"Фантастика 2025-53". Компиляция. Книги 1-22

– Так точно! Завтра в моем кабинете еще один сейф установят.

Лаврентий Павлович чуть перевел дух, вроде бы разговор близится к концу, но вождь его опять чуть огорошил.

– И где он у тебя работает? В подвалах Лубянки [107] , да?

– В камере внутренней тюрьмы. Создали ему все условия.

– Лаврэнтий, ты же сам сказал, что он нэ враг. Говоришь, он сам согласился на клетку, сказал, что пусть будет желэзная, да? Хорошо. Подумай, чтобы клетка была удобная и просторная. А охрана самая надежная и самая нэзаметная. Лично подбери товарищей. За каждого головой ответишь. Понял? Детали до завтра продумаешь и все мне доложишь. В четырнадцать ровно.

107

Лубянка, комплекс зданий ВЧК, потом НКВД, КГБ был построен на месте зданий компании Росстрах (после революции это место иногда называли Росужас). Внутренняя тюрьма была построена на месте гостиницы «Росстраха» путем возведения трех дополнительных этажей. Камер в подвале не было. Но запутанные переходы, спуски-подъемы создавали впечатление у заключенных, что они находятся в подвальном помещении. В первые годы существования ВЧК в подвалах проводились расстрелы Поэтому в словах Сталина про подвалы Лубянки срыта еще и второй, ироничный смысл: типа вопроса: вы его еще там не замордовали?

– Слушаюсь!

Лаврентий Павлович опустил трубку и задумался. По его глубокому убеждению, выпускать комдива на волю было рановато. Но вариант с более вольным содержанием проработать было необходимо. Что же, еще один кусок работы на его бедную голову – пожалел себя нарком, но как-то неискренне.

«Вот завтра и попробую переубедить вождя, что выпускать птичку из клетки рановато» – решил он про себя и снова принялся за работу.

Глава вторая Без отдыха

Самый комфортный подвал Лубянки. 23–24 февраля 1940 года.

Я сидел за столом в том самом страшном подвале самого высокого здания в Москве. Почему высокого? Потому что отсюда хорошо видна Колыма. Почему в подвале? Не знаю! Когда вели сюда по этим переходам, впечатление было, что точно в подвал ведут. Спуски, подъемы, бесконечные углы и повороты. Вроде бы вестибулярный аппарат говорит, что я над поверхностью земли, а не под нею, и ящик бетонный, а не деревянный, если верить пальцам, которые стены прощупали. Но все равно неуютно. С одной стороны, было хорошим знаком, что меня сюда привели, оставив ремень и знаки отличия никто не срывал. Следовательно, я не заключенный, и в правах своих не поражен. С другой стороны, меня тщательно обыскали, так что я был вроде как голый…

В чем тут комфорт? Думаю, это помещение в Лубянке предназначалось для особых гостей, которые и не враги, но которых надо содержать под надзором и (или) защитой. У меня была небольшая камера без окон (бетонный ящик), в которой я спал, там же располагался умывальник с зеркалом, тумбочка с туалетными принадлежностями и небольшой столик с настольной лампой под абажуром и стопкой пронумерованной бумаги. Последняя деталь: на столике красовалась ручка-самописка и пузырек с чернилами. Работал в другой камере, график работы соблюдался неукоснительно. В нужное время меня провожали в камеру напротив, такого же размера, но там был установлен хороший рабочий стол, в углу камеры – чертежная доска, несколько сейфов, шкаф со справочной литературой и набором атласов и карт. В соответствие с планом помещали обратно: на еду, сон и отдых. Перекуров не было. От курева отказался с огромным облегчением. А для паузы использовал несколько коротких комплексов физических упражнений или небольшие медитации. Один раз в день – прогулка на полчаса в тюремном дворике. Еда только в «домашней» камере. И кто накрывает и убирается в камере – неизвестно. Но всегда чисто и опрятно. Было в этом что-то от лаконичной чистоты морга, но что поделать! А этот небольшой столик в домашней камере, никак язык не поворачивается назвать его «журнальным», хотя, по сути, это был журнальный столик еще дореволюционной работы, с витыми искусными резными ножками, с богатой инкрустацией, абсолютно инопланетный предмет в моей простой обстановке, этот столик с лампой предназначался для того случая, когда имяреку, то есть мне, захочется какую-то срочную мысль зафиксировать. А у меня каждая мысль срочная! Так что, как там у Пастернака еще не написано: «февраль, набрать чернил и плакать» [108] ? Изъятие использованной бумаги и пополнение пачек листами – утром и вечером. Все материалы педантично (лично) разложены по папкам. Но постоянного доступа к папкам нет. Недоработанные материалы выдаются по моему требованию. В рабочей камере был установлен сейф. Сейчас два. Все эти дни спал всего четыре часа в сутки. Мне этого достаточно – подправили при подготовке что-то в мозгах так, что стал спать меньше.

108

Вообще-то герой не совсем неправ. Первая редакция этого стихотворения датируется 1912-м годом, но стихотворение постоянно перерабатывалось, в сборнике 1945 года «Избранное» Леонид Осипович Пастернак опубликовал последнюю версию стихотворения, хотя канонической, самой правильной надо считать версию 1928 года (по мнению литературоведов), а мне лично версия 12-го года более чем по вкусу.

Извините, забыл представиться. Меня звали Андрей Толоконников. И было это восемьдесят лет тому вперед. Я – инвалид с детства, страдающий от неизлечимого заболевания ДЦП. Конечно, чего-то медицина достигла, но в моем случае у меня было совершенно бесполезное тело и вполне рабочие мозги. Когда не стало родителей, ухаживающих за мной, мне предложили работу. Сначала была усиленная подготовка, большая часть которой проводилась на тренажерах, под усиленным психологическим воздействием, под гипнозом. Меня готовили к миссии и было это более чем серьезно. Был один козырь – феноменальная память. Текст любого размера запоминаю с одного беглого взгляда. Ничего, на самом деле, сверхобычного. Если тело слабо – мозг старается стать сильнее, а память тренируется в детстве, если родители уделяют этому должное внимание. Мои – уделяли. Эксперимент мозговедов оказался успешным. Так я оказался в теле сорокалетнего комбрига Алексея Ивановича Виноградова, командира 44-й стрелковой дивизией. Моим заданием было (и осталось) оттянуть наступление Великой Отечественной войны на год – примерно на май-июнь сорок второго года. Можно спорить, были их выкладки правильными или нет. Проверить это можно только на практике. И вот практика началась: получил здоровое крепкое тело, живи, двигайся и наслаждайся жизнью! Вот только моя «Щорсовская» дивизия двигалась на фронт Зимней войны. И до разгрома ее на Раатской дороге, с последующими оргвыводами в отношении меня в виде расстрела перед строем, оставалось всего ничего. Выкрутился. Очень помог майор Чернов, которого удалось сосватать на должность начальника штаба дивизии. Получилось удачно разбить финнов, деблокировать 163-ю дивизию, а потом прорваться к Оулу, перекрыв важную железную дорогу, по которой Финляндия получала помощь из Швеции. События Советско-финляндской войны 1939–1940 годов изменились. Маршал Тимошенко раньше принял командование фронтом, и в самом начале января успешно прорвал линию Маннергейма. А после этого был процесс над военным преступником полковником Ялмаром Сииласвуо. Зачем понадобился этот процесс? Так тренировка перед Нюрнбергом должна была быть? Вот я ее и устроил нашим ответственным органам. Но дело не только в тренировке, а в том, что в англосаксонской юриспруденции называется «созданием прецедента». Нужен первый процесс, в котором военного осудят за военные преступления. Реальные, а не выдуманные, самым тщательным образом запротоколированные, подтвержденные свидетельскими показаниями и актами экспертиз. И очень важным было, что на процессе прозвучали такие юридические определения, как «геноцид», «военные преступления», «преступления против мирного населения».

Мог ли этот процесс стать «профилактикой» зверств оккупантов на нашей земле? Конечно же нет. Я не такой наивный. Точно знаю: они придут сюда, уверенные, что идут побеждать, имея право насиловать, грабить и убивать. Их главной целью будет уничтожение славян и народов СССР, носителей гена большевизма. А в живых они планируют оставить только небольшое количество рабов, которые должны будут безропотно обслуживать своих хозяев. Это количество уже подсчитано со всей немецкой педантичностью и экономически обосновано. Голод, болезни, массовые репрессии должны помочь оккупантам в исполнении нечеловеческого плана «Ост». На Западе в мое время поднимали вой, что русские солдаты насиловали немок, забывая при этом, что такие преступления – считались именно преступлениями. А насильников судили военные трибуналы. И ни одного осужденного немца за массовые изнасилования женщин на оккупированной территории. Унтерменши, зачем их жалеть? Но когда дела у истинных арийцев пойдут не так хорошо, они обязательно задумаются над тем, что своя шкура может вот-вот подгореть. Может быть тогда, когда получат по зубам и начнут катиться назад, зверствовать станут меньше.

А дальше, награждение, встреча с интересной девушкой, любовь, которая вспыхнула то ли из-за многолетнего простоя, буйства гормонов, то ли от того, что пришла пора и он влюбился. И был разговор с товарищем Берия. Когда я не писал, не работал, в немногочисленные часы отдыха и одноразовой прогулки в абсолютном одиночестве в тюремном дворике, я размышлял над тем, правильно ли я все сделал, а, может быть, надо было продолжать юлить и скрывать свою сущность? Ну да, от таких людей, как Берия и работники его конторки многое скроешь! Конечно, меня готовили к противодействию психологическому давлению, гипнозу, были поставлены какие-то ментальные блоки, в которые я не особо верил. Ну, не тот уровень науки пока что! И сейчас пока что, и тогда пока что. Снижение болевого порога? Это я умею. Но всякому умению есть свой предел. Так что при правильной работе – и этот барьер взяли бы. А говорю я это потому, что при попытке скрыть правду, никто бы меня от сотрудников этого уважаемого заведения уже не прикрыл бы, так что достали бы они меня до самого копчика, нутром чую. То есть возможность поиграть в молчанку-то была. И ее не было на самом-то деле. Объясняю: я лично считаю того «попаданца», который не пытается донести информацию о войне руководству страны – последним мерзавцем. И совершай ты подвиги на фронте, ломай историю под себя, старайся просто выжить в страхе перед ужасной машиной принуждения, именуемой государством большевиков, не имеет никакого значения. Ты обязан попытаться донести информацию! Потому что на одной чаше весов твоя жалкая жизнь, на другой – двадцать семь миллионов тех, кто погибнет потому что кто-то промолчал. Это как у Галича: «Промолчи – попадешь в палачи». Говорите, Галич наоборот? Нет, как раз все точно. Можно по-разному относится к Сталину, Берии и сталинизму. Можно осуждать Октябрьскую революцию и Гражданскую войну. Суть не важна. Важно то, что перед лицом Врага они – руководители ТВОЕЙ страны. Они поведут наш народ к Победе. А главная цель любого психически адекватного человека – сделать так, чтобы наш народ потерял как можно меньше людей. И сели бы для быстрой Победы Сталину нужна была бы атомная бомба – я бы ее дал Сталину. Потому что он на моей стороне. А на той стороне – Гитлер и все его приспешники. Вот только атомная бомба победу в этой войне не принесет. Это оружие сдерживания, а не нападения. Основная проблема была в том, что самые большие потери понесло мирное население! Значит, чем сильнее мы будем, чем меньше территории отдадим врагу, тем меньше погибнет ни в чем не повинных людей. Вспомните, что было в Белом движении: когда Гитлер напал на СССР, была позиция генерала Краснова, который пошел служить нацистам, и генерала Деникина, который сотрудничать с врагом отказался. Для меня единственно правильным остается решение Антона Ивановича.

Поэтому вывод о том, что надо раскрыться и начать работать с властью, был для меня простым и элементарным. Главным было раскрыться так, чтобы не вызвать у руководства отторжения, с летальным исходом или таким же реальным содержанием в застенках. Нет. Я морально готовил себя к тому, что могу стать чем-то вроде «железной маски». Вечным узником, в знаниях которого слишком много печали. И который своими знаниями и полезен, и опасен одновременно. Но… Не мне устанавливать правила этой игры. Железная маска – так железная маска. Бетонная клетка – так бетонная клетка. Может быть, тут по-другому не могут и не умеют. Кисмет [109] !

109

Предопределение, судьба.

Когда же попал в самое начало Зимней войны, то составил себе примерную программу действий: выжить, утвердится, стать заметным, вызвать к себе интерес, дать ценную информацию, которую легко проверить, раскрыться, а дальше как повезет. Самое важное – не условия существования и даже не время моего существования, а уровень доверия к той информации, которую предоставлю. Да, я манипулировал информацией, давая ее небольшими дозами и только так, чтобы можно было легко проверить и быстро подтвердить. Но это первый массив информации, первоначальный уровень, очень простой, подобный прием может применить любой шарлатан, обладающий аналитическим чутьем. Но уже при первом контакте с руководством страны пошли и фрагменты второго уровня: стратегическая информация, которая имела громадную ценность. Те же залежи полезных ископаемых с их точными координатами! Это экономия времени, денег, людских ресурсов, это создание экономической прочности государства. Понимаю, что этого мало, чтобы встретить врага во всеоружии, но как-то к себе доверие надо было вызвать? А этот прием показался мне самым надежным. Во время подготовки мне в мозги вбили аксиому: темпоральный шок лечится временем. То есть – чем дольше руководство страны будет работать со мной, тем больше будет мне со временем доверять (если я буду все делать правильно и доверие смогу заслужить). И главная проблема, которая стояла и передо мной, и перед руководством СССР была в том, что страна действительно не успевала подготовится к войне. Это даже не «туман войны»… Ах, как я жалел, что со мной не перенеслась во времени спутниковая орбитальная группировка с центром управления, а в кармане не завалялась бумажка с кодами допуска! Но с подготовкой к войне было еще сложнее: это не туман войны, это столкновение мнений, концепций, борьба за ресурсы, и при этом каждый из мудрых стратегов и руководителей тянул одеяло на себя! Так появились тысячи легких танков с бумажной броней, пробиваемой даже из пулеметов, не говоря о противотанковых ружьях, так появились монстры – механизированные корпуса, в которых не хватало автомобилей и доставку топлива командиры решали, привлекая конскую тягу… Так не были доведены до ума Т-34 и КВ, получившие очень маленький моторесурс и проблемную трансмиссию. А самая наступающая армия в мире отказывалась от применения противопехотных и противотанковых мин! И не только это требовало исправлений! Быстрых и решительных.

До сих пор сомневаюсь, все ли я делаю правильно. Так ли я поступаю, как должно… И понимаю, что надо продолжать, потому что не могу иначе.

Неожиданно провалился в сон, и спал все пять часов без перерыва, крепко, так что проснулся свежим и готовым к работе. Умылся. Привел себя в порядок, сделал комплекс физических упражнений, пусть не такой уж сложный, как хотелось, места было маловато, но что позволяли условия. Хороший комплекс упражнений можно и в камере делать, вспомните легендарного комбрига Котовского.

Пятнадцать минут в медитации. Мало? Вполне достаточно, чтобы зарядить мозги и поставить себе новую задачу.

Сейчас как раз время – появится порученец Берии в чине лейтенанта госбезопасности. Появился. Собрал листы, исписанные этой ночью. Обычный утренний ритуал: идем в камеру напротив, листы лично раскладываю по папкам, указываю на две из них, которые уже можно забрать. В камере уже меня ждет завтрак. Пища была простой, но обильной и вкусной. На завтрак каша, хлеб, масло, чай. В обед обязательный суп или борщ, жаркое с гарниром и компот. На ужин кроме нехитрой еды мог появится алкоголь. Я не пил. Но алкоголь все равно появлялся.