"Фантастика 2023-127" Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Ленин, написавший в 1915 году, что «революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству», не изобретал ничего нового, а просто озвучил настроения, которые уже десять лет пышно цвели в среде отечественной интеллигенции. Пройдёт еще двадцать лет, вырастут и встанут «на крыло» дети высокообразованных нигилистов, и в сороковые годы ХХ века «цветочки» превратятся в «ягодку» власовской армии, воюющую с оружием в руках против собственного народа.
До сих пор мучает вопрос: могло ли быть по-другому в стране, окружённой внешними врагами, где опора государственности – привилегированное дворянство – уже полторы сотни лет паразитировало на собственном Отечестве, стремительно вырождаясь и превращаясь из носителя патриотизма в гнездо всевозможных пороков? Был ли вариант сменить печальное сползание в болото исторического забвения
И революционер Джугашвили превратился в красного императора, карающего хулителей России, по крупицам воссоздающего и преумножающего величие и славу Советской империи, гимн которой начинался словами «сплотила навеки Великая Русь». Иосиф Виссарионович Сталин – ужас для отечественных русофобов и непреходящий ночной кошмар для «наших западных партнеров»!
На его плечи лёг не только груз восстановления народного хозяйства после Гражданской войны, но и необходимость демонтажа революционных новоделов, несовместимых с исторической памятью и нравственными нормами русского народа. Набедокурено было много. Начиная с уродливого института «лишенцев» – лиц «неправильного происхождения», лишённых гражданских прав, и заканчивая «Двенадцатью половыми заповедями революционного пролетариата» – популярной работой советского психиатра Арона Залкинда, вышедшей в 1924 году и посвящённой вопросам упорядочения личной жизни мужчин и женщин в СССР на основе классовой, пролетарской этики. Но самый мощный удар был нанесен по совместному проекту отечественных нигилистов и западных пропагандистов, поющих дружным хором песни о прирожденном невежестве русских и вековой дикости России.
В самом начале тридцатых была разгромлена обласканная Лениным историческая школа академика Покровского, заявлявшего под гром аплодисментов «наших западных партнёров»: «Мы, русские, величайшие грабители, каких только можно себе представить». Вслед за ней отправлен на свалку революционный поэт Демьян Бедный, с завидной регулярностью сочинявший пасквили на «мракобесную Русь»:
Спала Россия, деревянная дура, Тысячу лет! Тысячу лет! Старая наша «культура»! Ничего-то в ней ценного нет…Не помогла даже ссылка на высший авторитет: «Моею басенной пристрелкой руководил сам Ленин!»
Вместо него с легкой руки Сталина страну в середине тридцатых буквально захлестывает культ Пушкина, следом реабилитируется Достоевский. В 1935 году произведения писателя включают в школьную программу… И это уже совсем в пику Ильичу, называвшему Фёдора Михайловича архивредным писателем. Именно Достоевского вождь всех времен и народов привел своей дочери как пример глубокого психолога.
Может быть, все дело в том, что в Сталине никогда не умирал не только романтик-революционер Коба, но и семинарист с библейским именем Иосиф, мечтавший совершить особый этико-исторический подвиг и искавший для этого подходящий образец? «Только сознав свою вину как сын Христова общества, то есть церкви, он сознает и вину свою перед самим обществом, то есть перед церковью», – эти слова Достоевского подчёркнуты рукой Сталина.
«По иным теориям, слишком выяснившимся в наш девятнадцатый век, церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нем исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации… – писал в «Братьях Карамазовых» Достоевский. – По русскому же пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство как из низшего в высший тип, а, напротив, государство
должно кончить тем, чтобы способиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более».Слева рукой Сталина приписано красным карандашом: «Ф. Д.» – так выглядел его знак согласия с автором.
Вся жизнь Сталина – это борьба за выживание в войне с коллективным Западом. Апофеоз – разгром фашизма и отчаянная послевоенная попытка избежать ядерной войны с англосаксами. Этого хватило бы для самоуспокоения самому придирчивому перфекционисту, но он и не думал о покое, видел вырождение партийных вельмож, чувствовал номенклатурную угрозу, пожирающую изнутри страну-победителя, пытался предотвратить надвигающуюся с тыла катастрофу. В конце жизни метался между забронзовевшими соратниками, увещевал, угрожал, сетовал: «Мало у нас в руководстве беспокойных… Есть такие люди: если им хорошо, то они думают, что и всем хорошо…»
«Положение сейчас таково, – говорил в приватной беседе Шелепину, – либо мы подготовим наши кадры, наших людей, наших хозяйственников, руководителей экономики на основе науки, либо мы погибли! Так поставлен вопрос историей».
Вера в силу науки у Сталина была почти религиозная, чего не скажешь о вере в учёных. Вот его слова: «В науке единицы являются новаторами. Такими были Павлов, Тимирязев. А остальные – целое море служителей науки, людей консервативных, книжных, рутинеров, которые достигли известного положения и не хотят больше себя беспокоить. Они уперлись в книги, в старые теории, думают, что все знают, и с подозрением относятся ко всему новому».
В который раз вождь пытался найти опору в прошлом. В связи с юбилеем Академии наук СССР предложил учредить в стране новые награды. Орден Ломоносова – за заслуги в разработке общих проблем естествознания, орден Менделеева – за заслуги в области химии, орден Павлова – за достижения в сфере биологических наук. Всемогущий партаппарат пропустил это предложение мимо ушей.
Перед самой смертью звонил члену вновь избранного Президиума ЦК Д. И. Чеснокову: «…Вы должны в ближайшее время заняться вопросами дальнейшего развития теории. Мы можем что-то напутать в хозяйстве, но так или иначе мы выправим положение. Если мы напутаем в теории, то загубим все дело. Без теории нам смерть, смерть!»
Государство-воин, победившее нашествие объединенного Запада, пережило своего Верховного Главнокомандующего всего на 38 лет – мизерный по историческим меркам срок. Державу – священный храм Сталин построить не успел. Надо предоставить шанс попробовать сделать это хотя бы на страницах книги. Вся серия «Император и Сталин» и четвертый том – «Стальная империя» – именно об этом.
Яков Рощепей, самый молодой конструктор в ведомстве полковника Филатова, в Первопрестольной, да и вообще в большом городе, оказался впервые. Родился и вырос в крохотном селе Осовец на Черниговщине, в многодетной крестьянской семье, где самой большой удачей считалось дважды в год съездить в уездный центр, отличающийся от родного села только количеством дворов, парой каменных двухэтажных казённых зданий да кабаком – главным культурно-развлекательным центром всей округи.
В 1898 году, двадцати лет от роду, Якова призвали в армию и отправили в крепость Зегрж в Привислинском крае кузнецом при полковой мастерской. Охочий до разных поделок, Рощепей в свободное от работы время буквально на коленке сваял приспособление для автоматической стрельбы – к винтовке Мондрагона приделал поворотный затвор Манлихера с зацепом непосредственно за ствол… Это творение увидел комендант, долго крутил в руках, цокал языком, потом написал письмо полковнику Филатову, знавшему его по академии.
А еще через месяц Яков сидел в мастерской Ружейного полигона офицерской стрелковой школы вместе с Владимиром Федоровым и сопел, выводя непривычными к рисованию пальцами эскизы нового оружия – автоматически стреляющей винтовки, или, как тут ее называли, ручного пулемета. В те времена поворотный затвор стандартно цеплялся за вырезы в ствольной коробке, а вырезы на самом стволе, сделанные Яковом, позволяли облегчить всю конструкцию, что уже было серьёзным достижением. Покрутив изделие, Федоров добавил к ней продольный газовый поршень собственного изобретения. И система заработала! Правда, не с 7-миллиметровым патроном Мандрагона и уж тем более не с отечественным мосинским 7,62-миллиметровым из-за их избыточной мощности. А японские патроны 6,5 мм механизм автоматического перезаряжания уже воспринимал лояльно и не пытался прикинуться мёртвым после первой очереди.