"Фантастика 2025-91". Компиляция. Книги 1-35
Шрифт:
Для начала Константин Николаевич провел педагогический ритуал, отругал ее и, на всякий случай, предупредил ужесточением наказания, как для самой Марефы, так и для ее Мишки.
Марефа попыталась волчком уйти от нового дела, отговорившись, как всегда, что я, мол, баба глупая, что-то не помню, что-то не знаю.
Но попаданец еще по прошлой жизни понимал, что женщине в этом случае нельзя верить никак. И для лечения прописал ей пять шпицрутен, строго предупредив, что три сотни шпицрутен ей, пожалуй, уже достаточно для божьего суда на том свете. И что такими темпами ее долго не хватит.
Писарь
Конечно, великий князь немного рисковал. Марефа могла совсем не знать про него. И тогда он бы полетел своей концепцией. Немного, но быстро. Однако оказалось, все тут у него в порядке.
— Вот ведь сука! Бл…!
– всхлипнула расстроено Марефа, — я ее по-родственному жалею, страдаю за нее, а она уже все выболтала!
Оказалось, что мать знала про второго чужеземца даже больше, чем дочь, а не говорила, потому как по-бабьи жалела Елену. Любовник ведь, почти муж, хоть и не венчанный, а все одно любовь-морковь.
За это Константин Николаевич строго по казеному предупредил ее, что за каждое такое несказанное слово она будет еще получать по десять шпицрутенов. А потом еще получит десять лет каторги по совокупности от суда. Ведь государственному лицу в высоком статусе великого князя пытаешься врать! В петлю хочешь, собака противная?
Это ли, или женщина сильно обозлилась на собственную дочь, но распелась она, как курский соловей в саду летом. Писарь Алексей, не успевая за ней писать, не раз требовал, чтобы она помедленнее и четче выговаривала имена. Особливо иностранцев.
Великий князь мог быть вполне доволен. Показания Елены оказались солидно дополнены и подтверждены. И еще как! То, что дочь не хотела говорить подробнее, стеснялась или утаивала, мать говорила прямо и грубо, ничего не пряча, даже наоборот, в пику ей рассказывала все тонкости.
И Константин Николаевич узнал, что любовницей дочь все же была постоянная. И если говорить о трех — четырех, то не встречах, а, как минимум, месяцах. И от законного мужа она ушла и жила открыто с «Генрихом», не стесняясь. Мужа, чтобы он не ругался и не жаловался в другой раз в полицию, а то и в церковь, «Генрих» подпаивал, давая каждую неделю по целковому. А детей Марефе за свой счет приходилось подкармливать и обстирывать. Свои же кровиночки!
— Я, вам даже вот что скажу, ваше императорское высочество, — понизила голос Марефа, как будто кто-то ее здесь мог услышать, — она мне не говорит, но как-то кажется, что дочь моя с этим клятым «Генрихом» даже ходит воровать. А «Генрих» этот не просто грабитель, а что-то поважнее, как у нас, вор в законе.
Хм, вот так Марефа! Ой, да язычок у нее!
Женщина еще много молола языком, но уже практически впустую. Видимо, ее действительно испугала угроза следователя (только какая?) и она старалась, как могла, зарабатывала прощение у государства.
Старайся, я не против. Может и сможешь. Первый шаг уже есть и очень даже хороший, — подумал Константин Николаевич, — а наказание тебе точно скостят.
Теперь можно было пригласить Стюарта. Под вооруженным конвоем, конечно. И, пожалуй, в больших и весьма прочных
кандалах. Пусть джентльмен потренируется. Чего-то ему, следователю, кажется, что каторжанином ему быть скоро и надолго, даже статус дипломата не поможет.Англичанин пришел недовольный. Еше бы, не привык к тяжелым и неудобным кандалам. Начал (по-английски) угрожать дипломатическим скандалом, предупреждал крахом карьеры. Может даже опасности жизни.
На все это Константин Николаевич откровенно и сладко зевнул. Зятю императора и отцу пусть пока еще будущего преемника цесаревича боятся за какого-то чужого дипломата, даже не полномочного министра (в последующем это посол), было откровенно смешно. А уж жизни, ха-ха. Разумеется, сто процентов гарантии жизни никто не даст. Но гибель от рук англичан в центре Санкт-Петербурга это также мифологично, как инаводнение. Раз в сто лет, и то если не повезет, и он не поедет в другой город.
Полный дурак, что ли, так наивно лгать? Пусть уж лучше серые волки задерут, в XIX веке они есть почти в каждом отечественном провинциальном городке. Сожрут по пути в городскую мусорную свалку.
Стюарт, хоть и не был российским поданным, все же уловил нюанс ситуации. Он осекся и наморщил лоб, выискивая более убедительные доводы.
Великий князь, пользуясь этим, спросил:
— А скажите-ка, любезный, ваш «Генрих» по какому делу идет: по платиновому или по императорским регалиям?
Стюарт явно сначала даже не понял. Потом, постепенно, на его лице вырисовался ужас. Такой мощный, что дипломат даже перестал контролировать свое лицо.
«Генрих», к сожалению для английского графа, знал очень много. Настолько много, что ему самому в России в дальнейшем будет лучше не показываться вообще. Ведь если его тоже арестуют, то он, спасая себя, может так наоткровенничаться про спутника, его здесь просто загниют. Жандармы ведь такие лихие ребята, он даже не узнает, в чем ему надо отпираться, а в чем лучше откровенничать.
И англичанин не нашел ничего лучшего, чем элементарно отпираться от маловедомого пока для следствия «Генриха», как от совсем чужого человека. Как провинившийся младенец будет отбрыкиваться от всего существенного, думая, что этим он себя спасет.
В ответ великий князь швырнул к нему отдельные листы допросов Марефы и ее дочери.
— У меня еще свидетели найдутся, — предупредил он, — и имейте в виду. Если вас будут пытаться активизировать физическими пытками, то, вне зависимости от ваших слов, вас придется навсегда оставить в отдаленной камере Петропавловской крепости. Вас уже как бы не будет. Дешевле обойдется.
И имейте в виду, «Генрих» этот полез в секретный архив самого его императорского величества. В личные документы! Так в душу монарху не плевал еще никто и теперь вашего содельника в России не спасет уже ни кто.
Стюарт был уже в годах, сухарь прожженный, все видящий. Но холодно-равнодушный тон следователя, который, видимо, в силу своего высокого положения в императорском дворце, много чего знал от будущего, заставил его вздрогнуть и заговорить. Путано и многословно.
Ведь он знал, что не надо хитрить и пытаться обмануть следователя. Тому только это и дай. Дальше он заставит говорить или даже обхитрит. И все, сам не поймешь, где сдашь свою позицию.