"Фантастика 2023-176". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Эй, православные, чего приуныли? – завопил какой-то балагур из сторонников. – Поморозились, не иначе! Медку бы сейчас по полведра на брата, а?
– Истинно! – оживились мужики. Часть из них уже была в строю, встав внешней стороной полумесяца к противоположному берегу, но большинство ратников нестройной толпой сбилось у кромки берега, у самой границы земли и льда.
Ратислав поискал глазами псковский стяг, нашел – черное полотнище с Богородицей вздымалось над головами людей совсем недалеко, саженях в сорока от него. И тут опять ветер с озера донес звук рога. На этот раз его подхватили еще десятки рогов и боевых труб, и над озером сразу после этого повисла необычная тишина, напряженная и грозная.
– Сейчас пойдут! – крикнул кто-то.
Ратислав протиснулся между вставшими в ряды людьми поближе к хоругви. Здесь, среди плотного строя псковичей, он наконец-то почувствовал себя в безопасности. Озноб
Сам Прокоп уже был на коне, рослом рыжем битюге с длинной гривой и в татарской сбруе. Ратислав хорошо видел воеводу – он встал прямо возле псковской хоругви, в восьмой шеренге. А Прокоп объезжал строй, и в облике его не было заметно волнения.
– Дружнее, дружнее, мужики! – покрикивал Прокоп, уперев руку в бок и выпрямившись в седле. – Не то гости скоро явятся, а хозяева еще не приготовились привечать их. Гость, он хошь и незваный, а принять надобно как полагается у нас, у православных. Оно ведь как, плохо гостя встретишь-приветишь, он и обидится, худые слова про тебя говорить будет каждому встречному. Стал-быть, принять надобно так, чтобы некому было потом про нас рассказывать хулу, чтобы ни один не ушел! Бейте их, мужики, чтобы даже под своей железной шкурой русскую руку почуяли! Злобой и кривдой дышит на нас рыцарство ливонское, чает нас холопьями своими сделать, в веру свою поганую обратить, над церквами нашими поругаться, баб наших повалять, над народом нашим поглумиться! Стал-быть, бейте их, пока дух в вас жив. А коль помрете, исполать вам, а у Бога – Царствие Небесное. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
– Аминь! – выдохнули мужики в один голос. И будто в ответ на этот единый возглас, с того берега снова затрубили рога.
– Гляди, вона они! – крикнул кто-то. – Идут, ей-бо, идут!
– Где? – Ратислав почувствовал, что в ногах снова появилась противная предательская слабость. – Где они?
– Да вон глянь туда, паря! – Крепкий мужик с плоским лицом схватил Ратислава за руку, развернул к озеру. – Вон они, ливонцы-то!
Поначалу Ратислав не увидел ничего – мешала морозная муть над озером, сливающаяся с серым тяжелым небом. А потом он увидел, что странные движущиеся ледяные глыбы или то, что казалось ему ледяными глыбами в черных полосах и пятнах, – это и есть они, ливонцы. Белая стена стала надвигаться с восточного берега, и лед загудел под копытами тяжелых, закованных в броню коней.
– Ой, Господи! – охнули за спиной Ратислава. – Вот она, смертушка!
Мужик рядом с Ратиславом выругался в бороду, выпрямился, вцепившись в древко своей рогатины. Сосед справа, парень, ненамного старше Ратислава, вдруг побледнел, да так, будто кровь из него разом выточили; глаза парня округлились, рот раскрылся. Кто-то за спиной, сбиваясь, читал молитву, но большинство окружающих Ратислава людей молчали и просто следили за приближающейся конной лавиной.
В этот момент Ратислав вспомнил о шолке. Когда они с Руменикой прощались, она повесила ему эту шолку на шею. Велела, коли будет великая опасность, держаться рукой за эту шолку и читать наговор, который заставила Ратислава заучить наизусть. Ратислав не смел отказаться, хоть и сказал однажды чудовоборский батюшка Варсонофий, что носить языческие обереги – великий грех. Шолку взял, а наговор забыл в первый же день. Теперь же, когда ливонский вал с лязгом и воем рогов пошел на ополченцев, Ратислав вдруг понял, что если любовь Руменики его не спасет, то не спасет уже ничто.
И еще он вспомнил о Липке. О всех чудовоборцах. О своей родне и даже о тех, кто его никогда не любил. Но о Липке была первая мысль. Странно, ведь он Руменику любит больше жизни, а о Липке все равно не забыл. Или правду говорят люди, что первая любовь не забывается до гробовой доски? Грех больно великий – в такую вот минуту страшную не о жене своей думать, не о детях, а о девушке, в которую когда-то был влюблен…
Немцы приближались. Неясные ледяные призраки превратились в коней, покрытых белыми попонами, в тяжело вооруженных всадников в белых епанчах с разноцветными геральдическими знаками поверх доспехов, в диковинных шлемах горшком, с черными крестами на треугольных щитах. За конницей шла шеренгами пехота с длинными копьями и большими квадратными щитами, на флангах – кнехты и арбалетчики. В движении ливонского войска не было ни суеты, ни поспешности – только холодная уверенность в своей мощи, в
том, что победа от них не ускользнет. Толстый лед озера потрескивал под поступью ливонцев, и Ратислав внезапно подумал – если Бог есть, то он разверзнет под немцами пучину и потопит всю эту стальную лавину в озере. Не должны они дойти до русских рядов! Не должны…– Николай Угодник, заступниче наш, помощниче пресвятой, спаси и оборони нас! – Мужик слева так посмотрел на Ратислава, что юноше опять стало страшно. – Не устоим, как Бог свят, не устоим!
– Молчи! – одернули его. – И так тошно!
– Пошли!
Рог пропел сигнал к атаке. Торжественное и неспешное движение немцев прекратилось. Конница с флангов стала сдвигаться к центру, образуя клин с острием, нацеленным на русские ряды. Немцы перестраивались несколько минут, Ратиславу же показалось – целую вечность. А потом ливонский клин двинулся вперед, но уже не шагом, а рысью. Конница разгонялась для удара.
– Держать строй! – закричал Прокоп, срывая голос. – Побежим, все до одного поляжем…
Сердце у Ратислава екнуло. По команде воеводы сторонники опустили свои рогатины, крючья, пики, совни, насаженные торчком косы, направляя их на приближающегося врага. А орденский клин уже перешел с рыси на галоп, от которого задрожала земля.
– Держать строй! Держа-а-а-а-ть!
Потом был грохот, будто в небе столкнулись две грозовые тучи. Ратислав смотрел и не верил своим глазам. Справа и слева от него белые всадники пробивались сквозь ряды псковичей, поражая их оружием и топча конями. Волосы на голове Ратислава встали дыбом под шапкой от звуков, которые раздавались со всех сторон. Не было в этих криках и воплях ничего человеческого, будто души в аду кричали от боли и страдания великого.
Фронт был прорван. Черная хоругвь с Богородицей лежала среди изрубленных, вопящих от боли, истекающих кровью людей. Рыцари растоптали шеренги псковитян, пошли на новгородское ополчение, стоявшее во второй линии. Острие клина ударило в новгородские ряды. Часть ливонцев продолжала драться с воинами Прокопа. Уцелевшие группки псковитян яростно сопротивлялись, и хоть гибли десятками под рыцарскими мечами и секирами, но отступать и не думали. Справа и слева от Ратислава навстречу немецкому клину выбегали отряды сторонников, становились у белых воинов на пути. Грохот стоял такой, будто работали сразу сотни кузниц, железо билось о железо. Изломавшие свои копья сторонники хватались руками за пропитавшиеся кровью конские попоны, пытаясь хоть так остановить бег белых всадников. Истошные крики, вопли и хрип умирающих доносились до Ратислава со всех сторон. Мужик с плоским лицом продолжал призывать святого Николая, и взгляд его стал совсем страшным. А потом он упал с арбалетным бель-том в горле, и его кровь забрызгала Ратислава. Юноша попятился назад, споткнулся о чью-то ногу и упал. Лицом в снег. Ледяное прикосновение снега привело его в чувство.
Он посмотрел вперед и похолодел – на него мчался конный рыцарь, занеся длинный сверкающий меч. Ратислав подхватил свою рогатину, упер ее в снег, прижав ногой, и пригнулся, прося святых, чтобы первый же удар ливонца не стал для него смертельным. Вражеский воин смел с дороги нескольких ополченцев, пытавшихся его остановить, и вышел прямо на Ратислава. Юноша успел увидеть своего врага, его белую епанчу, расцвеченную крестами и грифонами, шлем с орлиной лапой на маковке и будто взглянул в глаза ливонца, скрытые за щелями забрала. А потом крестоносец оказался рядом. Его конь налетел грудью на рогатину Ратислава, переломил ее будто лучину и. захрапев, пошел на юношу боком. Рыцарский меч блеснул на солнце, обрушился на щит Ратислава. Юноша с трудом удержался на ногах, сам рванул меч из ножен. Не глядя, наугад, ткнул острием вперед, но опять попал во что-то твердое – то ли в седло рыцарское, то ли в щит. Ливонец что-то прокричал ему, как пролаял; верно, насмехался или проклятиями сыпал. Ратислав, подняв щит над головой, попятился назад. Рыцарь с непонятным упорством послал коня прямо на него, занес меч.
Удар, потом еще один. Левую руку пронзила боль. Ратислав завопил от боли и страха. Ремень щита порвался. Ливонец, разворачивая коня, приготовился ударить. И Ратислав, понимая, что сейчас умрет, неожиданно для себя сам пошел на рыцаря. Резанул длинно, размашисто по шее коня, чувствуя, как клинок впивается в конскую плоть. Жеребец заржал, вскинулся, мотая головой, пытаясь ударить Ратислава передними ногами. Но русич ушел вбок, избежал секущего удара в голову и сам из разворота резанул, на этот раз по ноге ливонца. В следующее мгновение раненый конь рухнул в снег. Ратислав завопил, набросился на всадника, начал бить мечом, пытаясь взломать доспехи. Немец кричал что-то, потом начал хрипеть. На белой епанче выступила кровь, начала пропитывать снег вокруг ливонца. Ратислав, тяжело дыша, ударил еще раз. Рыцарь попытался встать, опрокинулся назад, простонал что-то и умер.