"Фантастика 2024-184". Компиляция. Книги 1-20

— Ну, или в девятый… Если не вытянешь по знаниям. Будешь второгодником, — улыбнулся Рамзин.

— Не хочу я быть второгодником, — возмутился я в бешенном темпе прокручивая, что мне лично даёт такой резкий «скачок» во взрослую жизнь. Вместо седьмого класса в десятый. Ничего себе прыжок!

— А мои одноклассники? Не удивятся?

— Можно сказать всем, что ты после долгой болезни отстал и этот год навёрстывал упущенное. Тогда всем станет твоё упорство в учёбе. Только руководство школы будет в курсе того, что ты перескакиваешь, но придётся сдавать экстерном. Вытянешь?

— Хе-хе! — покачал я головой. — Значит вы у меня воруете три года детства и сразу подводите меня под уголовный кодекс.

Рамзин посмотрел мне в глаза и пожал плечами.

— А как по-другому? По-другому не получается, Евгений. Нельзя тебе с таким умищем и… Э-э-э…

— С таким счастьем и на свободе? — хохотнул я. — Да-а-а… И в чём будет выражаться наш эксперимент?

— Не уполномочен пока говорить, но просто мы берём под контроль твоё умственное и физическое развитие. Медициной займутся медики ДВОРАН, психолог будет наш, спорт инструкторы — наши. Если ты согласен, я докладываю наверх и мы намечаем цели и задачи, составляем план. Одно скажу. В рамках этого плана ты должен победить на чемпионате мира по боксу в семьдесят восьмом году.

— А что не в семьдесят четвёртом? — пошутил я.

— Маловат для него ты, — серьёзно сказал Рамзин. — Сам говоришь: блоки, то-сё… Вот прокатишься в по Союзу по юношеским турнирам, там видно будет.

— А если я не хочу? — спросил я, с интересом и улыбкой глядя на Рамзина.

— Что не хочешь? — удивился Рамзин.

— Не хочу «кататься» по Союзу. Не хочу становиться чемпионом мира. Ни по самбо, ни по боксу, ни по карате. Мне с радиодеталями интересно ковыряться, на гитаре играть. А спорт это… Я же сказал… Мне захотелось сильным стать, но не сильнее всех и не чемпионом мира. Мне не нравиться кого-то бить. Ловко двигаться нравится, обыгрывать на ринге или на ковре, нравится, но не становиться чемпионом.

— Так одно другому разве мешает? — удивлённо спросил Рамзин. — Играй на ринге и выигрывай. Это же любительский бокс, а не профессиональный.

— Не смогу я. Играть это одно, а сражаться это совсем другое.

— Боишься?

Я помолчал, обдумывая, что сказать.

— Сказать, что не боюсь, не могу. Боюсь, конечно, но дело не в боязни. Дело в нежелании. Мне не интересно и я не вижу в этом смысла. Ну что мне может дать победа на чемпионате мира? Кроме потери здоровья…

Рамзин хмыкнул и недовольно покрутил головой.

— А тебе обязательно нужна выгода? А интересы страны? Престиж? Олимпиада? По-моему начистить физиономию какому-нибудь американцу — это весело! Нет? Это как рыцарские поединки! Без войны победа это тоже престиж. Ежегодно проходят матчи СССР — США. Разве победить американцев не интересно?

Я покрутил головой и слегка поморщился.

— Не интересно. Да и профанация этот ваш матч СССР — США. Также, как и Олимпийские игры. Это любители. Вот если бы в этих соревнованиях участвовали профессионалы, тогда другое дело… Как можно получать удовольствие от того, что ты стал чемпионом мира среди, э-э-э, дворовых команд? И знать, что есть кто-то, кто, скорее всего, сильнее тебя? И главное, — не смочь с ним посостязаться. Потому, что нельзя любителям драться с профессионалами. Кто это придумал, знаете?

— Кто? — удивлённо глядя на меня спросил Рамзин.

— Странно, что вы не знаете. Любительский бокс придумали английские аристократы. Им, видите ли, неуместно было получать по мордасам от плебса. Разделение по происхождению, вот, что такое — этот ваш любительский бокс. Классовая несправедливость.

— Интересно ты рассуждаешь. Значит, ты считаешь, что у нас, в стране рабочих и крестьян, должен был получить развитие профессиональный спорт?

— Да, ничего я не считаю. — отмахнулся я запальчиво и продолжил в том же тоне. — Для нашего государства спорт — здоровье народа и у нас спорт по-настоящему любительский, но не наше государство диктует правила поведения. Что в спорте, что в других международных нормах, кстати. Нам сказали: «Будет так! Не хотите — валите!», вот мы и участвуем… Олимпийское движение было создано как альтернатива войнам с девизом: «О. спорт, ты — мир!» Но очень скоро это движение будут использовать против СССР. Назовут нас «Империей Зла» и Олимпиаду, которая будет проходить у нас в Москве, попросту бойкотируют.

— Э-э-э… Это ты про какую Олимпиаду говоришь? — нахмурившись, спросил Рамзин.

Я сделал вид, что засмущался.

— Ну… Это… Я так… Никакую!

Становиться провидцем не хотелось, но ничего не попишешь. Попытаться не допустить «Перестройку» я был обязан. Для чего ещё я подставлялся под Комитет государственной безопасности? Иначе мог бы сидеть тихо, как мышь под веником, и жить себе припеваючи во всех хороших смыслах этого слова. Особенно с золотым запасом немаленькой «банановой республики».

Рамзин хмыкнул.

— Да, ладно тебе! Что назад-то отрабатываешь? Интересно ведь, что ты имеешь ввиду. А-то начал и не закончил. Я ж от любопытства спать не буду.

— Олимпиаду тысяча девятьсот восьмидесятого года, что в Москве пройдёт, — буркнул я «нехотя».

— Есть первый пробный шар, — подумал я. — Интересно, как он в лузу войдёт?

— Так страну-столицу олимпиады «восемьдесят» только в семьдесят шестом выбирать будут. Откуда у тебя информация, что она в Москве проходить будет? Никто ещё не может знать. На эти летние игры СССР хотели, да Монреаль выбрали. Так и откуда сведения? Колись, шпион!

Рамзин рассмеялся.

— Откуда-откуда? — пробурчал, нахмурившись я. — Оттуда!

Я показал большим пальцем в «небо».

Рамзин не удержался и присвистнул.

Несколько секунд он разглядывал меня через прищуренные глаза, а потом спросил:

— Так ты провидец, что ли? Можешь будущее видеть?

Я поморщился, словно от боли и пожал плечами, но промолчал, пряча глаза.

— Так-так-так, — проговорил Рамзин. — Так-так-так…

Я сидел, насупившись, и катал по столу хлебный мякиш, что должно было означать мою нерешительность, стеснение и, главное, детскость.

— И в каком виде приходят к тебе такие сведения? Видения?

Я хмыкнул.

— А, как и музыка с песнями… Оно — есть и всё. Да ещё и играть умею. Так и это… Просто есть… Но таких знаний не много. И они то всплывают, то тонут. Не могу объяснить. Вот сейчас говорили про Олимпиаду и всплыло. Так и радиосхемы всплывают картинками и с пониманием процессов в них происходящих.

Вралось легко и гладко. Самому себе нравилось, как я оплетал ложью комитетчиков. Потом меня, словно током ударило. А ведь проверять будут меня, на враках ловить, на полиграф посадят.

— Интересно, есть сейчас в «конторе» детектор лжи? — подумал я. — И если есть, то как я на нём себя буду чувствовать?

Не было у меня в будущем опыта общения с «полиграфологами». А в настоящем, наверное, придётся приобрести. Сыворотка правды ещё есть какая-то… «Расколят» они меня… Хотя, разве я, по большому счёту, вру? Нисколько! Говорят, что надо себя убедить, что ложь — это правда и тогда детектор лжи ложь не распознает. А мне и убеждать себя не надо…

— Так-так-так, — снова проговорил Рамзин. — Многие знания — многие печали?