"Фантастика 2025-29". Компиляция. Книги 1-21

Еще наверху по ее просьбе Григорий наломал сухих веток, этого должно было хватить, чтобы разжечь огонь. Оставалось отдать ему то, что было завернуто в холстину.

– Вот это нужно установить так, чтобы она в нем отражалась, – сказала Софья, указывая на каменную Евдокию. – Вы сможете?

Григорий кивнул, молча забрал сверток. Наверное, ей следовало и вовсе уйти из пещеры, но она решила, что достаточно отвернуться. Так и сделала, прислушиваясь к мелодичному серебряному звону и запаху разгорающегося костра. Сердце трепыхалось в груди, но на сей раз не от страха, а от нетерпения. Чего она ждала? Софья и сама не знала. Этим утром жизнь ее кувыркнулась и стала с ног на голову, явила свою темную, незнакомую сторону, подумалось вдруг, что хуже, чем есть, уже быть не может. Значит, и бояться нечего. Однако когда за спиной послышался строгий женский голос, все равно испуганно вздрогнула:

– Все, можешь обернуться.

Обернулась и глаза кулаками потерла, как в детстве, одновременно веря и не веря увиденному.

Она была точно такой же, как и во сне: тот же низко повязанный платок, те же черные одежды, поджатые губы и пристальный взгляд. Разве что плотности она была иной, словно бы сделанная из полупрозрачного камня – призрачная.

– Я призрак и есть. – Евдокия улыбнулась, и улыбка удивительным образом озарила ее строгое лицо. – Не надо меня бояться.

Софья и не боялась, чувствовала, что нет в этой женщине, пусть бы даже и призрачной, зла, а вот сила есть. Григорий эту силу тоже чувствовал, смотрел на Евдокию, открыв рот не то от удивления, не то от восхищения, щурился, а сверток, уже со всей тщательностью скрученный, держал в руках, бережно прижимая к груди.

– Ты, милый, его на место отнеси, – сказала Евдокия ласково и на сверток указала. – Не бойся, никто тебя не обидит. Ступай уж, а мы тут с родственницей поговорим.

Григорий послушно кивнул, направился к выходу из пещеры.

– Не думала, что придется вот так возвращаться, – заговорила Евдокия, когда они остались в пещере вдвоем. – Но вижу, без меня ему не справиться.

– Мастеру Бергу?

– Августу. Неправильные у него мысли в голове, темные. И в душе темнота. А на самом-то деле он добрый. Непутевый малость, но добрый. Это все из-за меня, из-за моей смерти. Не смирился, не научился жить…

Вот тут Софья мастера Берга понимала, она бы тоже не смирилась и не научилась. От этого несмирения она и оказалась на Стражевом Камне. Думала, все получится легко и быстро, а оно вон как развернулось.

– Ты тоже добрая. – Евдокия подошла так близко, что подол ее черного платья едва не касался Софьиных туфелек. – Могла ведь сбежать.

– Попыталась. – За собственную слабость ей было одновременно и стыдно и обидно, потому что, спасая одну жизнь, она ставила под удар другую.

– Я бы тоже попыталась, наверное. – Евдокия улыбнулась успокаивающе и по волосам погладила. Прикосновения Софья не почувствовала, а ощутила словно бы легкое дуновение. Не холодное, а теплое, уютное. – Но ты осталась, значит, не совсем бедовая.

Она была бедовая и никогда раньше этой своей бедовости не стеснялась, а теперь вот вдруг сделалось так неловко, что хоть плачь.

– Мальчика, вижу, жалеешь. – Евдокия не спрашивала, она и так знала правду. – Хороший мальчик, даром, что Злотникова сын. Не заслужил он того, что Август с ним делает… – Она вздохнула, а потом снова улыбнулась. – Ничего, я теперь здесь.

Наверное, это было очень важно, что Евдокия теперь здесь. Важно не только для потерявшего веру и себя самого мастера Берга, но и для Ильки.

– Вы его защитите? – спросила Софья с надеждой. – От той страшной женщины, что к нему приходит…

– Албасты. – Евдокия кивнула. – Она тоже несчастная. Не осталось на этом острове счастливых, у каждого своя боль внутри. А за мальчиком я присмотрю, албасты его больше не обидит. Ты иди, Софья, возвращайся в замок, пока искать не начали. А у меня дела есть…

* * *

Кошка вернулась лишь под утро. На Августа она посмотрела с упреком, на руки не пошла, юркнула под лежак. И стало вдруг обидно, что даже безмолвной скотинке до него дела нет, так обидно, что рука сама потянулась за бутылью с самогоном. Потянулась, да так и зависла в воздухе. Чужое присутствие в башне Август чуял хребтом, кажется, даже невозмутимую албасты эта его способность удивляла. Но сейчас за спиной стояла не албасты…

– Дуня… – Вот оно и пришло – его спасение. Как долго он вымаливал безумие, в котором всегда можно быть вдвоем с любимой женой! Да только судьба отказывала ему в такой милости, оставляла память ясной, а мысли убийственно четкими. – Дунечка, наконец-то я тебя дождался.

Слезы катились по щекам, падали на грязный стол, марали разбросанные на нем бумаги, приносили облегчение. Август не плакал на похоронах жены, не мог. А теперь вот… Как хорошо-то…

– Что ты творишь, Август? – Голос Евдокии был одновременно ласковый и строгий. – Как же так?..

– Я живу, Дунечка… – Больше всего на свете ему хотелось обернуться, увидеть ее собственными глазами, но было страшно, что любое действие нарушит это такое хрупкое, такое прекрасное безумие. – Я пытаюсь жить без тебя…

– Плохо пытаешься! Или думаешь, я стану тебя любить за то, что ты ни в чем не повинное дите мучаешь?

– Это его сын, Дуня. Плоть от плоти, кровь от крови. Он такой же. Вырастет и еще хуже станет…

– Не станет, Август. А вот ты уже почти стал. Что у тебя в душе?

– Уголья. Пепелище у меня там, Дунечка. Ты ушла, и выгорела моя душа.

– Дурак… – Волос словно бы теплый ветерок коснулся. Показалось, но как приятно думать, что это Евдокия привычным жестом пригладила его редкие кудри. – Нельзя так, Август, не по-людски это: свою боль чужой болью гасить.

Не по-людски. Он и сам это понимал. Не оттого ли всякий раз занималось сердце, когда взгляд останавливался на звереныше? Или это не сердце занималось, а совесть? Не оттого ли он велел албасты мальчонку не трогать?..

– Она его пугает. Приходит по ночам и пугает маленького мальчика, которого отец-ирод силой отнял у родной матери. За это ты его наказываешь, Август? За то, что он и так несчастный, ни любви, ни ласки не видит?

А она могла быть очень жестокой, его любимая мертвая жена. Но в жестокости ее была та правда, в которой Август сам себе боялся признаться.

– Дуня. – Он зажмурился, закрыл лицо руками. – Дуня, позволь мне на тебя посмотреть, – сказал и затаился, сам испугался этакой дерзости.

– Смотри. Я ж для того к тебе и пришла, чтобы ты видел. – В ее голосе была ласка пополам с грустью. – Открой глаза, Август.

И он открыл.

Она сидела на лавке рядом с ним, так близко, что аж дух занимался от счастья.

– Это и вправду ты? – спросил он, все еще не осмеливаясь поверить в этакое чудо.

– Я. А ты кого ждал? Эту свою черноглазую подружку? – От привычных ворчливых ноток в ее голосе захотелось и плакать, и смеяться одновременно. Не придумал бы его мозг такое чудесное сумасшествие! Значит, она и в самом деле вернулась!