Фантош

— Мы сделали всё, что было нужно, но не так, как было нужно, — добавила Гаяна. — Понимаете? Как всегда происходит с людьми. Оттого нам понадобился хотя бы символ справедливой отплаты.

— Ну и…

Радек, перебив девушку, состроил нахальную рыжую гримасу, как в прежние времена:

— Надо же чем-то воздействовать на наших упрямых родичей, а то мы и через пять лет отсюда не выберемся.

— А зачем выбираться? — спросила Росица. — Университет — тоже неплохо».

Нет, это не инструкция о том, как распалить в старшем гнев. И не выдача индульгенций. И не одно презрение к тем, кто зачал, выносил и воспитал, как в «Юродке», о чём с возмущением догадался Алексей в самый первый раз. Все первоначальные эмоции его будто подёрнулись нежной болотной ряской, и теперь он видит, что оба его ребёнка сожалеют. Просят прощения на свой бунташный лад.

Потому что жизнь за пределами сегодняшнего дня как ампутирована вместе с эмоциями.

Потому что Алек до той странной операции и после неё — две разных личности, хотя и сознаёт себя одним и тем же существом. Сознание — лишь пуповина, — соединяющая прошлого и настоящего человека. Сознавать — вовсе не значит являться.

И теперь он повторяет воспоминания с совершенно иным философским акцентом.

— Ты тогда встал неверно, — говорит Эрденэ. — Термин из практики восточных единоборств, ну да. И двусмысленный. Но на тебе нет настоящей вины, и то, что последовало, — вовсе не наказание, пойми.

— Кажется, понимаю, — отвечает Алексей, едва ворочая на подушке забинтованной головой. — Но зачем было подвергать нас троих такому ужасу? Разве нельзя было воспитать детей как будущих жениха и невесту? Держать на расстоянии. И…

— Ты догадался. Я нарочно вышла на тебя, узнав о твоей девочке. Это было не очень трудно — навести на мужчину поверхностную влюблённость и удержать его сколько-нисколько в восхищённом состоянии. Ты ведь сам, всей душой стремился к чему-то подобному.

Отчего-то Алексей не возмущается её искренности. Которая уже сама по себя равна оправданию — настолько обезоруживает.

— Видишь ли. Зорикто и Гаяна — не просто новые люди. Но и половинки одного сверхгения, разбитого пополам символа. Потенциальные родители новых. Сами по себе они могут быть добры, злы, нравственны или порочны — это лишь рябь на воде, оправа для драгоценности. Наши знающие по всему миру ищут подобное. Парные жемчужины барокко, не округлые, но прихотливой формы. Представляешь, как я была потрясена, когда мне сказали, что я ношу подобный плод в себе? Плод счастливого случая? Позже мы с Ириной приняли и воспитали его — и обоих детей — как должно. Чтобы проявить мужественную женственность и женственное мужество, что подходили друг к другу во всех изгибах и впадинах. Оба, и Гаянэ, и Зорикто, — исполнены восточного смирения и северного мужества — отступления и уступки их не обескураживают, поражение вплоть до самой смерти не может умалить героизма и их уместности деяний.

И теперь ничто не стоит между ними помимо их воли.

— Вы лишили их счастья.

— Разве счастье — цель мыслящего существа? Неужели старшие не могут дать младшим чего-то во много раз большего, чем вялое семейное тепло и презренный грошевый уют? Да, ты прав, это цитата из старой песни о бригантине, что поднимает паруса.

— Но все равно. Зачем надо было проводить их и меня через такой ужас?

— Чтобы между разведенными электродами пробил разряд. Чтобы молния сожгла всё наносное, всю шелуху. Чтобы призвание не потонуло в счастье и довольстве. Чтобы появилось невиданное, свыше естественной симпатии.

— Риск.

— Мы с Ириной знали. Оттого и были настороже. Всегда и в тот вечер, когда случилась беда.

— Надеюсь, поправимая? — Алекс приподнимается. Он в самом деле надеется — и не за одного себя, что, как говорит насмешливый голосок внутри его черепной коробки, весьма и весьма отрадно.

— Да. Зорикто сохранил в себе главный талант. Он никогда не был куклой на ментальных нитях, которую водят другие. У него выработались свои понятия о мире. Такое всегда спасает.

Несколько загадочный ответ. Алексей предпочёл бы удостовериться, что пасынок сохранил прежнее умение плавать в Сети, как рыба в океане. И мастерить безделушки искусными пальцами. Но уже понимает, что после всего случившегося это не очень-то и важно.

— Но мальчик не инвалид, — говорит он жене с наполовину утвердительной интонацией.

— Да. Это я, Эрденэ, тебе говорю.

Я, Аррима, говорю. «Я, Аррима, говорю». Название ещё одного рассказа. Практически издевательство над культовым «Трудно быть богом». Для пасынка слишком жёсткое, для дочери — уж больно литературное. Отточенное, как лезвие одной из её сабель.

Хотя — разве он, Алек, так уж хорошо знает обоих? Самоуверенность уж точно в нём умерла после долгой, мучительной агонии.

И снова он погружается в полудрему и вспоминает…

Вспоминает всё, начиная с провокационного эпиграфа и кончая специально перековерканными именами.

«Они заняли мой замок! И посадили там какого-то отца Ариму!

Не знаю, чей он там отец, но дети его, клянусь Господом, скоро осиротеют.

Барон Пампа дон Бау

Я испросил Путь у Друга, но соблюдает его Враг.

Когти боевого дромедара широко распластываются по раскисшей почве сайвы. Адбу не боится даже зыбучих песков на окраине Эсторры. Она доверяет мне — я распознаю любую беду чутьём. Интуитивно. Не боится, что всадники на грузных хамахарских тяжеловозах заступят ей дорогу. Никогда не испытывала подобного унижения.

Нет, я несправедлив: хамахарцы легки на ногу, довольно резвы и боевиты. Это лишь в сравнении со скакунами каменистых дикарских плоскогорий они чистые улитки на горном склоне. Пока улитка вползёт на вершину священной горы…

Книжники слишком засоряют ум готовыми речениями на все случаи жизни. Это не для мелких торговцев и сыновей мелких торговцев. Даже если отец настолько разбогател на торговле верблюдами, что имел наглость обучить обоих отпрысков грамоте.

Но, возможно, эта клочковатая начитанность — в самый раз для меня. Для просвещённого отца Арримы, бывшего сына, бывшего брата и фаворита орла нашего святого дона Рибы….

Бывшего фаворита. Которого со всем возможным почтением отпустили от королевского двора, дабы малым числом братьев занять родовое гнездо баронов Сейв, донов Бау из замка Бау, признанных бунтарей и смутьянов. Ленное право коих лишает корону двенадцати пудов серебра ежегодно, а штурм гнезда — тридцати пудов серебра в один приём.

И дабы удержал сию твердыню во чтобы то ни стало. Хотя бы до прибытия настоящего хозяина, впрочем, весьма гадательного.

Очень мало вероятного, если попросту. Имею в виду прибытие арестованного дона Сейвы.

Чистая синекура, то есть «никаких забот». Против сонмища родичей, прихлебателей и слуг до сей поры не выстоял ни один королевский ставленник.

Прескверный стиль, однако. Гур Сочинитель такого бы не одобрил.

Впрочем, что я читал из Гуровых писаний, кроме самого последнего. О бродяге и воине по имени дон Улисс и его преданной супруге доне Пелопе. Завиральная сказочка, в отличие от истории, за которую Гур едва не поплатился головой.

Повесть о любви принца и дикарки — пятно на королевском гербе, потому что за ней стоит настоящая жизнь. Сюжет «Улиссеи» — не арканарский, подсказан нашему писаке доном Рулатой, и без того приобретшим скандальную славу. Второе сочинение почти не опасно, в отличие от первого: с эсторским доном в открытую заигрывают и кокетничают. И бывшие королевские фавориты, и сущие королевские фавориты, и фаворитки королевских фаворитов обоего толка.