"Фантастика 2025-92". Компиляция. Книги 1-26
Шрифт:
— Тогда пошли…
Хафизулла двигался так, словно шел по дну океана. Я видел, что каждый шаг даётся ему неимоверным трудом. Я же рвался вперёд — как пудель, которому не терпится по маленькому…
Но метров через пять курд пошел ровнее, легче. Выпрямился, перестал загребать руками успокоился.
А через минуту вытащил из-под просторной ветровки Узи, и повёл стволом поперёк туннеля.
— Там кто-то есть, — сказал он. — Видишь?
Да. Я тоже видел смутную тень в жемчужном тумане. Думал, это зрение играет шутки: такое бывает от сильного нервного напряжения. Вдруг начинает казаться, что ты отчётливо
Моргнув несколько раз, я всмотрелся во туннель. Фонаря зажигать не хотелось. Он не столько поможет рассеять тьму, сколько выдаст наше местоположение.
— Идём, — я уже слышал, как позади шуршат шаги наших спутников. — Посмотрим, что это такое.
Еще метров за десять я понял, что вижу стоящего на коленях человека. Поза его выражала мольбу. Он словно ждал, что кто-нибудь придёт, и поможет ему встать…
Человек был мёртв. Не упал он лишь потому, что его мышцы и сухожилия ссохлись, стали жесткими, как проволока. И это не было трупное окоченение. Казалось, тело человека высосали изнутри, лишили всякой влаги. Или мумифицировали.
Мумии я видел только в музее — обёрнутые ветхими пеленами коконы, в которых с трудом угадывались фигуры людей, кошек и даже собак. Но почему-то казалось, что на ощупь они должны быть именно такие: сухие, твёрдые и прохладные, с лёгким ощущением пыли под подушечками пальцев.
Ни выражения лица, ни цвета волос было не различить. И неясно было, отчего он всё-таки умер — в такой нелепой позе, стоя на коленях и свободно опустив руки вдоль тела.
К сожалению, дальше стало хуже: высохшие трупы попадались один за другим. Они стояли в причудливых позах: воздев руки над головой, присев на корточки, замахнувшись, словно собираются бросить невидимый мяч…
Тератосы, — догадался я. — Вдруг они сделались не нужны, и колдун высосал из них всю энергию.
Значит, не нужно опасаться, что они полезут в город?
Как бы не так, — решил я в следующий миг. — Это знаки. Предупреждение для моих товарищей: вот что с вами будет, если осмелитесь двигаться дальше…
Сам я лишь ощущал радостное предвкушение. Встреча с Мастером!.. Наконец-то я увижу его, смогу припасть к его ногам, облобызать ботинки, и отдать всю свою силу, без остатка.
Я схватился за крест. Сжал так крепко, что углы перекладины больно впились в ладонь. А потом, втянув воздух сквозь зубы, сжал ещё крепче. Почувствовал, как лопается кожа на ладони… И тут же отдёрнул руку. Вряд ли отцу Прохору понравится, что его вещь вымазали в крови.
Достал из кобуры дезерт-игл. Холодная тяжесть железной рукоятки помогла прийти в себя. Напомнила, кто я такой и зачем здесь нахожусь.
Из глубин живота, из самых кишок поднялась волна ярости. И я ей был рад: ярость смыла наваждение, эту искусственную щенячью радость, оставив лишь предвкушение боя.
Наверное, Лавей почувствовал перемену моего настроения. Иначе, чем еще объяснить волну ненависти, настолько ощутимую, что её хотелось сорвать и выбросить, как грязную занавеску?
Хафизулла тоже что-то почувствовал. Он бесшумно крался где-то впереди, осторожно и почтительно обходя мёртвые фигуры — мы словно брели по какому-то сюрреалистическому
музею, дикому перформансу, где живые люди претворяются мёртвыми. И вот он уже стоит рядом со мной, выставив в темноту ствол Узи.— Калибр не мелковат? — я кивнул на крысиные следы. Как чёткая нить, уходили они во тьму…
— У меня не совсем обычные пули, — я хотел пошутить, но Хафизулла, как всегда, был совершенно серьёзен.
— Чеснок? Нитрат серебра?
— Разрывные.
Этот обмен простыми словами помог прийти в себя. Напомнил, что мы — всё ещё люди, а не голодные призраки…
И тут на нас что-то налетело. Хафизулла выпустил длинную очередь — пули высекли искры из потолка.
Я успел выстрелить всего два раза — ду-думмм, ду-думмм… А потом понял, что мы целимся в пустоту.
— Побереги выстрелы, — сказал я. — Это тоже морок. Он с нами играет.
— Да, чисто.
Мой старый друг замер, напряженно вглядываясь вперёд.
Эйфория первых минут, когда я думал, что вновь оказался на войне, в родной стихии, схлынула. На смену ей пришли воспоминания о том, как это сложно, страшно и странно… Какой неожиданной бывает боль, даже когда её ждёшь.
Несколько раз меня чуть не остановила мысль — подождать остальных. Просто расслабиться, дождаться, пока рядом не окажется Алекс со своим арсеналом, Гиллель, с успокаивающей улыбкой, и Котов, со своей силой, нетерпеливостью и беспощадность ко всему, что угрожает его любимому городу.
Про отца Прохора я старался не думать. Его образ всё время двоился перед мысленным взором: щуплая фигура подростка отбрасывала тень высокого, чуть сутулого, но широкоплечего старца, в глухом чёрном балахоне и острой скуфье на длинных сединах…
Всё так же держа Узи перед собой, Хафизулла сделал шаг во тьму. Узкое лицо осунулось, плечи будто придавила тяжесть.
Он почти скрылся из поля зрения — я лишь угадывал в тенях смутное движение, еле слышный шорох гравия и дрожь задетого ногой рельса. Расслабился солдат. Потерял бдительность на мирных харчах — в старые времена я бы не услышал, как он двигается, пока курд не возник бы за левым плечом, приставляя к горлу свой любимый пчак.
Я сделал шаг, другой, и в самом деле раздвигая хлещущую через край ненависть руками, как занавеску, и тут понял: я слышу не Хафиза. Это что-то совсем, совсем другое…
Рельсы дрожали так, словно по ним мчался поезд. Ветер становился всё сильнее, он давил на лицо влажной ладонью, не позволяя сделать вдох. Вместе с ним шла волна шорохов, шумов и запахов.
Пахло, как и раньше — ржавчиной, тряпками и немножко мочой. Но пахло в десятки раз сильнее. Словно я входил в невидимое озеро, постепенно погружаясь в него всё глубже…
И тут я услышал щелчки — тонк-тонк-тонк… — очередь из Узи. Во что он палит? Ага, вижу.
Весь туннель был заполнен тератосами. Они двигались сплошной стеной, очень плотно друг к другу, поднимая и опуская ноги в едином ритме.
Вот почему дрожат рельсы, — не к месту подумал я.
— Не стрелять! — донёсся издалека голос Котова. — Там могут быть живые гражданские…
— Нет тут никого живого, майор, — хотел сказать я. — Для них всё давно уже кончено.
Я это чувствовал. Знал. Возможно потому, что был им сродни.