Фарватер

Те же, кто «глухарям» хотя б сердобольствовал – пусть пока живут, там разберемся.

Вот так подкупающе четко все сложилось в красивой лепки голове Цвелева: носил погоны – враг; хоть одного «погонника» изничтожил – свой. Улыбался гадам, служил им, обихаживал – пуля; просто существовал, «погонников» терпя, – что ж, покамест еще немного посуществуй.

Говорить надо было очень громко, и Гунна это ужасно раздражало. Ведь если приходится почти орать «Привет, товарищ Цвелев!», то какое же усилие связок потребно для «Под трибунал пойдешь, мать твою!!»?

Кун. Ты почему хотя б на время уняться не можешь?! Предупредили же тебя, что Мирсаид Султан-Галиев занялся Феодосией, так ты прямо на его глазах очередную облаву устраиваешь?!

Цвелев. Я партии нашей верен, я тебе лично верю, пока вы врагов трудового народа, моих врагов – не жалеете! А если, товарищ председатель Крымского ревкома, ты и партия начинаете нюни распускать!.. – и сжал кулаки, точнее, полусжал.

Гунн заметил, что короткие, побелевшие от напряжения пальцы Цвелева в ладони не вдавились, как будто левая его кисть обхватила воображаемое зубило, а правая – рукоять молотка… Нет, гораздо страшнее: будто бы одна рука намертво стискивает горло партии, а другая – его, Гунна, горло.

Кун (примирительно). Полегче, товарищ, на поворотах! Большевики нюни не распускают, но вот вожжи отпустить – чуть-чуть и очень временно – на 10-м съезде решено. Что является небольшим тактическим маневром. Тебе ли, герою-партизану, это не понимать?!

Цвелев (неприязненно). Спасибо, что о героизме моем помнишь, товарищ Кун! Только за маневрами вашими хрен уследишь… Докладываю: во время облавы взяли махновцев. Один из них – друг Каретника, другие двое – какие-то странные, разбираться надо.

Кун. Анархисты?! Откуда?! Их еще в прошлом году извели подчистую… Ладно, сам разберусь. Кого еще взяли?

Цвелев. Караима одного, инженера порта. Помогал врангелевцам суда снаряжать.

Кун. Опять странно… Грузчиков, помогавших белякам эвакуироваться, давно уже в расход пустили, а у тебя под боком такой мерзавец в ус себе не дул, на службу похаживал. Как такое могло случиться?

Цвелев. Очень даже просто могло. Бобович – человек хороший, «глухарей» всегда жалел, вот и я его… полгода жалел…

Кун. Надеялся, что догадается уйти, а он взял да и не ушел? А то ты бы забыл про него навсегда, раз человек хороший?!

Цвелев. Я навсегда ничего и ни о ком не забываю. Подзабыть на время – могу.

Кун. Что ж, учту на будущее… Четверо – и все?! И ради них – войсковая операция с двумя кольцами оцепления?! Размашисто работаешь, Цвелев!

Цвелев. Еще пяток спекулянтов. Одного, самого злостного, к стенке поставили. У остальных все конфисковали, их самих… и отпустили. Понаблюдаем…

Кун. Опять все невпопад! Ни к чему сейчас расстрелы, пойми, наконец – и уймись!

Цвелев. Не уймусь, пока они трудовой народ грабят!

Кун. Не тебе о грабежах говорить, Цвелев! Весь Крым знает, что именно твои люди не просто грабили, а прямым разбоем занимались! Подследственных донага раздевали!

Цвелев. У меня здесь, товарищ председатель Крымского ревкома, подследственных не было! Враги были – и мы их, согласно указанию товарища Троцкого, уничтожали! И отбирали награбленное, как товарищ Ленин учил!

«Безнадежен, – думал Гунн. – Не понимает, что лозунги, с которыми в 17-м народ поднимали, в 21-м не ко времени. «Грабь награбленное!», «Экспроприируй экспроприаторов!» годится для толпы, штурмующей Бастилию или Зимний, а крепкой, уверенной в себе власти приличествует звать к труду во имя светлого завтра. Мы уже не экспроприируем – теперь мы просто изыскиваем ресурсы для рывка в счастливое будущее… И хватит Троцкого поминать, дурак! Троцкий теряет влияние, это всем понятно: армия свое дело сделала, ее демобилизуют – и наркомвоенмор, председатель Реввоенсовета, станет одним из многих. А Коба растет – и как быстро растет!..»

Кун. Как фамилия расстрелянного спекулянта?

Цвелев. Мешочников, бывший купец, второй, кажется, гильдии.

Кун. Русский?!

Цвелев. Какая разница? Я же сказал, самый злостный был…

Кун. А отпустили? Тоже русских?

Цвелев. Армянина, еврея, двух татар. Да разница-то какая?! Не пойму…

Кун. Арестован, стало быть, полный крымский интернационал, а к стенке поставлен только русский? От кого мы, мать твою, полуостров очищали и очищаем – от контры или от русского народа?! Наверняка этот вопрос в Москве был так поставлен – и направили к нам проверяющего не из ЧК, не из партконтроля, а из наркомата по делам национальностей! Это ты тоже не понимаешь?! А что мы не имели от ЦК, или от Реввоенсовета, или от Дзержинского, на худой конец, ни одного письменного распоряжения пускать в расход зарегистрировавшихся врангелевцев – ты понимаешь?! Понимаешь, что слова Троцкого, на которые мы любим ссылаться [21] , могли быть сказаны сгоряча, спьяну, в бреду… Или вообще сказаны якобы?! Сказаны, а не написаны!! Что молчишь?! Понял, наконец: тотальная очистка Крыма наверняка будет расценена как наша личная инициатива!!! Моя, Землячки [22] , Пятакова [23] , Реденса [24] , твоя!.. (Отдышавшись.) Кто у тебя еще в тюрьме?

21

«Я приеду в Крым только тогда, когда там не останется ни одного контрреволюционера».

22

Розалия Самуиловна Залкинд (парт. клички – Землячка, Фурия, Демон), 1876–1947 гг., была послана в Крым секретарем обкома РКП (б); член Крымского ревкома.

23

Пятаков Григорий Леонидович, 1890–1937 гг., весьма ценимый Лениным и расстрелянный Сталиным большевик; в Крыму был председателем Чрезвычайной тройки.

24

Реденс Станислав Францевич, 1892–1940 гг., с декабря 1920-го и почти весь 1921 год возглавлял Крымскую ЧК.

Цвелев. Учитель истории в нашей гимназии. И брат его, приват-доцент Петроградского университета. Тоже историк.

Кун. Русские?

Цвелев. Интеллигенты, пришла пора и с ними разобраться.

Кун. Ах, какая планомерность! Когда же намечено разобраться с интеллигентом Максимилианом Волошиным, по просьбе которого ты много кого пощадил? Он тоже, наверное, вас, «глухарей», жалел? Может, даже стихи вам посвящал: баллады, сонеты, стансы?

Цвелев. Жалел… А насчет стихов не знаю, что в них толку? Скоро и с ним разберусь.

Кун. Опоздал, партизан! Волошин умнее караима оказался, сбежал от тебя в Симферополь. Ладно, пусть там пока попыхтит, посочиняет… Кто еще в тюрьме по твоей линии?

Цвелев. Доходяга один, завзятый кокаинист, офицер из штаба Слащова.

Кун. Наконец-то, хоть один белогвардеец! Теперь слушай внимательно! Арестуешь завтра одного богатого еврея, одного богатого крымчака и любого татарина. Вместе с анархистами, братьями-историками, офицером и караимом будет десять человек. Всех их я через день от тебя заберу. Понял?!

Цвелев. Не понял, но выполню.

«Безнадежно глуп, – еще раз приговорил Гунн, – и это хорошо. Во-первых, поручу Реденсу прислать сюда комиссию Крымского ЧК, расследовать злоупотребления. Во-вторых, этот миньян [25] – ха! Забавно и глупо, что я, ни разу не побывав в синагоге, вспомнил вдруг это слово. Ах, злосчастный мой папаша, ты все же слегка замусорил мне голову!.. Да, так вот миньян – отличный для меня аргумент, лучше не придумаешь! Пока Москва будет вчитываться в доносы Султан-Галиева, есть время, месяц как минимум. Напишу Сталину, с просьбой передать лично Ленину. Примерно так: звонко-левацкая фраза Троцкого привела к разгулу террора, осуществляемого особыми отделами армейских частей. Замечательно! Пассаж про звонко-левацкую фразу понравится и Ленину, и Сталину – они Троцкого ненавидят. Далее, отличный работник Реденс – именно так, это будет приятно и Дзержинскому, и Сталину, – по линии ЧК действовал исключительно в рамках революционной целесообразности, а там, где случались злоупотребления, к примеру в Феодосии, – расследовал и пресекал. Иногда приходилось вмешиваться мне лично. Например, вырвал десять приговоренных к расстрелу человек из лап невменяемого Цвелева и объективно с ними разобрался. В результате: анархистов и офицера – к стенке (кстати, обнаружены они были лишь в середине апреля, враг умеет таиться, и это надо учесть!), еврея и крымчака – тоже к стенке. За что?.. Ну, скажем, за серьезную финансовую поддержку кадетского краевого правительства и лично Винавера… Как видите, товарищ Сталин, ничего национального, зря вы меня подозревали… Интеллигентов и представителей нацменьшинств – на все четыре стороны, они Советской власти могут быть полезны!.. Отлично, Бела, ты очень хитрый Гунн!.. И дружить, дружить с Реденсом, через него – ближе к Сталину! А миньян этот где держать?.. В Симферополе нельзя, там Землячка и Пятаков быстро пронюхают. Близко от Феодосии тоже нельзя. В Евпатории! Конечно же, в Евпатории, но не в тюрьме…»

25

Миньян – в иудаизме – кворум из десяти взрослых мужчин (старше 13 лет), необходимый для общественного богослужения и для некоторых религиозных церемоний.