"Фантастика 2024-67". Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Пустое.
Все пустое.
— Начни-ка ты с этих вот песен. И с… как его?
— Нопалцина?
— Именно.
Надо будет поинтересоваться у тех, чье призвание — хранить историю. Ведь должно же остаться и средь их свитков хоть что-то полезное. Верховный поморщился. Пустые люди. Быть может, некогда род и вправду занимался важным делом, но… давно. А ныне — пустые.
Бесполезные.
Путь преградила дверь из темного дерева. Внушительный замок хранил тайны древних свитков, но на поясе Унактли средь иных ключей отыскался нужный — длинный, слегка позеленевший от
Пахнуло… нет, не пылью.
Съестным?
И людьми?
— Я решил, — Унактли чуть поник. — Что, если рабам дозволено коснуться… запретного, то они не должны делиться этим знанием с прочими.
— Они тут и живут?
— Здесь много места. Не знаю, что было тут прежде, но свитки занимают лишь один зал. Второй я отвел под скрипторий. В третьем хранятся чернила и краски, а также все, что нужно для изготовления их. Вот красный камень. И голубой. Его растирают здесь же.
Зал был вытянутым и дальний конец его утопал во тьме. Там виднелись какие-то полки, на которых явно хранилось что-то важное, но не рукописи.
— Корни красильника. И едкая желчь. Раковины, из которых можно получить насыщенный пурпурный цвет.
Старый раб поспешно поднялся, чтобы согнуться в поклоне.
— Это Унах. Изрядный мастер. Он отыскал способ, как сделать так, чтобы небесная лазурь оставалась яркой.
Раб был лыс и лишь вокруг оттопыренных ушей торчали пучки волос.
— Ему помогают еще двое. Переписчики. Живут там…
В третьем зале пахло людьми отчетливей, особенно из ведра, что обнаружилось в углу.
— Раз в сутки его опорожняют. Им носят воду, чтобы умыться, чистую одежду. Еду, — поспешил заверить Унактли. — Однако я озаботился, чтобы тайна осталась тайной. Им вырезали языки…
Предусмотрительно.
И что бы ни прочли рабы, хотя вряд ли достанет им разума осознать прочитанное, но главное, даже если и вдруг осознают, рассказать о том они не смогут.
Свитки, которые принес бледноватый мальчишка, оказались столь хрупки, что и прикасаться к ним было страшно. Впрочем, тот же мальчишка, чья голова блестела, словно натертая маслом, а розовые уши казались прозрачными, принес и другие.
— Это свитки. И списки с них, — поспешил пояснить Унактли. — Ибо на некоторых списках…
Чернила выцвели.
Почти добела.
Но при том сам пергамент с годами сделался темным, почти красным, а потому белые буквы на нем выступали, складываясь в слова.
И вправду, стихи.
Возвышенные. Их Верховный когда-то читал. И было время, что восхищался даже, ибо невозможно не восхититься чужим талантом. Когда? Раньше… давно.
Ныне же взгляд скользил по строкам равнодушно, а разум пытался отыскать за образами скрытый смысл. Но… ничего.
Явились в год…
Великие бедствия. Пламя небесное гневом богов…
Возвращение? А и вправду. Целая строфа посвящена, при том так писано, что смысл очевиден. Верховный перечитал дважды.
Возвращение?
Почему?
Земли Цапли остались ведь там, за морем. В прошлые времена находились смельчаки, желавшие вернуться. Повторить великий
поход. И помнится, один из Императоров даже флот собрал.Флот не вернулся.
Император… Императоры тоже смертны. А тут? Имеет ли это значение? Верховный разворачивал один свиток за другим. И отыскав копию, сверился, убедился, что ни буквы, ни слова не изменено. Да и рисунок остался прежним.
Корабли.
Волны.
Чудовища.
— Я возьму его с собой. И мастер вправду хорош, — он коснулся лаковой пасти, которая раскрылась под кораблями, готовая заглотить их всех. — Да и прочие неплохи, как я вижу. Корми их. Пусть получают вдосталь мяса. И молока с медом.
Унактли поклонился.
— И тепло. Они не должны мерзнуть.
— Вы милосердны.
— Не в том дело, — Верховный скатал свиток, чтобы развернуть другой. — Они знают место. И дело. А если умрут, придется искать новых. И как знать, каковы будут те? У рачительного хозяина рабы едят сытно.
— Благодарю за мудрость, — Унактли согнулся.
— Не стоит. Я и так вижу, что ты рачителен. Просто… — другой свиток лег рядом с первым. Снова гимн. И торжественный, полный славословий. Кому писан?
Надежда мешеков.
Воцарившийся в небесах.
Сын Солнца в доспехах огненных…
И изображен некто, охваченный пламенем. В руке его меч, во второй — щит, воздетый к небесам.
Башня.
Верховный разворачивает старые пергаменты, которые идут мелкими трещинками, что заставляет младшего жреца кривиться в болезненной гримасе. Но Унактли молчит.
А рисунок почти исчез. Линии стерлись, краски облезли.
— Позови мастера, который рисовал это, — Верховный положил оба свитка рядом, сверяясь.
И Унактли исполнил просьбу.
Все-таки умен.
Достаточно умен, чтобы самому не возвращаться в зал. Тень его виднелась где-то там. И стало быть, будет ждать, готовый прийти по первому зову.
Хорошо.
Надо будет взять на заметку. Старательных людей немного, а старательных и толковых и того меньше.
А пришел тот самый старик, который смешивал краски.
— Присядь, — сказал Верховный, указывая на каменную лавку.
И стол, к слову, тоже каменный. Все же донельзя странно это место. Полки вдоль стен, а меж ними вот эти небольшие, но на диво удобные столы. В центре их возвышения, будто нарочно, чтобы масляную лампу было куда поставить.
Или вот свечи.
Лавки вырастают из пола, будто продолжение его. И камень весь гладкий, скользкий даже, словно стекло. Линии мягкие, закругленные.
Верховный провел ладонью.
— Присядь, — повторил он чуть тверже, и раб подчинился.
Стар?
Но насколько? Глаза светлы, выцвели во тьме. И появились на них характерные пятна. Мага позвать? Оно, конечно, не дело тому, кто состоит при божественной крови рабов лечить…
Одежда простая, из грубой ткани, но чистая.
Почти.
На рукавах въелись пятна краски. Да и на коже видны, особенно красной. Сама кожа бледна, как это бывает у людей, которые много времени проводят в темноте.
— Унах, так тебя зовут?
Раб осторожно кивнул.
— Ты давно здесь?