"Фантастика 2024-161". Компиляция. Книги 1-29

По подсчетам, проведенным уже в октябре Госпланом, из восемнадцати миллионов тонн сжатого в полях хлеба в «закрома Родины» попало лишь около девяти миллионов, даже меньше. Больше трех миллионов оказалось непригодным для употребления, два миллиона разошлись по крестьянским амбарам — а четыре просто «испарились».

Лаврентий Павлович не удержался и приехал (точнее, прилетел) к Вере на завод в далеком сибирском городке, названном без затей «Лесогорском»:

— Старуха, ты оказалась права, на Украине половину зерна сгноили, а половину разворовали. Что делать-то будем? Ведь четыре миллиона тонн в землю закопали! И так по всей Украине…

— Ничего не будем делать. Сейчас у нас что, октябрь? Все зерно, что по ямам прикопано, уже полностью грибком поражено и стало ядовитым. Его даже скоту скармиливать нельзя, и даже на спирт перегонять, поскольку отрава получится.

— А какое-нибудь противоядие ты придумать не сможешь?

— Я много лет над этим думала, искала везде… Нет от темулина противоядий, вообще нет. Я, правда, индикатор для него разработала, Лена Нарышкина его сможет сделать… там много не требуется. Вот, смотрите: пять капель на столовую ложку воды, затем опускаем зерна — это как раз плевел, но на пшенице будет даже лучше видно. Ждем примерно минуту: зерна позеленели. Если еще подождать минут десять, то и раствор зеленым станет — но и так все ясно. Вот такой зеленый цвет означает, что пара столовых ложек зерна человека отправит на тот свет. Можете с собаками людей отправить, пусть мужикам покажут и скажут, что им самим решать: сдохнуть или нет. А отбирать это зерно уже не надо… разве что детей у тех, кто в ямах зерно спрятал, отбирать и в детские дома отправлять: так хоть дети выживут.

— А что-то поумнее предложить не хочешь?

— Не могу. Хотела бы — но нет, селюков не переубедить. А вот с кулаками… это же с их подначек мужики весной поля не перепахивали, с плевелом не боролись: кулакам сейчас самая пожива, ведь хлеб на рынке очень недешевым стал. Кстати, я подозреваю, что кулаки сейчас и на городских рынках ворованным зерном торгуют — но пусть этим займутся специально обученные люди.

— Иосиф Виссарионович мне поручил этим заниматься.

— Вам? Так пользуйтесь моментом, увеличьте вдвое-втрое численность отрядов охраны… хуже уже не будет, а лишняя охрана всегда пригодится.

— А деньги… у тебя какие-то еще мысли по поводу внешней торговли появились?

— Лаврентий Павлович, я сейчас работаю на бумажной фабрике — и пока работу не закончу, думать о каких-то заграничных сделках просто не стану.

— Да, а я в связи с этим вот что спросить хотел: бельгийцы теперь за уран хотят уже двенадцать тысяч крон за тонну…

— А мы его много уже запасли?

— Почти пять тысяч тонн. Может хватит?

— Я скажу это слово после того, как у нас будет двадцать тысяч тонн… или цена поднимется свыше пяти тысяч долларов за тонну.

— Но зачем он нам, ты пока не скажешь.

— Угадали.

— Тогда скажи: когда ты покажешь что-то на полигоне в Капустином Яру?

— Весной. Точнее сейчас просто не скажу.

— То есть зря я к тебе летел… ладно, полечу обратно. Да, этот твой авиатор здорово германскую машину доработал: скорость чуть не вдвое выросла и дальность наполовину.

— Да? И давно он машину закончил?

— Недели две назад. Теперь, правда, обратно просится, но я пока его попридержал: вдруг Марта тебе еще самолет подарит?

— Так… вы сейчас в Москву? Я лечу с вами, как раз с Мясищевым о будущей работе поговорю и… и самолет свой заберу. Он мне нужен!

— А мне тоже нужен.

— Но самолет-то мой! А вам он новый сделает…

— Придется опять у немцев покупать?

— Открою вам страшную тайну, только вы уж никому не говорите: в этом самолете немецкого лишь часы на приборной панели и кресла в салоне. Но кресла я и получше сделать сумею, а часы… вот кто бы в СССР научился часы нормальные делать?

Глава 18

«Бельгийский» бумажный завод в Лесогорске изначально был очень даже немаленьким: по проекту он должен был ежегодно выдавать триста тысяч тонн крафт-бумаги. То есть не «вот прям сразу» триста тысяч тонн, первая бумажная линия начала ее производить в объемах около тридцати тысяч — но вот «в обозримой перспективе»… Однако «целлюлозная» часть завода этой самой небеленой целлюлозы уже давала вдвое больше, и там еще даже линию до конца не отладили — так что Вера надеялась, что к следующему лету этой самой целлюлозы будет получаться по сто тысяч тонн в год. Из которых семьдесят тысяч было пока вроде как девать некуда.

Однако Иван Малков Верино поручение выполнил, так что неподалеку от бумажного производства заработало уже производство строго химическое, на котором из угля и разного мусора (древесного, в огромных количествах производимого целлюлозным цехом) делались необходимые для основного завода химикаты. И попутно — необходимые отнюдь не для выделки бумаги…

В Лесогорск Вера переехала из Москвы еще летом, а в сентябре заработала первая установка по «облагораживанию» древесной целлюлозы. Причем и «бумажники», и «химики» результату очень обрадовались: бурая масса небеленой целлюлозы превращалась в белую (самую малость все же кремовую), из которой было легко сделать очень качественную писчую бумагу. И ее тоже начали изготавливать — на маленькой, но отечественной бумагоделательной машине, выдающей бумажную ленту шириной в шестьдесят сантиметров. Правда, эта машина бумаги могла сделать меньше тонны в сутки ­– а оставшаяся «беленая целлюлоза» поступала уже на совсем другие установки…

Вера с огромным удовольствием занималась работой, которой Вера Андреевна посвятила довольно много лет в своей трудовой биографии. То есть Вера Андреевна работала все же не с древесным сырьем: о том, как можно использовать для этого дела древесину, она узнала будучи уже пенсионеркой и учительницей в школе. Причем и узнала-то лишь «поверхностно» — а потому сейчас очень радовалась тому, что накопленные за долгие годы знания и опыт помогли ей наладить уже полностью рабочий технологический процесс производства порохов из «дров».

Пока что порох делался из хвойной древесины, но линия по получению целлюлозы из лиственной уже монтировалась. Не очень быстро — но «качественно», а Вере качество было куда как важнее. По идее, пороха из той же березы должны были получаться более качественными… то есть для других задач более подходящими, но для того, что использовала Красная Армия в настоящее время, и «еловый порох» был более чем неплох. Тем более неплох, поскольку в город из окрестных лесов как раз и поступали хвойные деревья.

Правда деревья поступали с довольно странного направления: снятые рельсы бывшей узкоколейки теперь перекладывались по направлению к небольшому поселку Братску, так что их приходилось на завод переправлять через реку Чуну, что было очень неудобно. Впрочем, «зачем Старуха все это строит через это место», народ уже не спрашивал, а довольно флегматично занялся строительством моста через реку — а на противоположном от Лесогорска берегу начал строиться еще один город, причем в нем засилья химиков не предполагалось: и Лаврентий Павлович, давно уже ознакомленный с Вериными планами на Лесогорский «бумажный завод», и Иосиф Виссарионович, о новой продукции узнавший только что, согласились с тем, что «не стоит возить из Сибири полуфабрикат» и выделили из бюджетов (государственного и «внутреннего бюджета НТК») довольно значительные суммы для строительства «завода конечной продукции».