"Фантастика 2024-6". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Ворон повел рукой с бокалом. Жидкость насыщенного янтарного цвета колыхнулась и засияла, поймав свет настольной лампы. Денис покачал головой и сел в кресло напротив. Видимо, отвечать на прямой вопрос Ворон не собирался.
— Ром, коньяк или бренди? — поинтересовался он.
— А это имеет значение? — Ворон вскинул бровь и усмехнулся. Взгляд при этом остался холодным, колким и задумчивым.
— Когда у тебя философское настроение, ты пьешь ром; если необходимо снять стресс, то коньяк; виски ты целенаправленно напиваешься; бренди терпеть не можешь, но пьешь с горя — именно затем, чтобы не допиться до беспамятства и обойтись на следующий день без похмелья.
—
— Я знаю. Как и то, что ты сидишь здесь с тех пор, как приехал, и даже глотка не сделал.
— Знаток, — усмехнулся Ворон и поставил бокал на стол, предпочтя ему треугольный кусок пиццы. — М-м… вкуснотища.
— У меня просто хорошая память на детали, — заметил Денис.
— Нет. Вот как раз память на детали у тебя отвратительная. Тебе припомнить наш первый и последний проход в Выхино?
Денис качнул головой. Он действительно тогда чуть не заблудился в переплетении улиц.
— Ты говорил как-то, что я единственный человек, которого ты не в состоянии прочесть.
Денис кивнул. Ворон вытащил его из Москвы в тринадцать. Скорее всего, не случись этого, Денис умер бы от голода, но мог стать и одним из эмиоников. Он уже почти мутировал, когда наткнулся на странного сталкера, которого не сумел подчинить своей воле. Возможно, конечно, эмо-удар в его исполнении оказался слабоват, но Денис вообще не сумел считать психо-эмоциональный фон, идущий от Ворона. Он не мог сделать этого до сих пор, хотя и вне Зоны обычно улавливал эмоции окружающих.
В свои первые месяцы вне Москвы он едва не сошел с ума, только со временем научившись «включать» и «выключать» эмпатию по желанию. Людей за пределами Периметра оказалось слишком много, и все они радовались, грустили, что-то запоминали, рефлексировали, злились, любили…
Когда Денис пытался хотя бы коснуться мыслей Ворона, каждый раз получал невидимый, но очень ощутимый удар. На внутренней стороне век отпечатывалась воронка урагана с сияющими в нем синими искрами. Чем-то она напоминала хмыря, но только внешне, потому что внутренне Денис чувствовал совершенно иное, нежели при приближении к этой мелкой подвижной аномалии, — опасность и восторг. Несмотря на неизбежный удар, воронка была красивой и завораживающей.
— Не мог и не могу, — признался Денис.
— Вот потому ты и внимателен к мелочам, если они касаются меня, — сказал Ворон. — Одно замещает другое. У слепых тоньше слух.
— Это несколько иное, не находишь?
— Пожалуй, но… просто ты уязвлен и заинтригован, — сказал Ворон и ухмыльнулся. — Я для тебя — ходячая терра инкогнита, чакра кентавра и миллион подобных пафосных наименований непознанного вместе взятых. А еще ты никогда не узнаешь, действительно ли я имею характерные привычки или играю с тобой, усыпляю бдительность.
— Не уходи от темы. Что с тобой? Меланхолия или мне лучше не знать? — Денис взял кусок пиццы и принялся жевать, всем видом показывая, будто сбить его с мысли не удастся. Накануне входа в Периметр Ворон не пил. Впрочем, и сейчас тоже — он просто медитировал над бокалом, и это Денису не нравилось. В последний раз, когда на напарника нападала тоска перед входом в Периметр, тот чуть не погиб.
— Я не знаю, Дэн, — честно ответил Ворон и покосился на бокал. — С одной стороны, все в прошлом и не важно, с другой… Ты ведь, должно быть, понимаешь: я вовсе не уникум, ребенок-индиго или еще кто-то в этом роде. И не просто
так эта моя нечитаемость, сопротивление эмо-ударам, воздействию «иллюза» и прочее.— Я принял это как должное. В конце концов, я сам… некоторое время назад считал себя уродом, мутантом. Я и сейчас не совсем человек.
— Помню.
— А еще я знаю: ты ходил по «старшей Зоне» и воевал. Да и твое знакомство с Дмитриевым подтверждает… необычность происхождения.
Ворон рассмеялся.
— Я не герой романа, но и парнем из деревни никогда не был, — сказал он и посерьезнел. — Если вкратце, я вырос в очень непростой семье. Но давай я начну все же с другого. Ты видел напарника Никиты?
Денис кивнул:
— На вид лет пятьдесят, хотя…
— На самом деле около девяноста, — поправил Ворон.
— Наверное, — согласился Денис абсолютно спокойно, только пожал плечами. — От него фон шел, словно от давно… очень давно живущего человека. Ну, знаешь, все люди ведь взрослеют. В психическом и эмоциональном плане — тоже.
— Догадываюсь, — фыркнул Ворон и утянул еще один кусок пиццы. — Ты ешь, а то остынет.
— Успею. Тебе о многом рассказывать придется. — Денис вздохнул и признался: — Я умею чувствовать приблизительный психологический возраст. У живых людей — само собой, но фоновое излучение остается и после смерти, это как… слепок в пространстве.
— Я, пожалуй, не стану спрашивать, что чувствуют люди во время кончины. Или ты не улавливаешь?..
— Тебе понравится ответ: свободу. Каждый человек, который при мне умирал, вне зависимости от возраста, пола, вероисповедания и самой смерти, испытывал именно освобождение.
— Я понял, не напрягайся, — резко перебил его Ворон. — Давай перед проходом все же не будем о смерти.
Денис кивнул.
— Кажется, я догадался, почему возникли матрицы. Возможно, псевдоорганизмы тоже чувствуют этот фон и на нем паразитируют?.. — Ворон поднялся и быстро вышел в коридор. Вернулся он, уже набирая что-то в телефоне. Отправив сообщение, опустился обратно в кресло. — Ладно, это теория и к делу не относится, продолжай.
— Хорошо, — сказал Денис.
Иной раз у него возникало впечатление, будто Ворон, кроме чисто сталкерской работы, является для ИИЗ еще и поставщиком идей. Все, приходящее ему в голову, он скидывал Шувалову, а тот приказывал проверить. Иногда предположения, как говорится, выстреливали и попадали в яблочко.
— Так вот этот Дим показался мне существенно старше своих лет, — продолжил Денис. — Я подобное встречаю очень редко и в основном у детей. У некоторых в десять мысли шестнадцатилетних, а иногда — наоборот. После двадцати пяти психологический возраст в основном стабилизируется, но случаются исключения. Например, сорокалетний мужчина недалеко от восемнадцатилетнего уйдет.
— В психологии есть термин «синдром вечного ребенка», на Западе он же — комплекс Питера Пэна. Особенно заметен, если индивид, вне зависимости от пола, продолжает жить с родителями в тридцать, сорок и более лет. И это, замечу, во мне не нарциссизм играет. Я так говорю вовсе не потому, что хорошо зарабатываю с шестнадцати и могу себя обеспечить всем необходимым. Ты глаза этого Дима видел?
— Темно-серые с двумя пятнами карего оттенка на радужке.
— Частичная гетерохромия, — кивнул Ворон. — Не уверен, что это важно, но… я специально просил Нечаева последить за нашим новым другом. У него глаза тоже необычные: карие и темно-серые. Цвет распределен правильными кругами. Карий — у зрачка, серый — по краям, однако с течением времени круги меняются местами.