"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28

— Вы хотите сказать… ваши солдаты… они колеблются?

Аврам Иванович замялся, не зная, как объяснить одну важную деталь. Главная сила его недокорпуса, Санкт-Петербургский легион, на сегодняшний момент имел в своем составе всего 2000 донцов, на которых полагаться нельзя. Оставались 3-й Кирасирский, Карабинерный Нарвский и пехотный Нашебургский, отдельные команды…

— Я не уверен, Ваше Величество. Еще день назад я был уверен. Но теперь… Скорбь по Императрице смешивается с растерянностью. Шок от ее гибели с глухими роптаниями. Я вижу это в их глазах. Слышу обрывки разговоров. Некоторые из тех, кого я считал самыми надежными… они стали задумываться. Как только весть распространится по гарнизонам… Я не могу гарантировать, что не будет волнений. Или даже хуже. Среди шести тысяч моих солдат в Польше… Сколько из них поддались этой заразе? Я не знаю. Но угроза реальна. И она растет с каждым часом, пока нет ясности, пока… Пока Россия без государя.

Тишина снова повисла в часовне, но теперь она была наполнена не только скорбью, но и звенящим напряжением, предчувствием грядущих потрясений. Король смотрел на Романуса, его лицо отражало ужас от услышанного. Катастрофа, случившаяся на мосту, оказалась лишь началом. Смерть Екатерины обнажила бездну хаоса.

— Значит… Русские войска в Польше… могут оказаться ненадежны в борьбе с мятежом?

— Я обязан доложить Вам истинное положение вещей, Ваше Величество. Мои офицеры… мы попытаемся удержать солдат. Разъяснить им истинное положение дел. Но если Пугачевские листовки, его обещания… если они упадут на почву растерянности и недовольства после такой… такой гибели… Я не могу исключить ничего. Отказ повиноваться… переход на сторону бунтовщиков… Особое беспокойство у меня вызывают донские казаки. В Санкт-Петербургском легионе только они и остались, остальных, как вы знаете, отозвали в Россию.

Король закрыл глаза на мгновение, стиснув зубы. Его личное горе столкнулось с необходимостью действовать, принимать решения, от которых зависело будущее его королевства, висевшего на тонкой нити русского покровительства. Теперь эта нить казалась оборванной.

— Хорошо, генерал. Спасибо за откровенность. Это ужасная весть. Но мы не можем поддаться отчаянию. Мы будем действовать. Немедленно. Речь Посполита не может оставаться сторонним наблюдателем, когда под ее боком, на ее земле, происходит подобное, и когда ее союзник поражен в самое сердце.

Он резко повернулся и направился к группе польских придворных, стоявших в отдалении. Те встрепенулись, видя перемену в его облике — отчаяние уступило место королевской воле.

— Господа! Довольно скорбеть! Настало время действовать! То, что произошло — это не только трагедия для России, но и смертельная угроза для Речи Посполитой! Этот убийца, этот выродок Пугачев осмелился бросить вызов самой основе порядка! И его зараза, как мы только что слышали, уже ползет сюда! Я сейчас же напишу всем европейским монархам.

Он снова посмотрел на постаменты, его взгляд задержался на гробе Екатерины.

— Императрица Екатерина Алексеевна… она погибла по дороге в Варшаву. И Речь Посполита не останется в стороне. Я, Король Станислав Август, объявляю сбор верных войск Речи Посполитой! Pospolite ruszenie! Каждый, кто еще хранит верность короне и закону, должен встать под знамена! Мы должны быть готовы! Готовы защитить свои земли, свои города, свои жизни! И готовы помочь в искоренении этого зла, что выползло из степей!

Он снова повернулся к Романусу, его взгляд стал жестким.

— Генерал, передайте всем вашим офицерам — кто верен присяге, тот наш брат по оружию против общего врага! Кто поддастся смуте… кто поверит лжи самозванца… тот сам станет врагом и получит по заслугам от польской сабли!

Граф Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн, посланник прусского короля, удовлетворенно кивнул. План Старого Фрица начинал претворяться в жизнь. На границе с Польшей в восточной Пруссии уже стояли пять полков, набранных в прусской Польше, под командой прусских же офицеров. Теперь дело за малым — убедить короля Августа, что его ждет Смоленск и благословение Фридриха Великого. А когда Стасик в Московии увязнет, тогда последует ультиматум: или Данциг и наша поддержка, или полки возвращаются домой и выгребай, как знаешь.

* * *

В Петербурге жить стало хуже, жить стало тоскливее. Русская осень постепенно переходила в балтийскую, без солнца, но с туманами — холодные дожди сменялись мокрым снегом, который тут же таял. Город вечных депрессий, с которыми раньше помогала справляться веселая придворная жизнь — все эти балы, маскарады, потешные гуляния, фейерверки, — скатывался в безысходное отчаяние. Фешенебельная публика частью попряталась, частью навострила лыжи за границу. Чиновный люд попроще, как мог, боролся с паникой, и все равно на лицах служивых застыл один и тот же вопрос: «Господи, как же страшно жить на свете, что-то с нами будет?» Даже у дипломатов, которым профессия предписывала научиться держать покер фейс.

Я прибыл в здание коллегии иностранных дел, чтобы разобраться, что делать дальше с внешними сношениями. КИД, как просветил меня Безбородко, была самой кастовой организацией Российской империи. Случайных людей здесь отроду не водилось — исключительно сливки общества. Но и бездарей тут не жаловали. Многолетняя вотчина «первоприсутствующего в Коллегии» или ее президента Никиты Панина, для которой он тщательно подбирал сотрудников. И даже сумел привить им особый стиль, отличный от всей прочей бюрократической машины Российской империи. Как заставить себе служить этих знающих сложные протоколы, многие иностранные языки, включая азиатские, талантливых, опытных, но глубоко зашоренных людей? Почему-то меня не оставляла уверенность в том, что все мои нововведения, особенно отмена крепостного права и дворянских привилегий, будут встречены в штыки именно здесь, в доме на Исаакиевской набережной.

Мы прибыли к этому двухэтажному зданию с вычурно украшенным фасадом в сопровождении конных егерей, постепенно превращавшихся вместе с муромцами, в мою личную гвардию. Место меня удивило. У самой воды виднелись остатки стоявшего здесь ранее здания — Исаакиевской церкви. Исаакиевский же собор строился неподалеку, на привычном мне месте, но пока своими пропорциями никак не соответствовал тому величественному храму, который станет образцом для подражания американскому Капитолию [127] .

127

Речь идет о третьем Исаакиевском соборе, выдающемся долгострое (1761–1802), про который шутили: «Сей храм трёх царствований изображение: гранит, кирпич и разрушение»

У входа меня встречали начальники экспедиций — не все, ответственный за политический департамент отсутствовал. Как и почти четверть остальных чиновников — о чем мне с опаской поведал старший канцелярист. В сторонке от всей кучки начальников средней руки стоял бывший секретарь Никиты Панина Денис Иванович Фонвизин. Он не спешил включаться в общую беседу, но, судя по бросаемым на меня взглядам, не отказался бы от общения с глазу на глаз. Самой влиятельной персоной почему-то оказался Бакунин-Младшой — единственный член Коллегии (не КИДа, а его управляющего органа), хотя и числился переводчиком. Он-то и взялся мне отвечать.

— Сколько у вас по штату чиновников?

— Двести тридцать, ваше величество.

Что же… Раз сходу именуют царем, работать можно.

— Окладами люди довольны?

— Коллегия претерпевает крайний недостаток в деньгах и не имеет способа всех министров удовлетворить.

Я догадался, что «министрами» называют послов и посланников при иностранных дворах. Большинство — князья да графы. Им ли сетовать на недостаточность окладов?

— Сиими средствами поддерживают они блеск и достоинство империи. Отдельных сумм на организацию посольских приемов и даже на найм драгоманов не предусмотрено. По сей причине каждый министр вынужден тратить собственные деньги в значительных объемах, смею вас заверить.