Фараон Эхнатон (без иллюстраций)
Шрифт:
– Сорру, они поступили разумно.
– Да?
– Вполне!
– И ты бы вот так строчил жалобу?
– Если бы оказалась в том необходимость.
– Некий муж застал у своей жены любовника….
– Прискорбно.
– Как же он поступил, Тихотеп?
– Не знаю.
– А я знаю.
– Так расскажи, Сорру.
– Он привлек любовника к судебной ответственности. Собрал свидетелей и уличил того в подлости.
– Сорру, он поступил по закону. Разве – нет?
Нет, это выше ее представлений о ревности и верности. Мужу следовало отрубить голову и ей и любовнику!..
– Какая жестокость! – воскликнул ваятель.
– Нет, –
«…Львица, львица эта женщина! Она с одинаковой страстью растерзает врага и приласкает возлюбленного. Такая никогда не оценит ни пирамиды Хуфу, величайшего творения Хемиуна, ни изваяний Иртисена, ибо они не имеют даже косвенного отношения к тем чувствам, которые обуревают Сорру. Я раньше сравнивал ее, как и всех женщин, с травой. Нет, она львица – и мысли, и поступки ее необузданны, как у львицы. Вот что!..»
– Хорошо, – сказал он примирительно, – пусть мы, жители Кеми, слишком расчетливы, не ревнивы, мало воинственны и чрезмерно привержены к законам.
– Вы просто сутяги, – добродушно заметила Сорру.
– Сказано довольно-таки крепко.
– Вас хлебом не корми, а дай возможность пописать жалобы, по судам побродить. Отбери у вас земли немножко, сотую долю аруры [24] – в суд! Изменила жена – в суд! Оскорбил сосед – в суд! Раб ушел – в суд!
Тихотеп схватился за голову.
24
Арура – мера земли. Около 0,27 гектара.
– Сорру! – вскрикнул он. – А что бы делала ты, будь мужчиной?
– Что? – Глаза у Сорру зловеще сверкнули. – Я бы прирезала обидчика. Собственноручно!
– Да, Сорру, скажу тебе по правде: Изидой тебя не назовешь.
– Я и не прошу.
– И ни Изида, и ни Ашторет…
– Я же сказала тебе, не стремлюсь походить на них…
– Впрочем… – Он легким нежным движением коснулся ее соска. – Пожалуй, есть в тебе кое-что от Ашторет.
Она оттолкнула его руку, подбоченилась, высоко подняла голову:
– А я и не стыжусь! Да, я женщина, подобно Ашторет. Я служу Ашторет и предаюсь прелюбодеянию во имя Ашторет.
– А я обожаю тебя именно за это, – сказал Тихотеп.
И, как все их встречи, закончилась тем же и эта. Она медленно скинула с себя шелковые одеяния. Обнажилась. И он прильнул к пупку ее – такому тугому и маленькому, как у детей. Живот ее теплый и упругий, словно только что выпеченный хлеб. Покрыт ровным загаром.
Он разделся. Стал к ней спиной, будто сопоставлял рост ее со своим. По сравнению с ним была она маленькой и хрупкой. Обхватила бедра его. И застонала…
Он поднял ее на руки. Обошел комнату вокруг три раза. Целуя ее. Не переставая целовать.
– Я несу тебя, как свет, – сказал он.
– У тебя большие руки.
– Несу, как аромат таинственный, невообразимо прекрасный.
– Ты соткан из жил, Тихотеп.
– И груди у тебя как две птички: вдруг вспорхнут, как сказано в одной старинной книге.
– Они жаждут тебя.
– И ты горячая, как камень посреди пустыни.
– Так остуди же меня!
– Чем? – спросил он дрожащим голосом.
– Ты
знаешь сам…Он искал губами ее губы. Она их прятала. Прятала, изнемогая и шепча:
– Любовь… Любовь… Любовь…
Среди ваятелей
Юти и Бек находились в мастерской Джехутимеса, когда неожиданно появился фараон вместе с Кийей. Джехутимес показывал своим друзьям набросок рельефа на плите: царь протягивает руки к его величеству Атону, как бы читая торжественный гимн в честь божества света и тепла. Ахтой и Тихотеп стояли сзади гостей, почтительно слушая объяснения Джехутимеса. В это время и появился фараон вместе с Кийей. Их сопровождал эскорт из дворцовой охраны.
Ваятели не сразу заметили высоких гостей. Послышался нетерпеливый топот коней, впряженных в колесницу его величества. И тут же показался его величество. Самолично. А за ним – Кийа. Старый Бек проворнее других опустился на колени, приветствуя благого бога. Остальные последовали его примеру.
– Он! – сказал громко один из тех, кто в соседней комнате замешивал глину. Было произнесено весьма выразительно это самое «он». Не требовалось даже переспрашивать, кто такой «он».
Нефтеруф кинулся к занавеске, чтобы удостовериться, на самом ли деле «он». Бывший каторжник осторожно раздвинул занавеску, которая вся в тяжелых складках. И он увидел то, что увидел: благой бог царственно улыбался, оглядывая мастерскую и коленопреклоненных ваятелей. Было что-то особенное в этой невзрачной фигуре, в этом остром, как кинжал, лице, в его глазах, во всей осанке. Божественность? Пожалуй. Уверенность? Пожалуй. И даже сила. Все вместе – и одно, и другое, и третье, пожалуй.
Кийа держалась скромно. Как бы в стороне. И в ней было что-то возвышенное. Надо отдать ей справедливость. Или это, может, от близости к его величеству? Так или иначе, она – царица. К ней можно относиться как угодно, однако в величии Кийе не откажешь…
Нефтеруф снова перевел взгляд на фараона. Так вот он! И вот он каков теперь! Одного его слова оказалось достаточно, чтобы весь блистательный род Нефтеруфа пошел прахом! Дуновение уст его – и Нефтеруф очутился в недрах земли. Глубоко под землей! Чтобы копать землю, подобно кроту. И добывать золото для него…
Рука бывшего каторжника невольно потянулась к кинжальчику, с которым Нефтеруф не расставался ни днем, ни ночью… Вот так, вот: один прыжок! Подобно зверю. И все сомнения кончаются. Месть совершается. В мгновение ока Кеми обретет нового правителя. А с новым правителем…
Лоб у Нефтеруфа вспотел. От напряжения. Бывший каторжник неотрывно глядел на фараона. До боли в висках. Что отделяло его от верховного правителя Кеми? Десять локтей да занавески? Разве это преграда? Это один… всего-навсего один прыжок…
«…Восемь лет мечтал об этой встрече… И днем и ночью думал. Давно решил, как поступлю я в эти мгновения. Я говорил себе: не буду думать. Я говорил себе: это будет удар молнии. Я говорил себе…»
В это время кто-то мягко положил руку на плечо Нефтеруфа. Очень мягко положил. Но рука тяжелая. Тяжелей и не придумаешь. И услышал за собой сопение. Так сопит носорог, почуявший опасность.
Нефтеруф резко поворотился назад. И увидел перед собой то, что увидел: увидел черное лицо и белые зубы. Красные губы и белые глаза. Негра увидел Нефтеруф. Такого огромного. Рукастого. Мускулистого. Курчавого. Улыбался негр улыбкой и доброй и недоброй. Нефтеруф не сразу разобрался, что же здесь происходит.