"Фантастика 2024-181". Компиляция. Книги 1-27

— Если страна считает нужным выделить кому-то машину, нужно брать! — не стал я ее осуждать. А за что? — Вы ведь и «Волгу», и квартиру, и должность полностью заслужили — песня ведь строить и жить помогает, а значит — вещь полезная!

— Ох полезная! — согласно улыбнулась Пахмутова. — Каждый раз, когда с рабочими коллективами встречаюсь, поражаюсь, насколько сильно народ благодарит!

— Приятно, наверное! — улыбнулся я.

— Очень приятно! — не стала она притворяться.

— А вас в редакцию «Литературной газеты» случайно не Борис Николаевич подослал? — спросил я.

— Умный! — вздохнула композитор. — Он! «Сашка, у меня тут феноменальный пионер завелся, завтра в девять в „Литературке“ его лови, не пожалеешь»! — весьма похоже изобразила она Полевого.

— Не пожалели? — на всякий случай уточнил я.

— Скажешь тоже! — фыркнула она.

— Очень много для меня Борис Николаевич делает, — признал я. — Даже не представляю, как отблагодарить.

— А ему и не нужно! — хихикнула Пахмутова. — Ты же знаешь, как его лучшая повесть называется?

— «О настоящем человеке»?

— Вооот! — радуясь понимаю, подтвердила она. — Вот и он у нас такой, настоящий!

— Вы тоже настоящая! — позавидовал я.

— А ты? — спросила она, придав лицу строгости.

— А я полон фальши, но старательно загоняю ее туда, где она не сможет навредить Родине, — признался я.

— Например? — спросила она.

— Я — атеист, Александра Николаевна, но бог, как философская концепция и художественный образ — более чем материален.

Перерожденный атеист, да. Проблемы?

— И? — не поняла она к чему это я.

— А в стихи и книги его не вставишь — идеологически вредно, и я с этим всем сердцем согласен — попы хуже червей, бесконечная черная дыра для поглощения любого количества добавленной стоимости, которую можно потратить несоизмеримо полезнее!

— А где фальшь-то? — не поняла она.

— Ну не вставил что-то типа «самую наивную просьбу господь исполнит первой»… Исключительно для красоты, понимаете?

— Очень даже понимаю! — подтвердила Пахмутова, которую цензура тоже временами поддушивает. Как и всех, впрочем.

— Ну и вот — мне обидно от хорошей строчки отказываться, но я понимаю, что так будет лучше с точки зрения государственного строительства, которое — самая важная штука в мире! Вот и получается — вставить хочется, а нельзя. Лицемер я, Александра Николаевна!

— Тюю! — весело протянула она. — Это вот такая у тебя «фальшь», Сережа? Ты не переживай, за мысли у нас не наказывают! А старшие товарищи всегда позаботятся, чтобы у тебя не было никаких проблем с цензурой — подскажут, помогут.

— Это хорошо! — изобразил я облегченный вздох.

— Скажи, Сережа, а ты эти песни заранее придумывал, или… — оторвала руку от баранки и покрутила в воздухе.

— Да я прямо на ходу могу! — не стал я стесняться, и весь оставшийся путь, благодаря базе данных в голове, рифмовал все, что вижу.

— Ты прямо как акын! — похвалила Пахмутова по пути к подъезду.

— Тяжелое наследие монголо-татарского ига! — хохотнул я. — Вот Вы как думаете, Александра Николаевна, мы — это Восток или Запад?

— Иногда мне кажется, что больше Восток, — подумав, решила она.

— Все признаки на лицо! — кивнул я. — Включая максимально крепкую (в эти времена) вертикаль власти, чинопочитание, страсть к кумовству и местничеству, и совершенно отсутствующий вкус, из-за которого красота прямо пропорциональна количеству золотой лепнины.

Александра Николаевна грустно вздохнула и попросила:

— Очень тебя прошу, Сережа — никому и никогда больше такого не говори.

— Не волнуйтесь, я вполне разумный пионер, и, извините, против ветра писать не стану.

В квартиру Пахмутова вошла, оглушив открывшую нам дверь, бледную от волнения маму сочным смехом.

— Все — очень хорошо! — сразу же успокоил я родительницу. — Александра Николаевна меня с Хилем и Зыкиной познакомила, представляешь?

— Ничего себе! — Отмерла, разулыбалась мама и предложила. — Выпьете с нами чаю, Александра Николаевна?

— С огромным удовольствием! — не стала отказываться она.

Все равно ведь поговорить нужно.

— Итак, Наталья Николаевна… — откушав кусочек торта и запив его чаем, перешла к делу композитор. — Сережу в музыкальную школу отправлять — только портить!

— Почему? — Удивилась родительница. — Вы же говорили, что у него прекрасные перспективы?

— Потому что ваш сын — самородок! — обрадовала ее Александра Николаевна. — А таких, как ни прискорбно, академическое образование «гранит» и загоняет в общие рамки! Я буду учить Сережу сама!

— Ах! — прикрыла мама рот ладошкой.

— А вы сначала послушайте, что у нас получилось, а потом уже как следует «ахните»! — подмигнула ей Пахмутова.

Я сбегал за магнитофоном, ответил на классическое «зачем?», и сам не понял, в какой момент все соседи собрались в нашей комнате — на кухне тесновато. Отсутствует только дядя Федя — он себе кого-то нашел, и временно в коммуналке не проживает. Мама поведала, что у него такое несколько раз в год бывает.

Само собой, такая удивительная гостья просто не могла не произвести настоящий фурор, и, после пространной процедуры знакомства, пришлось одолжить у деда Лёши раздвижной стол, который быстро заставили всем, что нашлось в коммуналке. Офигеть у нас тут запасы, если все вместе сложить — пару раз перезимовать хватит. Ладно, преувеличил, но стол все равно внушает.

Пахмутова не пила, но никто не обиделся — она же за рулем. Когда все осознали, из-за кого она здесь, меня начали прямо-таки купать в любви и обожании. Ничего особенного, впрочем — ко мне и так все очень хорошо относились.

Послушали записи, подивились голосам Хиля и Зыкиной, и, нереально довольные импровизированной пирушкой, проводили всенародно любимого композитора.

— Ой, Сережка! — как только при помощи соседей первозданный порядок в комнате был восстановлен, а сами они ушли, схватилась за голову мама. — Что началось-то? Что за круговерть? Полевой, Пахмутова, Чаковский, Хиль, Зыкина!

— Я бы в ванне полежал, мам, — устало улыбнулся ей я. — Хорошо, что целую неделю пропущу, на домашку сил совсем не осталось. Но учебу «задвигать» не стану! — на всякий случай добавил для напрягшейся мамы.