"Фантастика 2024-87". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Или вот памятная доска на доме первого начальника строительства — Шубникова… Ах-ах, и улица одноименная здесь же, он был такой душа-человек, слуга царю, отец солдатам, и о том, чтобы выполнить поставленные партией задачи наилучшим образом заботился, и о простых строителях радел, из одной тарелки с ними баланду хлебал, бараки обходил чуть ли не каждодневно… Советские сказки, будь они прокляты! Ведь стоит чуть-чуть подумать, чуть-чуть прикинуть, как это за каких-то два года сей добрый Шубников посреди бескрайней дикой степи, где спокон веку не наблюдалось ни единого строения выше и прочней байской юрты, ухитрился поднять всю эту махину, весь этот по тем временам грандиозный, равных себе не имеющий комплекс, — чтобы безо всяких документов, безо всяких исторических изысканий, ни на миг не дав задурить себе голову сладким враньем о том, как, мол, гордился
Хорошо хоть, нынешний запуск был беспилотным. Бабцев знал: его, с позволения сказать, коллеги, наоборот, очень жалеют об этом. Но когда пуляют с человеком на борту, накануне все непременно глядят «Белое солнце пустыни» — такой тут обычай. А для Бабцева это был давний, рубежный символ.
Вот ведь странно — мальцом он, как и все, лишь повизгивал от восторга, когда этот Сухов крушил и крошил в капусту злых басмачей. Но уже лет в восемнадцать все как-то в одночасье перевернулось — даже не понять с чего.
Вдруг стало стыдно и совестно. Будто это он сам, Бабцев, убивал, сам калечил и глумился… и тем, что радовался, дурачок, суховской меткой пальбе, будто сам оправдывал и укрывал от расплаты бесчисленных мерзавцев, что под сенью прекрасных кумачовых словес гноили и морили, ломали руки и в блины раскатывали гениталии, заставляли родителей писать доносы на детей, детей на родителей, жен на мужей и мужей на жен…
Он еще пытался спорить с Семкой Кармадановым — горячась, нервничая, не в силах понять, почему он, Бабцев, видит теперь правду, а его ближайший на тот момент, неразлейвода друг отчего-то совсем не видит. «Да ты пойми — это же палач! — кричал он яростно и растерянно. — У него руки по локоть в крови! По плечи! С какой такой радости он пришел к ним в их пески и наводит свои дикие, мы теперь знаем точно, что дикие, порядки? Ну подумай! Чтобы про него в ту пору сказали: «Ты один взвода стоишь», чтобы стать легендарным карателем — представь, какую уймищу невинного народу он должен был перебить!» А Семка только хлопал глазами — и видно было, что он подозревает не на шутку: друг его спятил. И ни на что его больше не хватило, кроме как на ошалелое: «Валька, он же наш…»
Вот именно тогда Бабцев понял раз и на всю оставшуюся жизнь: есть наши и не наши. И каждый сам находит критерии отбора в те и в эти. И понял: для него, Валентина Бабцева, подонок и убийца никогда не сможет стать «нашим». Вот кто ПРОТИВ подонков и убийц — тот ему и «наш». Будь он по формальным признакам кем угодно, хоть с того края света, хоть вообще с того света. А эти пусть группируются, как хотят. Дураки любят собираться в стаи.
Он не знал тогда, правильно это или нет. Даже не задумывался над этим. Просто ему было тошно от таких «своих». И он не мог чувствовать иначе, и вести себя иначе не мог. Так было честно, а иначе — нечестно.
Лишь через много лет он убедился, что это единственно верная и единственно достойная позиция, что в большом мире лишь она и пользуется уважением. Поэтому так легко он становился своим для совсем вроде бы чужих — от прибалтийских якобы ветеранов СС до чеченских так называемых боевиков…
Но выбрал он свою позицию не по расчету. Он же ничего этого в юности не знал. Просто он не мог иначе, и все. С детства не мог.
Родился честным.
Так что возведение именно этого фильма в ранг священного, думал Бабцев, далеко не случайно. Вот зачем им космос? Вот чего они, по большому-то счету, от космоса ждут и хотят? Здесь не получилось, ручки оказались коротки, кишка тонка — так они хоть там жаждут утвердить русский орднунг.
Хорошо, что не пришлось смотреть это кино.
Хватило и того, что им дали увидеть и услышать. Страшные часы заправки, когда «красняк», апофеоз русской смекалки, ободран с ракеты уже весь, и на стартовой площадке — ни души. И едва не над головами начинают течь по широким шлангам, хлюпая и ворча, будто обыкновенное домашнее дерьмо, неотвратимые убийцы: смертоносный гептил, смертоносный амил и еще какая-то четырехокись азота — тоже наверняка вполне беспощадная к мягким козявкам в ни от чего не
способных защитить, лишь не позволяющих сбежать погонах…Или гептил не здесь? Слишком много сразу, все перепуталось…
Ну, пусть не азота, все равно не лучше.
И без перехода смех. Немного нервный после этих адских процедур и все-таки уже нормальный, уже обыденно ироничный, потому что как всегда: грустное и смешное рядом. По традиции заправщиков кормят пловом. Плов горячий, пахнет грубо и пряно, и дымится. Заправщики жгутся, вытирают жирные губы ладонями. И гордо рассказывают, почему с ними так чикаются — именно во время заправки все может рвануть, как ни при какой иной операции. Ну, помимо самого старта, разумеется, — но во время старта здесь никого не будет. Нам за вредность аж надбавки положены. Обычные лейтенанты, те, что голыми руками, примерзая к железу зимой и прикипая летом, проверяют на поставленной ракете узлы, контакты и разъемы, помаленьку лишая белоснежную тушу красного лоскутного одеяния, — те получают две с половиной тысячи рублей в месяц. За свой героический и уже хотя бы по деньгам видно, насколько нужный Отчизне труд. А вот мы, «заправщики», — аж на сто тридцать рублей больше. И еще у нас усиленное питание: яйца, сливочное масло, молоко, сыр. Да только кто ж их видел. За свои деньги в магазине — оно, конечно, да, но… Так-то питание усиливать и депутаты себе умеют…
Словом, за нашу советскую Родину. За нашу антисоветскую Родину… За нашу никакую Родину.
Ничего не меняется. Как, друзья, вы не садитесь…
А потом главный миг. То, ради чего день за днем, неделя за неделей творится эта зловещая мистерия, и здесь тоже от благоговейного столбняка до издевательского хихиканья один шаг, потому что вереницы выводящих ракету в космос команд, ничуть не изменившихся за тридцать лет, известны всем и каждому благодаря очередному советскому шедевру вранья — «Укрощению огня», и не только слышаны по сто раз, но уже по сто раз обшучены и обхохочены не одним и не двумя поколениями эрудированных россиян. Мы же здоровые интеллигентные люди с чувством юмора, и нет таких материй, которым был бы противопоказан смех… «Ключ на дренаж! Протяжка один! Протяжка два! Промежуточная! Главная!! А теперь — смыв, подтирка и три таблетки имодиума!!! Разрешите доложить, товарищ генерал, — дренаж закончен!»
Однако же тут юмор не удалось бы протянуть до вызывающего дружный смех итога.
Потому что бетон под ногами дрогнул. Едва ощутимо затрепетал, будто срезонировавшая струна. И накативший рев даже здесь, в подземелье, сварил воздух в крутой кисель. Нечеловеческий воздух.
А мгновением позже показался нечеловеческий огонь.
Из газоотводов бабахнули прямые, как жерди, ослепительные вихри. Потом люто полыхнуло где-то посреди — и уж оттуда, из потайной гремящей сердцевины огонь, сладострастно дрожа от могущества, попер вверх. Вспучилась плазменная гора. Огонь выпрастывался из-под земли неторопливо и вальяжно, как с достоинством рассвирепевший дьявол. Его пугающе неземная суть видна была сразу, он двигался вопреки всем законам природы: строго прямо и вверх. Лохматое, призрачное от жара ревущее солнце взошло из преисподней, и, кинув позади себя невообразимой длины пламенное помело, полезло в небо.
А козявки в погонах и без погон смотрели на дело рук своих, и одна скучающе, привычно бубнила:
— Десять секунд — полет нормальный… Двадцать секунд — полет нормальный… Девяносто секунд… Тангаж, рысканье — в норме…
Весь в поту, стиснув кулаки, завороженный этой жутью и даже забыв дышать, Бабцев ошеломленно озирался вокруг. Эти лица… Они все были как чубатый щекастый капитан. Носы картошкой, маленькие глазки… Чувствовалось, что не дураки выпить водки — и лучше бы побольше. С такими ряшками только навоз в поле таскать! Глушить мутный самогон, занюхивая рукавом рваного ватника, и таскать по непролазным хлябям вонючий навоз!! И ничего больше!!
Эта вот дикая мощь — у них?
Честное слово, если бы кругом были знакомые Бабцеву по бесчисленным телерепортажам интеллигентные, умные лица англосаксов из НАСА, ему было бы сейчас спокойней.
Ну, хотя бы как у Сагдеева…
А эти, словно в ответ его мыслям, вдруг страшно заорали. По-прежнему негромко упало в тишину делано равнодушное «Есть отделение третьей ступени» — и вся орава наконец дала себе волю: разом взревела пещерное «ура» и бросилась обниматься. Ритуальная пляска голодных людоедов вокруг костра. И Бабцеву на миг показалось, что от внезапного истошного вопля, ударившего после напряжения и тишины, он… он чуть не обмочился.