004 г.

СОВСЕМ HE ФАНТАСТИКА!

Сергей Туманов СОЗДАТЕЛЬ ИГРУШЕК

Утро начиналось как обычно, а кончилось большим кошмаром.

Шестиклассник Харитонов проснулся от назойливого гудения в стоваттных колонках, продрал глаза, нашарил на тумбочке очки, водрузил их на нос и огляделся.

Было еще темно. На стенах ползали синие сполохи от хранителя экрана. Веселыми огонечками мигала оптическая мышка.

Харитонов повалился обратно на подушку, припоминая, что за сон ему сегодня снился. Снился ему, как и все последние дни, славный город Сан-Фиерро, длинная вереница угнанных автомобилей и негры в зеленых футболках.

Гудение в колонках нарастало, перешло в пронзительный визг и разом стихло.

Будильная программа откашлялась и сказала гнусавым голосом:

— Тук-тук!

И тогда Харитонов вспомнил, что сегодня суббота, родители слиняли на дачу и будут только в понедельник. И еще он вспомнил, что компьютерное «тук-тук» означает, что кто-то пришел и теперь ломится в двери, а значит, надо встать, выйти в коридор и спросить «кто там?» И если никто не ответит, значит, ломятся хулиганы и можно спокойно лечь и спать до полудня.

— Тук-тук! Мать вашу! — глотая гласные и согласные снова возопили динамики. — Тут пришли к тебе, Хакер. Открывай!

Харитонову нравилось, когда его называли Хакером, даже если это делала безмозглая программа.

Он встал, проковылял по квартире, зажигая попутно свет во всех комнатах, подошел к входной двери и сонно поинтересовался:

— Кто?

— Я это, я! — сказала дверь голосом Вована. — Харя, открой!

— Чего приперся? — обиженно спросил Харитонов. Если звонкое «Хакер» ему нравилось, то оставшуюся с незапамятных детсадовских времен «Харю» он активно не переносил.

— Дело есть на тыщу килобаксов. Открывай.

Харитонов вздохнул и принялся отпирать многочисленные замки.

Вован ввалился в прихожую, как всегда большой и шумный.

— Ну все, Харя! Я до тебя добрался. Снимай стеклышки, бить буду!

Харитонов зевнул.

— Что случилось?

Вован прошелся по коридору, не снимая грязные боты, хрипло дыша и заглядывая в комнаты.

— Предков нет?

— He-а. На даче.

— Здорово. Тогда у тебя отсижусь.

Только сейчас Харитонов заметил огромный фингал на физиономии приятеля. Черная футболка с надписью «Пошли все в…» была порвана в нескольких местах и покрыта маслянистыми разводами..

— Кто это тебя?