"Фантастика 2023-94". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
Федор подумал, что вот прямо сейчас он провалится сквозь землю.
Великие княжны скромно остановились. Государь же с сыновьями шёл прямо к замершему строю александровцев.
Остановился он прямо напротив Федора — бывшие кадеты составили первую роту батальона. Выпрямился, расправил плечи — однако Федя видел, как сдал Государь. Ввалились глаза и щёки, и во всём, даже в осанке, ощущался какой-то надлом; Государь боролся с ним, как мог.
И сейчас, стоя перед строем поющих гимн мальчишек и юношей, он словно бы вновь стал прежним, как на портретах да старых фото — времён турецкой войны.
Две Мишени, отбивая шаг, встал во фрунт, вскинул руку к козырьку,
Государь кивнул.
— Вольно, сыны мои…
Совсем не уставные слова прозвучали. Слова не императора, но и впрямь усталого, жизнью битого отца семейства.
— Вольно, храбрецы. Давно собирался к вам, да негоже с пустыми руками являться, а скоро только сказка сказывается. Но вот и готово то, с чем и царю не стыдно перед такими героями появиться. Недолго вам в батальонах ходить, ныне и присно будет вам имя — Первый отдельный стрелковый государя Александра Третьего полк. Александровцами вас и так кличут; значит, таково и имя ваше будет. И вручаю вам знамя. Не простое — внучки мои, считай, всю зиму над ним спины гнули, пальцы иглами кололи. Самолично вышили…
Цесаревич с великим князем Михаилом помогли отцу снять серый чехол.
Потек светло-коричневатый, словно икона, нежный шёлк. Дрогнул, распустился, замер.
Глянул на застывшие шеренги батальона — впрочем, уже полка! — образ Спаса Нерукотворного. Строго глядят глаза, распустился нимб дивным цветком; поверху знамени вышито «С нами Богъ», а понизу — «В?ра и В?рность».
Государь говорил ещё. О том, что они, александровцы, теперь все, считай, его крестники. О том, что они не посрамят ни имени своего, ни тех, кто пал в борьбе и кто уже с небес смотрит на товарищей своих, продолжающих бой.
А потом Две Мишени, опустившись на колени, поднёс к губам шёлк знамени, высоко его поднял; грянуло многоголосое «ура!», а у Федора Солонова защипало в глазах.
— Но это не всё, — Государь сделал знак цесаревичу. Тот кивнул, шагнул к Аристову, державшему новый стяг.
— Спасение августейшей семьи первой ротой александровцев — за подвиг тот причисляется полк ко гвардии, и носить будет на знамени своём ленту ордена святого Георгия…
Чёрно-золотая лента, свернутая причудливым бантом, прикрепляется к древку. На одной конце — кованый вензель Государя, на другом белый Георгиевский крест. И надпись — положенным полууставом: «За спасенiе Государя, 29 октября 1914».
И вновь — троекратное «ура!»
…А потом Федор сам не помнил, когда прозвучала команда «вольно!», уже после того, как прошли церемониальным маршем мимо императора и его близких; помнил только, когда рядом с ним вдруг оказалась великая княжна Татиана, и они пошли рядом, у всех на виду, туда, где накрыты были столы под белыми скатертями, и дымились самовары, и стояли корзины с белыми калачами, с печатными пряниками да иными заедками.
— Вот и встретились, Федор Алексеевич…
— Вот и встретились, ваше высочество…
— Татиана. Просто Татиана.
— Тогда и я просто Фёдор.
Смотрел ли кто на них, нет — Федя сказать не мог. Только никто к ним не подступился, никто не помешал, а они двое всё говорили и никак не могли наговориться. От Юзовки и пленного Антонова-Овсеенко до Икорца и последних боёв. О том, как прорывались к восставшим под Миллерово. Как дроздовцы хотели расстрелять пленного комиссара и как Две Мишени не дал им этого сделать.
Обо всём рассказывал Фёдор Солонов и слова текли вешними водами, легко, свободно,
словно от века так было.И Татиана говорила тоже — о том, как днюет и ночует с сёстрами в госпитале, как учится на ходу у лучших докторов, и многое уже сама может, хоть и не сиживала на лекциях медицинского факультета.
— Ничего, — сказал Фёдор. — Кончится война — и не придётся вам по палатам госпитальным маяться…
Татиана вдруг словно угасла, погрустнела, вздохнула.
— А я вот не хочу, — шепнула вдруг. — Знаю, грех это великий… сама Господа молю да Богородицу, что ни вечер, за нашу победу. А только в госпитале, с ранеными — нужна я им, не княжна великая, а сестра, сестрица, что помощь подаст. Вот это правильно, вот это хорошо. А на балах плясать… нет, как отрезало. Сестры смеются, мол, в монашки собралась, Татиана? А я не в монашки, я во врачи собралась. Ну и что, пусть сейчас там почти одни только мужчины… я не хуже смогу…
— Сможете, — убеждённо сказал Федор. — Обязательно сможете! Иначе и быть не может!
Конечно, сможет, вдруг подумал он. Сможет, всё сумеет — потому что не будет лежать в той яме жуткой, как там, как у тех.
И — неловкое молчание. Только тут Федор вдруг осознал, что слишком многие пристально смотрят на них — и друзья-товарищи, и великие княжны — сёстры Татианы Николаевны, и Наследник-Цесаревич, отец её, и даже сам Государь.
И она поняла это тоже, щёки заалели, сделавшись словно красный крест на белой косынке.
— П-простите, Федор… — пролепетала, пальцы судорожно переплелись. — Я… мне надо…
— Конечно, Татиана Николаевна, — Федор слегка поклонился. — Я тоже… пора мне…
Ему было совершенно не «пора», но требовалось же что-то сказать!
— Пишите мне, — шепнула Татиана на прощание.
Федя лишь молча кивнул.
Друзья встретили его понимающими взглядами, а бесхитростный Севка Воротников от души хлопнул по спине, да так, что далеко не слабосильный Федор едва устоял:
— Ну, Слон, ну, молодца! Значится, покуда я тут по гимназисточкам, ты, значит, по великим княжнам собрался!..
— Заткнись, Ворот, — огрызнулся Федя. — Чушь не неси!..
Надо отдать Севке должное — был он при всей своей силе совершенно незлобив, даже и не подумав обижаться на приятеля.
— Ладно-ладно, не буду, не серчай.
— Да, вот именно, не надо, — встрял Левка Бобровский. Но взгляд на Федора кинул такой, многозначительный и с уважением, мол, «ну, даёшь, бродяга!».
А понимающий всё Петя Ниткин промолчал. Только вздохнул тяжело.
…И, после вручения знамени всё и началось.
Невдалеке, к юго-западу, тяжко гремела артиллерия. Орудий красные навезли много, били они часто, недостачи снарядов там явно не испытывали.
Новоназванный Александровский полк только формально успел разделиться на 1-ый и 2-ой батальоны, людей особо не прибавилось; а теперь уж и подавно было не до переформирований.
Две Мишени повёл александровцев ближе к грохочущему фронту. Однако именно что «ближе», а не на него самого. Остановились в очередном крохотном городишке, с единственной главной улицей, где стояли каменные дома, и тут полковник Аристов велел укрепляться, да не как раньше — окопы по окраине — а занимать подвалы, строить глубокие блиндажи в четыре-пять (а лучше в шесть) накатов, сколько хватит брёвен; готовить сектора обстрела для пулемётов, ориентиры, составлять огневые карточки и так далее и тому подобное, понятное лишь человеку военному; человек же партикулярный вполне удовлетворится общими словами «зарываться в землю».