"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Павел не выдержал, расхохотался. Иван тоже улыбнулся, морщинка на лбу разгладилась, и Павел вдруг заметил, как похожи отец с сыном — те же тёплые, карие глаза, те же резко очерченные скулы. Только у Кирилла лицо нервное, мальчишечье, а у Ивана уже огрубевшее, заматеревшее под тяжестью лет и забот.
— Эта кураторша, конечно, между нами, гнилая баба, но Кириллу тоже хотя бы изредка мозгами надо пользоваться. Директор интерната, тот мужик хороший, он пытался тогда всё на тормозах спустить, но Котова эта уперлась и ни в какую…
— Котова? Змея? — от удивления Павел назвал Зою Ивановну, его собственную классную, а потом бессменного куратора школьного интерната, детской кличкой. Прозвище это однажды «подарила» Зое Ивановне
— Ну да, Змея. Так они все её звали, — смущенно отозвался Шорохов-старший.
— Мы её тоже так звали. Я сам у неё учился, — пояснил Павел. — И Ника тоже… Что-что, а кровь эта дама умеет пить хорошо.
Он представил себе Зою Ивановну, запертую в мужском туалете и верещащую на ультразвуке, малолетнего дурня Кирилла, у которого — правильно Иван сказал, — действия отдельно, мозги отдельно, и вдруг почему-то пожалел, что им с Борькой в своё время не пришла в голову такая восхитительная шалость. Хотя Анна их бы, наверно, отговорила — тогда, в школьные годы, их с Борькой мозгами была Анна.
— А потом Кирилл и вовсе покатился по наклонной, — Иван задумчиво погладил ладонью лежащую на коленях каску. — Приятели какие-то сомнительные, наркотики… он же почему в теплицах-то очутился, решил на холодке бабла срубить, бизнесмен подпольный. Афанасьев, Николай Михалыч, придурка этого отловил, хорошо, что он, а не охрана. Тогда бы теплицами не обошлось. Хотя и в теплицах, чего уж говорить, Кирилл не особо перетруждался. В общем, Павел Григорьевич, если б не девочка ваша, не знаю, что бы из этого оболтуса вышло.
Девочка… Вот, что было незримой, тонкой ниточкой, которая связывала Павла Григорьевича Савельева, главу Совета, пусть сейчас и бывшего, с мастером ремонтной бригады, Иваном Николаевичем Шороховым. Маленькая, рыжая девочка, которая была для Павла дороже всех на свете, которую он инстинктивно пытался оградить от всех неприятностей, и о которой он запрещал себе думать вплоть до вчерашнего вечера, когда вслед за новостью о вышедшем на связь Долинине он услышал то, что хотел услышать больше всего на свете:
— С Никой всё в порядке! Паша, с ней всё в порядке! Она у полковника!
Сейчас тревога за дочь, по крайней мере, та острая, ножом режущая по сердцу, отступила. Павлу стало спокойней, несмотря на то, что с Никой он пока так и не поговорил. Вчера полночи они с Долининым обсуждали предстоящий контрпереворот. Эти две недели Володя зря времени не терял, и теперь у него всё было готово: и люди, и оружие, и самое главное — девочка, его Пашина девочка, была спрятана в надёжном месте. Медлить было нельзя, тем более, что у Серёжи, кузена, навесившего на себя титул «Верховный», кажется, конкретно ехала крыша. Борис, участвующий в переговорах, едва сдерживался от язвительных реплик, слушая рассказ полковника. То, о чём им поведал старый доктор Ковальков, принесший им на станцию весточку от Мельникова несколько дней назад (слава Богу, в Мельникове Боря всё же не ошибся), оказалось бледной копией наполеоновских планов господина Ставицкого, пометками на полях дневника — настоящие же замыслы впечатлили бы даже видавшего виды психиатра.
И тем не менее именно сейчас начинать было нельзя — горячая обкатка подходила к завершению, оставалось загрузить в реактор имитаторы ТВС и приступать уже непосредственно к подготовке энергоблока к физическому пуску. Испытания последней недели показали вполне удовлетворительные результаты, но дело было даже не в этом — откладывать запуск реактора в условиях ускоряющегося снижения уровня океана было подобно смерти.
— Володя, — Павел почувствовал, как на другом конце провода напрягся Долинин — у полковника была отменная военная чуйка, позволяющая ему уловить правильную мысль даже в недосказанных словах. — Володя, у меня реактор, тормозить работы я не могу. И есть узкий момент. Южная станция. Если они отрубят
нам электричество, то…Павел замолчал и с силой потёр ладонью лоб. Будь он на месте Ставицкого, он бы шантажировал его не дочерью. Зачем нужна Ника, когда в твоих руках есть рычаг гораздо более действенный — достаточно пригрозить отключить станцию от общей энергосистемы, чтобы Павел сдался как миленький. Потому что тогда… тогда точно конец.
На счастье Павла, Серёжа то ли этого не знал — в принципе технарем его кузен никогда не был, — то ли люди Павла, что остались наверху, в энергетическом секторе или в системах жизнеобеспечения, весьма успешно водили Серёжу за нос. Шевченко, что сейчас был на месте самого Павла у системников, тот запросто мог. Но была ещё одна опасность.
— Нужно попытаться взять Южную под контроль, — Павел по привычке сжал в руках трубку. Говорили они по громкой связи, но вот это желание ухватиться за холодный, гладкий пластик трубки было сильней. — Получится?
— Свои люди среди персонала Южной у нас есть, — осторожно начал Долинин. — Проблема, как это сделать незаметно…
— Проблема там Васильев, начальник станции, — перебил его Павел. — Васильеву доверять нельзя.
Произнеся эти слова, Павел нашёл в себе силы посмотреть на Бориса. То, что сам Павел понял не так давно, Боре было ясно с самого начала, ещё с того дня, когда они сцепились друг с другом здесь же на КПП. Вот именно этого умения Литвинова мыслить стратегически и видеть на несколько шагов вперёд и не хватало Павлу. Он принимал решения сгоряча, часто действовал нахрапом, тактика танка, так, кажется, насмешливо называл это Боря. И в том, что касалось Васильева, надо было прислушаться к словам Бориса, надо было.
Литвинов его понял, мягко положил руку на плечо, сказал вполголоса:
— Ладно, Паш, расслабься. Тогда оба лоханулись с Васильевым. Теперь уж чего.
— Хорошо, Павел Григорьевич, — Долинин, прокрутив в уме ситуацию, сделал для себя какие-то выводы. — Постараемся эту проблему решить. Думаю, мы уложимся в пару дней. И тогда…
— Тогда можете начинать, Володя.
Павел вынырнул из своих мыслей (вчерашний разговор с Долининым снова обнажил тревожащие его вопросы) и посмотрел на Ивана Шорохова.
— Да, девочка моя, — произнёс машинально. — Девочка…
— С ней ведь всё в порядке? — осторожно поинтересовался Иван.
— Да, в порядке. Она…, — и Павла неожиданно прорвало.
Почему-то всё то, что скопилось в нем, тяжёлое, невысказанное, убранное на дно души и придавленное для верности ворохом ежедневных проблем, то, что он не мог до конца рассказать ни Боре, ни Анне, ни Марусе, он вдруг вываливал человеку, в общем-то малознакомому, хотя в чём-то и неуловимо близкому, который молча сидел перед ним на стуле, обхватив огрубевшими от тяжёлого физического труда руками пластмассовую белую каску. Его друзья, пусть верные и преданные, всё же не прошли путь отцовства, что выпал на долю Павла, начиная с того момента, как он перешагнул порог осиротевшей квартиры, где у него оставался только один якорь, удерживающий его в жизни — маленькая трёхлетняя девочка с рыжими кудряшками, золотым нимбом взметнувшимися над заплаканным детским личиком.
И вот это всё Павел и говорил сейчас. Говорил и при этом не головой, а сердцем чувствовал, что мужчина, сидящий напротив, поймёт все его сумбурные излияния. Поймёт, потому что они похожи, несмотря на разницу в положении, образовании и ещё бог знает в чём. Поймёт, потому что только что рассказывал ему о своем сыне, стараясь скрыть за грубостью слов любовь и нежность. Поймёт, потому что сам отец.
— …я ведь и понимаю вроде, что Ника уже не ребёнок, семнадцать лет. Взрослая, школу закончила. А для меня она всё равно маленькая девочка, и как-то странно, вроде и маленькая, а уже мальчишки рядом. А Кирилл… да я вижу, что неплохой он парень, и Ника… а вот поди ж ты… — Павел окончательно запутался в словах и замолчал.