"Фантастика 2024-3". Компиляция. Книги 1-19

Коля застонал. Пошевелил руками-ногами. Целые. Ощутил, что до сих пор сжимает в правом кулаке злополучный рычаг. Усмехнулся. Открыл глаза. Тьма.

Рядом заворочалась девушка.

– Ты как, жива? – прохрипел Лавочкин, садясь.

– Вроде бы…

– И что дальше?

– Будем искать дверь.

– Оптимистка ты, Марлен… Кстати, давно хотел сказать: у нас, ну, откуда я родом, Марленами когда-то называли мальчиков. В честь Карла Маркса и Владимира Ленина.

– А почему Марленами, а не Карлимирами? – поинтересовалась виконтесса, и солдат понял: она в порядке.

– А все-таки круто нас смыло, – пробубнил он.

Стали обшаривать мокрые стены. Ничего путного не нащупали, но, похоже, что-то задели. Одна из стен с треском провалилась, открыв путь в просторный, метров сорок на тридцать, зал, освещенный волшебными негаснущими свечами на высоких люстрах.

В центре висели на цепях семь открытых хрустальных гробов. В каждом лежал мертвец, но не простой, а меднокожий.

– Знак ГТО на груди у него, больше не видно на нем ничего, – прокомментировал Коля особенности одежды семи усопших.

– Да, хоть бы саваны накинули, – согласилась Марлен.

Молодые люди ступили на каменный пол зала. Свечи вспыхнули ярче, и мертвяки ожили: медленно сели в гробах, открыли красные блестящие глаза, уставились на пришельцев.

Лавочкин прошептал:

– Мне кажется, или они действительно похожи на братцев Пупеншпиллеров?

– Не кажется, – ответила девушка.

– Ну, колдун, елки-ковырялки… Гений, блин. Надеюсь, они не металлические.

Семеро умрунов вылезли из домовин. Двигались не спеша, в унисон, механистично. Становилось жутко.

Коля сжал в руках отломанный рычаг. «Жалкая картина, – подумалось солдату. – Два мокрых, обтекающих чучела с ржавой палкой против семерых странных мужиков. А драка будет…»

– Приказано не пускать, – хором сказали медные Пупеншпиллеры, шагая навстречу пришельцам.

Каждый паренек умеет махать «мечом» – любой палкой, шваброй, сломанной клюшкой. Лавочкина в школьной юности вдохновляли гонконгские боевики, как и любого другого юного россиянина эпохи бесконтрольного видео. Были у него и нунчаки, справленные из ножек старого столика, и подобие бокэна – бамбукового меча, правда, из клена… И махалось Коле легко. Ловкий рос пацанчик.

Сейчас он выступил вперед и начал «пляску смерти», надеясь запугать противников. Они остановились, наблюдая, как рычаг превращается в гудящий круг, гуляющий вокруг тела солдата. Эффектное выступление кончилось неожиданно: рычаг выскользнул из руки и прилетел в лоб одному из близнецов. Тот кулем рухнул на пол.

Оставшиеся в строю переглянулись и решительно направились к Коле. Он виновато развел руки, мол, я случайно.

«Ну, хоть не из меди ребятки, и то хлеб», – отметил он.

– Сопротивление задержанию, – выдвинули обвинение стражи.

На протяжении следующих трех минут Лавочкин вдохновенно месился с угрюмыми соперниками. Марлен не вмешивалась, стоя на пороге зала. Меднокожие гомункулусы дрались ужасно. Точнее, вообще не дрались. Они тупо шли под раздачу, норовя повиснуть на руках, вцепиться в ноги и туловище, повалить наземь и придавить. Получая в нос, они падали, но тут же вновь медленно вставали и упрямо следовали за противником. Коля, призвав на помощь дзюдошную память, проводил серии остроумных подсечек, впрочем, не входя с гомункулусами в захват – это было бы равноценно проигрышу. Наконец, солдат изловчился вернуть себе «боевой» рычаг. Оглушив пару Пупеншпиллеров, он крикнул виконтессе:

– Беги к выходу! Там, за гробами!

Девушка рванула по дуге. Гомункулусы растерялись, позволив ретироваться и Лавочкину.

Медные стражи бегать не умели.

Коля и Марлен одновременно врезались плечами в закрытую дверь. Заперто.

Парень дернул за кольцо-ручку. Без толку.

Принялся колотить в доски рычагом, словно ломом. Дерево поддавалось. Сзади маячили четверо гомункулусов.

– Давай я, а ты отбивайся! – крикнула Марлен.

– Руками не отмашусь, – пропыхтел солдат.

Он отскочил от двери и набросился на врагов с яростью берсерка. Колины противники не чувствовали боли. Их мог остановить лишь расчетливый удар в голову.

Виконтесса окликнула солдата:

– Поучилось, ходу!

Дверь была открыта, Марлен вышла вон. Хромая на подрезанную колдуном ногу, Коля вывалился из страшного зала. Захлопнул дверь.

Путники очутились на склоне огромного холма. В предрассветных сумерках носился влажный ветер. Вокруг в разные стороны разбегались поля, окутанные туманом.

– Вниз! – скомандовала девушка.

Они чуть ли не скатились к подножию. Погони не было. Наверное, гомункулусам не разрешалось покидать пещеру.

– Где мы есть-то? – выдохнул Лавочкин.

– Если я не ошибаюсь, то за этим полем будет неширокая полоска леса, а за ней – Мраморшвиммер.

Когда люди говорят, что жизнь прожить – не поле перейти, они имеют в виду явно не то поле, на которое попали Коля и Марлен. Полдня путники ковыляли до леса. Порезы болели, под ногами расплывалась грязь. Зарядил мерзостный дождь. Впрочем, они и так были мокрые после «смыва».

Стремясь отвлечься от своего гадкого положения, Лавочкин размышлял о событиях последней ночи. Поужасался, вспоминая маньяка-зельевара. Содрогнулся, прикинув, каково должно быть тупому клону, пусть и краснокожему. Удивился тому, что им с виконтессой все-таки посчастливилось вырваться. Потом мысли солдата перескочили к родине. «Лучше бы я нашу, подмосковную грязь месил, – думал он. – Домой хочется неимоверно… Когда же появится долбаный Всезнайгель? А то обложили, как волка!»

– Марлен, а ты Тиллю послала надежную птицу?

– Отличную, – пропыхтела девушка.

Потом солдат лопотал всякие нескладушки, сочиняя их в такт шагам и не особенно морочась над смыслом:

Нивы сжаты, черт возьми, рощи голы, дождик весело саднит по приколу, у меня нога болит, дома хлещет замполит, и уж точно не боржом с кока-колой. Шум работ давно умолк на тех нивах, вышел на дорогу волк, смотрит криво. Жрать охота, но нема, на носу сидит зима, полезай-ка в закрома, Бульба милый. Не выходит с волком слон, зверь печален. Отопительный сезон, эх, провален. Рядом топает Марлен, лыблюсь я, как Гуинплен, сочиняю этот стих гениален.