Фантош для оборотня. Посвящение, или Игры насмерть!

– Вы жестоки, – обронила устало, когда осознала простую истину – Шлёма никогда не лгал, не прикидывался другим и не внушал ужаса. По сути, был единственным, кто смотрел как на человека. Был другом, как бы смешно ни звучало. И сейчас не собирался лебезить и упрашивать одуматься – давал выбор и был готов принять любой.

– Я реалист! – отрезал холодно мозгоправ. – Мне казалось, – сделал паузу, чуть подался назад, сложив руки на груди, – у вас всё наладилось. Вы снова увидели смысл жизни.

– Так и есть, – не могла не согласиться, – я по-прежнему считаю, что дети – для меня всё, вот только не переживу, если с ними что-то случится.

– Вам угрожали? – продолжал хмуриться Эпштейн.

– А вы разве не ковыряетесь в моей голове? – озадачилась в свою очередь.

Шлёма помрачнел сильнее:

– Расскажу секрет, – лился ровно его голос. – Хоть и не совсем он таков, но мы стараемся о нём не говорить во всеуслышание: фантош не может стать чьей-то ещё кроме хозяина.

– Но я свободна, – промямлила удивлённо.

– Но ваш разум нет. Вы навсегда останетесь одержимой своим кукловодом, – ткнул в жуткую правду. – Вмешательство в ваш разум другим оборотнем обречено на провал. Вы закрыты для остальных.

– То есть, – даже немного полегчало, – моё сознание блокировано? Больше никто не сможет ковыряться в моей голове? Подчинить себе?

– Никто, – заверил с мягкой улыбкой Шлёма. – Из разумных, – добавил чуть помявшись. – Для того, чтобы проникнуть в лабиринты вашего разума ,нужна невероятная сила. На моей памяти таких отчаянных тварей не встречалось.

– А разве не все чистокровные сильны одинаково?

– Нет, – качнул головой Эпштейн. – Большинство просто физически сильнее обращенных и, естественно, других тварей, населяющих планету. А некоторые, – выдержал паузу, – обладают весьма внушительными способностями. В общем, кто меньше, кто больше, и тут не угадать в какой семье родится наиболее одарённый. Для нас рождение ребёнка – бесценный дар.

– И поэтому с лёгкостью расправляетесь с другими?

– Мы не идеальны… – развел руками психоаналитик. – Убиваем безжалостно, но защищаем самозабвенно, порой ценой собственной жизни. Если бы вы были частью нас, знали.

– Ну уж нет, спасибо, – рьяно мотнула головой. Такая перспектива пугала не меньше встречи с Демьяном. Особенно после того, как он объяснил последствия обращения человеческой особи в тварь. Пресмыкаться перед кукловодом, стелиться без воздействия на психику, по собственной воле, категорически не прельщало. Это гораздо хуже чем быть фантош – хуже психологической неволи! Несколько минут молча переваривала услышанное, и осторожно озвучила нагрянувшую мысль: – Тогда как без ковыряния в моих мозгах вы настолько ясно улавливаете суть проблемы?

– Практика, – натянуто улыбнулся Эпштейн. – Рад, понимаете, что ваша выходка не может ускользнуть от специалистов, – теперь уже был серьезен и даже строг.

Кивнула, пристыженно потупила взгляд, изучая складки на одеяле.

– За вами теперь должны наблюдать. И, если по чести, то вы обязаны пройти лечение в специализированной клинике, – давил на мою совесть без намека на шутку.

– Психушке? – запнулась, взметнув испуганный взгляд на психотерапевта, в надежде увидеть опровержение намерения это сделать.

– Милена, – был рассудительно вкрадчив Шлёма, – я надеялся, что у вас более устойчивая психика, мне жаль, что так…

– Она у меня устойчивая, – убеждала с жаром. – Я непросто так решилась на подобное. Мне пришлось… да и пока не вижу другого выхода из сложившейся ситуации.

– Вы можете мне доверять, – твердо напомнил Эпштейн. – Если есть нечто, что вам угрожает или вашим детям, я готов выслушать и помочь по мере возможности, – умолк на доверительной ноте.

Я опять кивнула, но пока не решилась рассказать.

– Как тут мой пациент? – в палату с очаровательной улыбкой вошёл Роберт Евгеньевич. Остановился на пороге и несколько секунд рассматривал Эпштейна: – День добрый, – кивнул психотерапевту, но от меня не ускользнула некая напряженность между мужчинами. Это не взволновало – Демьян говорил, что оборотни не жалуют себе подобных, да к тому же на своей территории. Больница – вотчина Роберта, значит, Шлёма – чужак. Единственное, надеялась, что они не бросятся друг на друга, доказывая силу.

«Какая глупость!» – тотчас отмахнулась от бредовой мысли. Эпштейну бы не выписали пропуск без разрешения Роберта Евгеньевича. Значит, он в курсе, просто это природное – принимать в штыки другого зверя.

– Добрый, – отозвался с показной бесстрастностью Шлёма. Встал и чуть склонил голову: – До встречи, Милена. Надеюсь, завтра вы будете в более приподнятом настроении.

– Спасибо, – пробормотала, ещё пока не зная, как поведу себя дальше.

Только Эпштейн покинул палату, под неусыпным контролем врача, Роберт Евгеньевич вновь заулыбался:

– А я считаю вам сегодня уже гораздо лучше. В плане здоровья, – пояснил ровно.

– Вашими стараниями, – нахмурилась и сложила руки на груди.

– Ну-ка дуться перестали, – с наигранной суровостью потребовал врач. – Вам ещё жить да жить.

– Это правда, что вы не можете в моей голове ковыряться?

– Нет, – уже без юмора отозвался Роберт и тоже присел на стул около меня. – А что вам сказал Эпштейн?

– Что мой разум теперь навсегда закрыт для других, но при этом остаётся одержимым хозяином.

– Боюсь, это так…

– Вот же тварь! – обронила устало. – Я умоляла меня оставить, и он оставил, зная, что поработил до конца жизни.

– Милена, мне жаль, что с вами такое произошло, – виновато сокрушался Роберт.

– Да неужели?! – вспылила. – Хотите сказать, никогда подобным не развлекались?

– Не буду врать, – без тени улыбки отозвался врач. – Но не все такие. Мы разные, Милен, так же как и различны люди. И, так же как и у людей, чем больше у нас власти и силы, тем больше это развращает.

– Значит, вы тоже… слабы? – прищурилась, впервые услышав о такой точке зрения на силу тварей.

– Да, мы, как и люди, подвержены слабости к власти, деньгам…