"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21

Само здание давно реконструировали, подогнали под современные требования и нужды учебного заведения, а вот чердак, точнее его ограниченная часть, предстал перед мужчинами почти в первозданном виде.

Через покрытые налетом стекла пробивалось солнце, рисуя сквозь пыль пятнистую тень на полу и предметах. Воздух казался здесь густым, как взболтанная речная вода. Крупные кружева паутины оплетали углы и перекрестья опорных балок, натягивались между давно не нужными никому вещами, сваленными в дальнем углу. Шкафы, сундуки, зеркала в массивных бронзовых рамах безжизненно взирали на гостей своими тусклыми померкшими поверхностями.

Веяло стариной, почти такой же, как в заброшенной церкви, только на чердаке было сухо и легким не хватало воздуха.

Генри шагнул вперед, всколыхнув пласт пыли.

– Лет пятьдесят? – завороженно переспросил британец, глядя куда-то под ноги. Местами ровный слой подергивался хлопьями, казался толще или, напротив, тоньше, так что сквозь серую вуаль отчетливо проглядывались доски пола.

– Если кто-то здесь и был после того, как чердак закрыли, это было очень давно. – Кимура разгадал ход его мыслей и осторожно продвинулся вперед. Было душно, и грязная кожа на лице и обнаженных участках рук тут же покрылась пылью и влажными дорожками пота.

Если Генри и планировал найти здесь следы своей сестры, то он глубоко ошибся.

– Лучше вернуться, пока нас не хватились, – холодок пробежался у Кимуры по шее, и он оглянулся. Но, разумеется, позади никого не было, а глухо застекленные окна не пропускали воздух. Сквозняка быть не могло.

– Раз мы здесь, давай хотя бы посмотрим, – возбужденно ответил Генри, проходя дальше. Его словно что-то манило вперед. На чердаке действительно было что посмотреть, но Сората не разделял его восторга.

– Любопытство кошку сгубило, Макалистер.

– Да ладно тебе. Разве не любопытство завело тебя в храм?

– Нет, – ответил Сората слишком резко и замолчал. Обсуждать этот неприятный эпизод ему совершенно не хотелось и вовсе не потому, что он боялся или стыдился его. Просто намного проще было представить, будто ничего не произошло.

К облегчению японца, Генри продолжать разговор не стал. Он увлеченно осматривался, касался старинной мебели кончиками пальцев, словно боясь повредить, заглядывал в ящики и шкатулки, откинул массивную крышку сундука и, разумеется, поднял столб пыли, закашлялся, чем усугубил ситуацию еще сильнее. Сората невольно закрыл рот ладонью и, подойдя ближе, заглянул в сундук.

Внутри было почти чисто. На фоне поблекших мертвых красок заброшенности атласная черная ткань с богатой вышивкой казалась настолько яркой, что резала взгляд.

– Что это? – поинтересовался Генри.

– Кимоно. – Японец восхищенно коснулся ткани. – Куда качественней, чем тот реквизит, в который нас наряжала Асикага.

Кимура не был экспертом в тканях, но чтобы почувствовать разницу, им быть и не требовалось. Он присвистнул, вытаскивая наряд на свет и расправляя. Что-то выпало из ласково шелестящих складок и глухо шлепнулось на пол. Генри наклонился, чтобы поднять.

– Ручная работа, – выдохнул Сората, проводя пальцами по сплетению разноцветных нитей. – Это так странно. Откуда здесь взялось кимоно, если дом принадлежал английскому аристократу?

В руках Макалистера оказалась продолговатая лакированная шкатулка, украшенная традиционной японской гравюрой. Углы крышки, обклеенные тканью, от времени слегка обтрепались, а замочек, украшенный кисточкой, сломался. Генри не слышал Сорату, уши заложило, словно в самолете. Он провел рукой по чуть рельефной росписи, стирая остатки застарелой грязи, и приоткрыл крышку.

– Мама… мама ведь не придет больше? – по-детски звонкий голосок прорезал ватную тишину. Хриплые ноты из старой музыкальной шкатулки вторили ему незнакомой и незамысловатой мелодией. Макалистер обернулся, но вокруг никого не было.

Послышался всхлип, словно ребенок собирался расплакаться:

– Она больше не любит меня?

– Дитя, ты здесь совсем одна? – по-картонному ласковые интонации ответившего мужского голоса показались Генри смутно знакомыми.

– Мама уехала, она оставила меня, – снова всхлип. – Вдруг она больше не вернется? Мне страшно.

– Не бойся, дитя, мама обязательно придет.

Генри закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Голоса звучали совсем рядом, совсем как настоящие, но на чердаке не было никого, только он один. И Кимура.

– Правда? Ты не обманываешь?

– Конечно же, нет. Она ушла, потому что хотела тебя защитить, она сама мне это сказала.

Генри не сдержал улыбки. Мужской голос, такой теплый и приятный, был пропитан той спасительной ложью, которой убаюкивали детей в приютах. Хотелось верить, что за этими словами стояли действительно добрые намерения.

– Я спою тебе колыбельную, которую пела мама. – И мужчина запел. Тихим, ласковым, почти потусторонним голосом, отбивающимся от стен множеством слоев эха.

День убывает. Спи при полной луне, Дитя самурая. Ласточки клином В страну улетают свою, И мы полетим. Клонит ко сну Ивы плеть молодую, Но будет рассвет. Серый туман В рисовом поле клубит — Руки согрей. Вольная птица Клетку покинет свою. Осень пройдет.

Сората встрепенулся. Голос Генри звучал словно с того света, а слова, тронутые неуверенностью и акцентом, – из другой, доакадемической жизни. Сердце замерло, прежде чем снова пропустить очередной толчок крови.

– Генри, что это? – Он тронул коменданта за плечо, тот сморгнул и сфокусировал взгляд на растерянном японце:

– Тебе она знакома? Эта песня?

– Мне в детстве ее пела мама. – Кимура убрал руку и смущенно отвел взгляд. Не в его духе было пускать в свои сокровенные воспоминания посторонних, но атмосфера буквального требовала честности. Врать Генри Сората почему-то был не в силах. – А ей – бабушка. Это семейная колыбельная. Откуда ты знаешь ее?

Сората стоически выдержал испытывающий взгляд британца. Генри взвесил что-то в уме, а потом развел руками.

– Не помню. Где-то услышал, а сейчас будто само вырвалось, – неловко отмахнулся Макалистер, и Кимура полностью убедился, что тот врет. Его выдавала поспешность, излишняя небрежность и легкий румянец на щеках, но Сората не стал его упрекать. Британец был замкнутым и куда более скрытным, чем сам Кимура, насколько, конечно, он мог об этом судить.

– А в шкатулке что? – чтобы не смущать коменданта, он поспешил сменить тему и с любопытством заглянул за плечо. Генри извлек из углубления старые снимки, давно пожелтевшие, покрытые разводами, словно кто-то проливал над ними горючие слезы.