"Фантастика 2025-7". Компиляция. Книги 1-25

Кроа, озлобясь, головой затряс так, что задрожали перья шлема:

— Как… помощник? Я есть главный маршал, и ты, князь, не сметь мне такой говорить! Дай указ царя Петра! Не верю!

— Нет того указа, — был тверд Яков Федорович. — Говорю тебе распорядился устно!

— Не верю! Подай бумага! — не на шутку разгорячился фон Кроа. — Не то велю тебя ковать железо как бунтовщик! По артикулу времени военного — казнь смертная через растрелянье, сиречь аркибузьир!

— Аркибузьир, аркибузьир! В заднице твоей видал я твой аркибузьир!

Долгорукий повернулся и уж хотел идти, но фон Кроа с лицом, искаженным злобой, князя за плащ схватил да так дернул на себя, что немецкое доброе сукно затрещало, расползлось. Долгорукий, увидев на плече огромную дыру и не желая прощать обиды немцу, кулаком, обряженным в перщатую рукавку, так двинул герцога в скулу, что тот, как сноп, свалился наземь. Поднялся Кроа довольно-таки проворно, на аршин отпрыгнул, с лязгом шпагу из ножен потянул, Долгорукий же немедля схватился за рукоять своей, и многим, кто окружал их, интересно б было, чем ссора закончится сия, но нашлись и те, кто за лучшее почел дерущихся разнять. Кроа, ругая по-немецки князя, со сдвинутым на ухо шлемом, был оттащен в сторону. Отвели и Долгорукого, злого и, как всем было видно, затеявшего спор лишь для того, чтоб немцу досадить.

Когда же в просторной, нарочно выстроенной солдатами избенке Меншикова успокаивали Якова Федоровича горячим ренским, Шереметев со свойственной ему угрюмостью спросил:

— Яков Федорыч, какого прибытка ради ты с оным сучьим хвостом связался? Али смуту в войско ввести хотелось? Не видал я за тобой прежде такой прыти.

Долгорукий, чуть не плача, глотая горячее вино, заговорил:

— А потому и сучий хвост, что связался! Швед нас здесь на заклание оставил! Не сегодня — завтра Карл с войском явится! Чем ему ответим? На дюка в битве надежду возложим? Нельзя! Нельзя! Вот и решил я войску сообщить, что Петр не бросил их, а токмо в Новгород за припасами поехал, меня же военачальником оставил! Не сказал бы я такое — все войско б разбежалось, не остановил бы!

Долгорукий, вдруг голову на руки уронив, громко, хрипло зарыдал. Меншиков и Борис Петрович на него взирали молча. Наконец с осторожностью Алексашка молвил:

— Да, оставил Швед нас, но да и Бог-то с ним. Сами пойдем на Нарву. Таперя уж по правилам осаду поведем, с подкопами, с минами, пушки стенобитные близехонько к стене поставим да и станем пролом долбать…

Но Долгорукий поднял на Алексашку мокрые глаза и пролепетал:

— Много хочешь, Саша, да мало заполучишь. Порох уж почти весь извели, инженеры, пушкари иноземные токмо и ждут, чтоб жалованье получить да и смотать отсюда. На наших тож надежды мало: ежели вначале бодры были, лестницы ладить хотели, чтоб на приступ идти, то таперя ничему не верят. Вышел из них дух воинский, как дым из бздюхи-гриба. Уходить отсель надо, покуда нас Карл не перерезал, на Москве Собор созвать да думать, кому царить над нами. Самозванец, мню, боле к нам не заявится. Сотворил он уж свое дело…

И снова зарыдал князь Долгорукий, горюя о русской неудаче.

Бомбардирский капитан Гумморт, тридцатилетний крепкий малый, обносившийся и небритый, сидел за широким столом в покоях коменданта Горна и, не стесняясь, спешил отправить в свой жадный и соскучившийся до лакомств рот как можно больше из всего того, что соблазняло его голодный желудок. Горн и приглашенные к столу офицеры с нескрываемой неприязнью следили за перебежчиком, их соплеменником. Впрочем, они знали, что Гумморт сполна удовлетворит их любопытство, когда наестся, а поэтому и они сами будут удовлетворены.

— Итак, — не выдержал Горн, — вы утверждаете, что в лагере у русских царит настоящая паника?

— О, не то слово, сударь, — отправляя в рот уже пятую цыплячью ножку, проговорил Гумморт. — Это уже не армия. Его величеству Карлу не составит никакого труда взять их голыми руками. Пороха нет, ядер и бомб тоже, солдаты едят конину и то, что удается награбить у окрестных жителей. Иностранные офицеры давно уже не верят, что им заплатят жалованье сполна, и поэтому ропщут, а русские — те давно уж предаются только пьянству, безразличны ко всему. Но главное, главное, сударь, — Гумморт с улыбкой на замасленных губах поднял вверх куриную косточку, которую успел чисто обглодать, — нынешней ночью царь Петр тайно покинул лагерь, что привело в беспокойство и даже в панику все войско. Генералы никак не могут решить, кому управлять армией, офицеры скоро овладеют полковыми деньгами, если отыщут таковые, а дикие русские солдаты и стрельцы готовы резать иностранных офицеров и генералов, потому что в них видят корень зла, считая их изменниками, не желающими штурмовать Нарву решительно и смело. Кроме того, мой полковник, я перед своим уходом к вам успел сделать съемку русских укреплений с указанием мест, где размещены орудия разных типов. Вот этот план, — и Гумморт извлек из внутреннего кармана своего кафтана сложенный вчетверо лист бумаги и передал его Горну.

Полковник с нескрываемой брезгливостью взял лист в руки и даже не стал рассматривать его — отложил подальше.

— Расположение русских укреплений нам известно довольно хорошо. А что же, не ведут ли они к стенам Нарвы минную галерею?

— Да что вы! — глумливо усмехнулся Гумморт. — Об этом не было речи и в начале осады, теперь же им и вовсе не до этого. Ждите государя Карла, мой полковник, и потом совместными усилиями вы возьмете в клещи армию русских, положив все это стадо между молотом и наковальней. Победа будет полной, уверяю вас!

И Гумморт, осушив полный бокал вина, с победным восторгом оглядел присутствующих. Офицеры почему-то отвели глаза.

После ужина Горн, сухо распрощавшись с Гуммортом, сообщил ему, где он сможет найти пристанище, и предложил пройти ему в тот дом одному — он размещался неподалеку от жилища коменданта. Когда же бомбардирский капитан, очень довольный собой, выйдя на площадь, пошел в указанном ему направлении по темной уже улице Нарвы, он услышал за своей спиной шаги. Обернулся и увидел, что какая-то фигура, закутанная в плащ, нагоняет его довольно быстро. Был тот неизвестный человек более чем высокого роста, а поэтому нагнал он Гумморта довольно быстро. Капитан струхнул немного.

— Сударь, что вам угодно? — спросил он у подошедшего, нащупывая между тем рукоятку пистолета.

— Я собрался проводить вас, — раздался хриплый голос, и круглые, какие-то знакомые глаза сверкнули из-под треугольной шляпы.

— Это весьма любезно с вашей стороны, — вглядывался Гумморт в эти круглые, такие знакомые глаза. — Но скажите, кто вы?

— Я? — молвил незнакомец. — Я — царь и государь Руси, Петр Алексеевич, а ты, я знаю, Гумморт, взявшийся служить мне и изменивший. Разве не известно тебе, Гумморт, что по времени военному полагается изменнику?

Плащ, прикрывавший нижнюю половину лица незнакомца, опустился, и Гумморт вскрикнул — перед ним на самом деле стоял царь Петр, только он был сейчас не в кафтане капитана бомбардирской роты Преображенского полка, а в каком-то богатом полковничьем мундире, но все равно — сомнений не оставалось.

— Так почему же ты изменил мне, Гумморт? — дрожа лицом, кривя губы, допытывался Петр, бывший на ужине у Горна и слышавший каждое его слово. Или ты не подписывал со мной контракт? Или денежное жалованье и рационы тебе, негодяю, платили несвоевременно?

Гумморт трясся. Его страшила скорей не кара за измену, а необычное исчезновение царя Петра и внезапное появление его здесь, в окружении врагов. Во всем этом Гумморт видел что-то бесовское, что-то запредельное, непонятное ему, а поэтому и трепетал.

— Я, я, — лепетал он, между тем все крепче и крепче сжимая рукоять небольшого пистолета, спрятанного под плащом, — я боялся, что русские солдаты меня зарежут. Да, они собирались сделать это с каждым из иноземцев. К тому же, ведь государь сам нас предал первый, уехал…