"Фантастика 2025-129". Компиляция. Книги 1-36

Через двадцать минут я уже развязывал тесёмку вещмешка. Отложив в сторону пустой кувшин, из-за которого всё внутри провоняло то ли спиртом, то ли больше смолой, я взял три стопки ассигнаций, перевязанных бечевкой. Деньги, признаюсь, радовали глаз.

По номиналу бумажек и примерному количеству ассигнаций я сделал вывод, что здесь не менее двадцати пяти тысяч рублей ассигнациями. Если весьма грубо разделить это на три с половиной, получится сумма более чем в семь тысяч серебряных рублей. Много, но никак не те десять тысяч, которые мне пытался предъявить Лавр Петрович.

Был бы я податлив на всякую мистику, а с моим перемещением в прошлое немудрено было не только в оккультное уверовать, но и с ума сойти, то подумал бы, что в этих ассигнациях ровно то количество денег, которое мне понадобилось бы для раздачи всех долгов.

Но не так-то просто ими воспользоваться. Если я начну сейчас массово тратить ассигнации или даже переведу их в серебряные рубли, начну тратить на большие покупки, у думающих людей сразу возникнут вопросы. А недооценивать разум человеческий нельзя, особенно алчных людей. Жебокрицкий догадается.

Я не стал тратить время на то, чтобы посчитать деньги. Это было бы долго, а мне ещё нужно было так перепрятать экспроприированное, чтобы оно не подверглось размоканию.

А вот на стопку документов я постарался, пусть и бегло, но всё же обратить свое внимание. Я пролистал какие-то купчие, что-то вроде Инвентаря, из тех, что вводились министром внутренних дел Киселёвым главным документом землепользования в Малороссии и Белоруссии. И всё это мне казалось малозначительным. Однако, уже отложив этот Инвентарь, я вновь взял сшитые три странички, раскрыл их и посмотрел.

— Ох, и ни хрена же себе! — воскликнул я.

Быстро оглядевшись по сторонам, замолчав и прислушавшись к шумам, с облегчением вздохнул — на мой голос пока никто не прибежал. Но всё же вести себя нужно тише.

В Инвентаре, представлявшем собой полное описание поместья Жебокрицкого, с количеством крестьян, домов, сервитутов в виде леса, озера и части реки, орудий труда, скота, была обнаружена прелюбопытнейшая карта…

— А у Жабы-то на моей территории, получается, что деревушка стоит, — со злостью прошептал я.

Вот теперь у меня отлегло с души. То, что я спалил кабинет Жебокрицкого, — вполне адекватный ответ на его деяние. Что взял деньги — тоже.

Что у каждого имения есть чётко очерченные границы, я знал. По тому документу, что я нашёл у себя, который, слава Богу, повез с собой на всякий случай на судебное разбирательство, так что он не сгорел в пожаре, моё поместье как-то неровно отрезано. Будто бы вырезан неслабый такой участок земли. Везде идёт чёткими линиями ромб, но он ломается как раз на одной деревушке с выходом на реку Самару.

Между тем, в Инвентаре Жебокрицкого значится именно прямой ромб или, скорее всего, прямоугольник, и в описании имения соседа этой деревушки нет. Границы чужого имения чётко очерчены прямыми линиями, изгибаясь лишь вдоль речки Самара. Несложно догадаться, что каким-то, явно не законным, образом соседушка заграбастал себе деревушку.

Почему же он тогда не оформил её должным образом? Не успел, поленился? Но ведь Жебокрицкий педант в документах. Или же потому, что не хватило денег на взятку тому же вице-губернатору, ведущему все хозяйственные и земельные дела в губернии?

Уже чуть внимательнее покопавшись в документах, я обнаружил и другую бумагу. Здесь были описаны все деревни, которые принадлежат Жебокрицкому, и поставлена печать с подписью до боли известного мне чиновника, знаменитого теперь наличием слабого желудка. Земский исправник Молчанов подписал документ, в котором, в отличие от Инвентаря, описывается МОЯ деревня, часть леса, реки…

Не сказать, что я стал специалистом в сфере права Российской империи середины девятнадцатого века. Но, насколько я знаю (пришлось почитать об этом перед судом), после реформы Киселёва именно Инвентарь является основополагающим документом при любых земельных спорах. Если бы не было у меня понимания, какое ворьё и жульё сидит на чиновничьих стульях в Екатеринославе, то я сразу подумал бы судиться наново.

Жульё или нет, а я найду возможность, чтобы вернуть своё. Пусть там деревушка всего-то на одиннадцать дворов, но земельки прирезано к ней немало, никак не меньше двух сотен десятин. Да и это не так важно. Просто всё, что моё — должно оставаться моим же.

Завернув деньги и документы в холстину, после ещё раз обмотав шерстяной тканью, в том же вещмешке я вновь зарыл свой клад, или даже сокровище, поглубже, под камень, чтобы меньше промокло.

Не сильно ли я задержался? Впрочем, всякие проблемы могут возникнуть у человека в лесу. Но нужно спешить, мне еще сегодня медогонку и первые рамочные ульи принимать. Нужно же не только забирать деньги у соседей, но и самому зарабатывать. Планов громадье, только не нарушили бы мне их еще каким поджогом.

С этими мыслями я вышел из леса и обрадовался первым каплям, шлёпавшимся мне на темно-русую макушку. Если будет сильный дождь, то даже прихвостни Жебокрицкого не отважатся соваться. Потому пока что я смогу спокойно поработать в мастерской.

Глава 5

Командиром мастеровых, как почему-то принято было называть начальника мастерской, был Козьма Иванович Проташин, отец Саломеи. Стало быть, Саломеи Козьминичны. Проташин — мужик во всех отношениях основательный. Наверное, от этой серьёзности он всегда имел чуть хмурый вид, будто недовольный чем-то. Цену себе знал и не чинился. Можно было подумать о том, что он так ведет себя именно со мной, но я уже знал, что и мой покойный батюшка позволял мастеровому разговаривать с собою почти как с равным.

Рабочая одежда у Козьмы была такой, что не каждый крестьянин позволит себе в праздники надеть: плотная, шерстяная. Козьма был светловолосым, короткостриженым, и бороду тоже стриг. Проташин не выдавался в плечах, как это свойственно многим кузнецам, но был крепким и с немалыми кулаками. Ну, не зря же мой реципиент побаивался отца Саломеи, несмотря на то, что был барином.

Я уже знал всю подноготную, почему этот мастер работает именно в моём поместье, а не где-нибудь, скажем, мастеровым на Луганском заводе или Тульском. Кстати, ранее он и там, и там работал.

Как это часто бывает с русским человеком, виновата слабость мужская перед алкоголем. Слава Богу, что в этом времени пока ещё такого понятия, как женский алкоголизм, не существует.

Вот однажды и попался Козьма Иванович Проташин на глаза высокому начальству — те как раз прибыли из Севастополя, чтобы проконтролировать какой-то из флотских заказов, что был передан Луганскому заводу. И говорили же Козьме, чтобы отсыпался два дня да не показывался ни на заводе, ни вообще на глаза кому-нибудь. А уж то, почему пил крепко раз в год один из уважаемых мастеровых, знали многие, потому и прощалось ему, если не всё, то очень многое.