"Фантастика 2025-108". Компиляция. Книги 1-28

— Можа, чо надо, сосед?

— Отдай мне Елисаветградскую крепость.

— Как же я можу? Без царского указу?

— Можешь! Ты пойми, — Румянцев не лукавил и говорил то, что на сердце, — спать не могу по ночам. У меня в крепости Александршанц гигантские ценности хранятся. Страшно мне за них — а вдруг война! Впрочем, она уже началась, а как оно все дале пойдет, то не моего ума дело. Отдай Елисаветград! Мне его государь обещал, ежели выполню один его урок. Выполню! Непременно. Уже и людишек послал, чтоб искали то, что поручено.

— Боязно! Петр Федорович крутехонек, когда осерчает.

Румянцев с досады хватанул рюмку анисовой, хотя алкоголь не любил и предпочитал кислые щи. К ним его приохотил покойный Потемкин.

В окна давила декабрьская безлунная ночь, когда Киев проснулся от пушечной пальбы.

— Что за диво? — всполошили генералы, оставив недопитые рюмки.

В провинциальном городе нет секретов, там все узнается тотчас — вплоть до секретных указов или важнейших назначений. Или о том, что Овчинникову доставлена гетманская булава.

Сначала в Киеве никто не понял его назначения гетманом. Какой, к бису, гетман без Гетманщины, если осталась Малороссийская губерния? Все решили, что сие есть царева блажь — захотелось Петру Федоровичу потрафить своему ближнику и прислал ему булаву. Не будет теперь генерал-губернатора, а будет гетман, а губернию на Гетманщину обратно менять не станут. Ну, царь, ну, бывает…

Как прознали про указ, с ночи принялись палить пушки, а церкви откликнулись благовестом. На следующий день в соборе — отслужили торжественную заутреню, причем евангелие читали сразу на четырех языках — греческом, латинском, русском и французском — и… отметили важное событие небанально. Церемонией открытия приказа общественного призрения, которая закончилась несколько неожиданным образом: дан был обед для 24 убогих старцев, а потом каждому из них выдано пристойное платье, обувь и по целковому. А под занавес дня театральное представление — был показан сочиненный для сего случая торжественный пролог. Ну и, конечно, бал. Куда ж без него?

В общем, разгулялась фантазия провинциального чиновничества и лучших людей город на полную катушку. Но очень скоро только дураки не догадались, что все не так просто…

— Может, на радостях все ж отдашь Елисаветград? — подкатил к растерянному Овчинникову хитрый генерал-фельдмаршал.

Гетман Малой Руси скомкал приказ, доставленный вместе с указом о назначении, и обреченно махнул рукой:

— Да забирай ты к лешему свою крепость! У меня тепереча об ином голова болит. Отправляюся под свою руку земли украинские приводит аж до цесарской границы!

Через два дня сорокатысячное войско двинулось в Умань, чтобы далее проследовать в Тульчин и сделать богатейшего магната Станислава Щастного Потоцкого глубоко несчастливым. Словно стремительно расходящийся в стороны степной пожар, понесся огненный вал народного гнева параллельно с маршрутом движения овчинниковских полков.

* * *

Весной 1774 года, когда война с турком была еще в разгаре, напал хан Девлет-Герей, претендент на крымский престол, с большим войском на небольшой отряд донцов у реки Калалах в ставропольских степях. На каждого казака приходилось полтора десятка врагов — татар, черкесов, некрасовцев и даже арабов.

— Донцы! Положим головы в честном бою за край наших отцов, за православную веру, за наших братий, за матушку-царицу — за всё, что есть на свете святого и драгоценного для русского чувства! — закричал молоденький полковник и повел своих людей в безнадежный бой.

Несколько часов шла битва, а русские еще держались. Когда число убитым приблизилось к седьмому десятку и была отбита восьмая по счету атака, неожиданно подоспела помощь — крохотный отряд из трехсот человек. Но казаки воспряли духом и яростно атаковали. Крымцы дрогнули, отступили, и тут им в тыл ударила картечь. Это примчали гусары подполковника Бухвостова. Было татар видимо-невидимо, а стало много-много мертвых.

За сей выдающийся подвиг жалована была казачьему полковнику, всего полных двадцати годков, большая золотая медаль в полтора вершка. Звали этого героя, у которого еле-еле пробились усики, Матвей Платов. Многие черкесские князья желали теперь стать его кунаками — за Кубанью царил культ рыцарства, и столь доблестный уорк, как Матвей, не мог не превратиться в кумира [139] . Даже несмотря на то, что сражался на стороне врага.

— Что тебе говорят твои дружки-черкесы? — спросил Суворов у молодого полковника в синем чекмене, напряженно вглядываясь в противоположный берег мелевшей большой реки.

139

Уорком черкесы называли свободного воина, не дворянина, почитавшего рыцарский кодекс «Уорк хабзе». Статус уорка был довольно высок. Известны случаи, когда им доверяли командование большими отрядами.

За рекой, в урочище Керменчик, в 12 верстах от места впадения Лабы в Кубань, скрывались остатки объединенной ногайской орды. После предательского нападения людей Шехин-Герея на пьяных мурз и старейшин ногаи пытались отомстить. Дважды штурмовали Ейск, но не преуспели, устрашенные картечным огнем. Суворову удалось навязать им решающее сражение на реке Ея. Его астраханцы и регулярная кавалерия наголову разбила степняков. Уцелевшие бежали за Кубань, в земли черкесов, в надежде, что сюда не дотянется карающая рука Сувор-бейлербея. Но у того был приказ от государя: или присяга царю и переселение в оренбургские степи, или никакой пощады вечным терзателям русских южных пределов. Ногаи сами выбрали свою участь.

— Князья адыгов вмешиваться не станут, — уверенно ответил Платов.

— Это хорошо! — кивнул генерал-поручик. — Атакуем, когда в ногайском стане начнется утренний намаз.

Стоявший рядом Николай Смирнов, бригадный комиссар в ранге генерал-майора, делал карандашом зарисовки неведомого края с постепенно возвышающейся грядой Кавказского хребта. Ее вот-вот должны окутать снега, закрыв перевалы, ведущие к Черному морю. Древние непроходимые леса покрывали все предгорье — лишь обширные плоскости непосредственно за Кубанью позволяли пасти стада откачавывшим сюда на лето степнякам. В лесной чаще им делать было нечего, это была земля племен натухайцев, темиргоевцев и шапсугов — отважных воинов, живших одним разбоем и работорговлей.

— Красотища! — не мог не восхититься комиссар. — Александр Васильевич! Спросить хотел. Вы в приказе по деташементу написали: «Войскам отдыха нет до решительного поражения, истребления или плена неприятеля. Если он не близко, то искать везде, пули беречь, работать холодным оружием». Не слишком ли жестоко?

Суворов передернул плечами и тряхнул всклокоченной гривой.

— Вот вы, Николай Трофимович, образованный человек, столько всего знаете, а важное упустили. Как-то раз, лет сто назад, один европейский путешественник присутствовал при возвращении татар и ногаев из набега. И знаете, что он воскликнул? — Смирнов покачал головой. — «Да остались ли еще люди в том краю, куда ходил за полоном крымский хан?!» Веками нас терзали эти ненавистные людоловы. Сколько на их руках крови, изломанных судеб, разлученных семей!

Бригадный комиссар давно уже не был мальчиком-идеалистом Коленькой, мечтавшим о красотах Италии. Повидал немало и сердце свое если не ожесточил, то точно закалил.

— Я вас понял, генерал-поручик! Именно так я и прикажу своим подчиненным комиссарам настраивать солдат на бой.

На рассвете, когда над рекой еще клубился наползавший от кубанских топей туман, войска начали переправу. Продрогшие и мокрые солдаты быстро обувались, строились в колонны, чертыхаясь, если у кого подмокла патронная сумка. Вдали послышались крики муэдзинов, созывавших правоверных на молитву. Им вторили свистки капралов. Эту новацию Петра Федоровича Суворов оценил на пять с плюсом и уже внедрил в своих батальонах. Лишь одна царская идея ему не нравилась — приказ офицерам держаться позади строя. Генерал-поручик считал, что только личным примером можно заставить людей идти на смертный бой.