"Фантастика 2024-5". Компиляция. Книги 1-25
Шрифт:
– Я слышал шёпот в твоих тенях. Как демоны, они шептали… разное, в основном об убийствах и смертях. Клянусь, братишка, я попробую простить тебя, если ты скажешь мне правду. Я попробую, Илос. – Каид неестественно быстро переходил от ярости к мольбе, его бросало из крайности в крайность, будто брат не мог решить, что чувствовать. – Мы все видели кровь на полу, и только ты можешь исцеляться.
– Я не убивал сестру, Каид. Я…
– Докажи! – рявкнул он, стискивая пальцами моё запястье.
Боль от его захвата была глухой, я едва её ощутил. Каид хотел, чтобы я показал ему прошлое. Он знал, что я могу.
И я подчинился, но позволил увидеть лишь с момента, когда Шейн покинул комнату и я остался один. Показал, как подошёл, что шептал мёртвой
– Илос… дай взглянуть, что было до этого. Что ты делал? Где был и как зашёл в ту комнату?
Я промолчал, глядя в его глаза. И даже при всём желании я не смог бы пропустить миг, когда во взгляде брата появился тот жуткий холод, словно морозный север с заснеженными пиками высоких гор и ветром, болезненно царапающим кожу.
И весь этот обжигающий холод был для меня.
Каид отпустил мою руку.
В то мгновение он перестал мне доверять.
– Мне удалось спасти Шейна, но тебя… она всё-таки погубила.
Каид встал на ноги и посмотрел на меня сверху вниз.
– Тея… её нет. Мне потребовалось несколько дней, чтобы вбить это в свою голову, чтобы понять… более я никогда не увижу её улыбку, не смогу накричать на неё или развеселить. Никогда больше её не обниму. Сейчас же я начинаю понимать, что у меня отобрали не только сестру, но и брата.
В тот день смерть сестры расколола нас. Сделала с нами то, что самой Теяле не удалось при жизни, хотя она часто совершала эгоистичные поступки. И это была не трещина, а целая пропасть, через которую ни один из нас не был в силах перекинуть другому мост.
Я до боли сжал кулак под одеялом, но ничего не ответил.
Впредь мне никто не доверял. Ни Исар, ни Каид, ни даже отец. Не знаю, что им нашептали жуткие голоса теней, но это явно их напугало. Шейн всё время оставался в прострации и не покидал своего павильона, практически отказавшись от еды. Братья решили, что, погружённый в собственную скорбь, он оказался не в силах выносить чужие эмоции, поэтому заперся в одиночестве. При свете дня я упрямо держался от Шейна подальше, не давая остальным и шанса заподозрить неладное, а по ночам залезал к брату через окно, чтобы убедиться, что он не наложил на себя руки. Он так глубоко погрузился в собственную боль, что не мылся днями, сидел сутками, не сходя с места и уставившись в одну точку. Первые разы меня трясло от гнева при взгляде на Шейна, но я видел его воспоминания и знал, что они с Теялой жертвы Дара. Всё могло закончиться совсем наоборот. Тея могла вытянуть из Шейна всю жизнь, и мы бы похоронили не сестру, а брата.
Будучи не в силах поднять руку на сестру, как на Шейна, что бы я ощутил? Винила бы Тея себя, как он, или же оправилась быстрее? Смогла бы она жить с самой собой после содеянного или сломалась бы?
Первую неделю Шейн не реагировал на моё вторжение в свой павильон, он прекратил разговаривать, а принесённую мной пищу ел только после угроз втолкать всё ему в глотку насильно. Он не спрашивал, зачем я всем солгал, а я молчаливо наблюдал за тем, как брат ест. Я смотрел на него, потерянного и разбитого, помнил мёртвую сестру и сам чувствовал себя выжженным изнутри скорбью и утратой. Я всё ещё не мог плакать, лишившись какой-то важной части себя.
На вторую неделю, несмотря на регулярное питание, Шейн продолжал терять в весе, поэтому я начал говорить с ним, убеждая, что он не виноват и всё произошедшее – трагическое стечение обстоятельств. Мне было необходимо искренне в это поверить, и я упрямо убеждал не только его, но и себя. И каждый раз моему голосу эхом вторили тени. Совсем как тогда, при конфликте с Исаром и Эйлин. Я ощущал израненную душу брата и словами убаюкивал его горе, силясь убеждениями стереть непосильный груз вины. Я не собирался забирать всё себе, но был способен разделить ношу, виноватый не меньше.
Мне стоило рассказать братьям о странных способностях сестры, но я пустил всё на самотёк, решая,
что она обуздала огонь и опаснее него ничего не будет.Медленно, но мои ночные разговоры помогали Шейну, его по-прежнему снедали вина и боль потери, но он немного оживился, прекращая походить на безвольную оболочку. Он стал есть самостоятельно, без угроз, и начал изредка выходить из павильона, чем радовал Каида, Исара и отца.
Ни тогда, ни после я так и не понял, правильно ли поступил. Правильно ли решил, что лучше будет, если меня заклеймят убийцей Теялы. Я не думал тогда о будущем, лишь знал, что Шейн сломался бы под тяжестью собственной вины, злости и недоверия членов семьи, а потом ещё и под грузом ненависти людей. Отец хоть и пытался сдерживать слухи, но они ползли. Если бы правда вскрылась, Шейн не смог бы и шагу ступить за ворота дворца без того, чтобы оказаться в толпе, которая свела бы его с ума своим презрением.
Меня же люди с тех пор по-настоящему боялись. Они видели, что я могу сотворить, и отшатывались подальше, как от проклятой твари. Даже наши слуги и дворцовая охрана старались не пересекаться со мной.
Шёпот теней отныне почти не покидал меня, чужие голоса преследовали, будто шлейф. Время от времени я нервно оборачивался на звуки, уверенный в приближающейся опасности, и этим лишь множил слухи о моём безумии. При взгляде на юг голоса тварей становились громче, поэтому я стал чаще смотреть в том направлении.
Все праздники, поход и любые планы были забыты. В нашем доме поселился траур, словно холод, просочившийся не только сквозь стены, но добравшийся до самых наших костей.
В последний раз я видел сестру на похоронном костре, а спустя полгода, в середине весны, увидел там и маму, организм которой всё же не справился. Я приходил к ней множество раз, давал свою кровь, пытаясь вылечить, однако, как оказалось, кровь хорошо лечит тело, но не разум.
Все полгода велось расследование, но так и не нашлось ни одной улики, подтверждающей, что сестру убил я. Шейн немного оправился, хотя продолжал большую часть времени проводить в одиночестве и практически не разговаривал. Реже, но я всё ещё приходил к нему по ночам, делился тем, что однажды Теяла причинила боль и мне. Но, вероятно, сущность Дара Тьмы и способность исцеляться уберегли меня от смерти. Иногда я орал на Шейна, приказывая впредь собраться и держать в узде свои способности. Заявляя, что начну ненавидеть его от всей души, если все мои старания исправить ситуацию будут напрасными.
Эти речи были словно припарки и мази для отрубленной культи. Кровь я остановил, а вот руки всё равно больше не было. И только шёпот теней, вторивший моим словам, медленно успокаивал Шейна, укореняясь в его сердце. Нам было не под силу вылечиться от произошедшего, но мы уже потеряли сестру, и я не мог позволить себе потерять ещё и брата из-за Даров, которые мы не просили.
После кончины мамы в каждом взгляде Исара, Каида и отца я видел, что они многое для себя решили. Я упрямо не признавал вину в смерти Теялы, но и не доказывал обратное. И даже веря в мою невиновность, они всё равно чувствовали, что я что-то скрывал. В таком напряжении и недоверии мы провели всё лето. Я прекратил есть с близкими за одним столом, чтобы не портить приём пищи напряжённой тишиной. Лишь отец изредка звал меня отобедать, но даже из таких встреч мало что получалось.
Я должен был сломаться под весом недомолвок, но никогда ещё тайна на душе не была для меня так легка, потому что в тот год моё сердце поистине стало чернее самой ночи.
Убедившись, что состояние Шейна стало вменяемым, а взгляд оставался осознанным весь день, не найдя иного выхода, я принял единственное правильное решение – в самом начале осени я собрал вещи и ушёл. В дорогу я взял еду, немного одежды и меч с кинжалом, которые мне подарили Исар и Каид. Перед самым отъездом я замер, поняв, что у меня не осталось от сестры ничего, что я бы мог взять на память. Ничего, кроме запаха каждого персика на всём треклятом Континенте.