Fatal amour. Искупление и покаяние

Из тумана навстречу Ракитиным выехали несколько всадников. Они появились столь внезапно, что Марья едва успела отпрянуть в сторону, дабы пропустить их. Скользкий шёлковый шнурок ридикюля соскочил с её руки, и изящная вещица оказалась под копытами лошадей. Заметив сей неприятный инцидент, один из офицеров придержал лошадь и спешился. Его немного качнуло, когда он нагнулся за ридикюлем и поспешно выпрямился, поднимая тот. Ворот его мундира был расстёгнут, тёмные волосы взлохмачены. Господа офицеры явно возвращались по домам после хмельной пирушки.

— Ефимовский! — окликнули его товарищи, обнаружив, что он отстал от них. — Андрей!

— Mademoiselle, vous laissez tomber. (Мадмуазель, вы обронили), — протянул ридикюль офицер Марье.

— Merci, — подняла голову девушка и застыла, глядя в хмельные синие глаза.

Молодой человек застыл, вглядываясь в бледные черты. Нечто неуловимо знакомое было в этой девушке, и в то же время он мог бы поклясться, что никогда ранее не встречал её. Он удивился тому интересу, что испытывал, глядя на неё. Обыкновенно, его влекли барышни куда более привлекательные, чем эта незнакомка с головы до ног одетая во всё чёрное, будто монахиня. Но эти глаза… вряд ли можно будет позабыть сей взгляд, столь глубокий, чистый без тени кокетства.

Ракитину не понравилось столь пристальное внимание к его сестре и, недолго думая, Серж выдернул из рук офицера ридикюль сестры, окинув того недовольным взглядом. Молодой человек усмехнулся, повернувшись к нему, хотел было приподнять над головой фуражку, но вспомнил, что нынче без головного убора. Взъерошив тёмные кудри, он неуверенной рукой поймал поводья своей лошади и неловко забрался в седло. Тронув каблуками сапог бока гнедой кобылы, он поспешил догнать своих товарищей.

— Но пошла! — услышала Марья его голос, глухо отозвавшийся в тумане.

Взяв из рук брата ридикюль, Марья несколько раз оглянулась, но не увидела ничего, кроме белой мглы, лишь отдаляющийся цокот копыт, возвестил о том, что офицеры отправились прочь. Серж, подхватив сестру под локоток, невольно ускорил шаг. Лицо его приняло сосредоточенное хмурое выражение.

— Ты его знаешь? — осмелилась поинтересоваться Марья.

— Лично не знаком, — сквозь зубы отвечал Ракитин.

— Кто он? — продолжала допытываться mademoiselle Ракитина

— Граф Ефимовский, — отозвался Серж.

Марья пожала плечами. Про Ефимовских она слышала, знала, что где-то в их уезде у семьи графа имеется поместье, но господа там годами не появляются. Она чувствовала недовольство брата этой случайной встречей, но не могла понять его причины. Ежели Серж не знаком лично с этим офицером, какие у него могут быть основания вести себя с ним столь неучтиво? Он ведь ничего не сделал, только поднял ридикюль, что она выронила под копыта лошадей при неожиданном появлении всадников.

Марья не стала расспрашивать его более, и замедлила шаг, вынуждая брата сделать то же самое. Пред мысленным взором её вновь и вновь представало красивое лицо офицера, встреченного по дороге к собору. Губы её повторяли слова молитвы, а думы были там, на Адмиралтейском бульваре.

"Андрей Ефимовский", — повторяла она про себя, и глупая счастливая улыбка скользила по её губам.

***

Андрей догнал своих товарищей и вяло огрызнулся на шутку поручика князя Анненкова о том, что, видимо, граф растратил минувшей ночью не весь свой любовный пыл, коли поутру у него ещё хватает сил на то, чтобы обращать внимания на хорошеньких девиц. Вскоре небольшая группа офицеров въехала на Английскую набережную и, достигнув её середины, остановилась перед огромным особняком Ефимовского. Господа офицеры пребывали в том состоянии недогуленной весёлости, когда возникало желание продолжить веселье, но Андрей слишком устал и желал лишь остаться в одиночестве, а потому сделал вид, что не понимает намёков своих товарищей и, простившись с ними, въехал во двор. К барину, вернувшемуся домой, со всех ног тотчас кинулся конюх. Ефимовский сполз с лошади, отдал поводья слуге и, пошатываясь, побрёл к дверям, что поспешил растворить перед ним дворецкий.

— Вернулись, ваше сиятельство, — подобострастно поклонился тот, поддерживая под руку вошедшего.

Поднявшись с помощью дворецкого на второй этаж, граф ввалился в собственную спальню, где его уже ожидал камердинер. Прошка засуетился вокруг него, помогая расстегнуть и снять мундир. Упав в кресло, Ефимовский вытянул длинные ноги, а его слуга, покраснев лицом от натуги, принялся стаскивать со своего барина высокие сапоги. Избавившись от тесной обуви, Андрей блаженно вздохнул и пошевелили пальцами на ногах. Поднявшись, Ефимовский остановился по центру комнаты, а камердинер продолжил раздевать его.

— Откушать не желаете, Андрей Петрович? — поинтересовался Прошка.

Андрей отрицательно мотнул головой и не сдержал стона от прострелившей виски головной боли. Он шагнул к разобранной постели и повалился на белоснежные простыни, благоухавшие чистотой и свежестью. Голова его утонула в мягкой пуховой подушке, и он, наконец, позволил себе расслабиться. Сонная нега и леность тотчас овладели всем его существом, как то бывает с человеком, очень уставшим и измученным, получившим, наконец, долгожданный покой и отдых. Вытянувшись во весь свой немалый рост, Ефимовский прикрыл глаза. Прошка задёрнул тяжёлые бархатные портьеры, погружая комнату в полумрак и на цыпочках вышел из спальни.

Темнота перед глазами продолжала кружиться пьяной каруселью. Андрей во чтобы то ни стало желал уснуть, но какая-то неясная мысль не позволяла ему забыться сном. Она мучила его, настойчиво стучалась в висках, не давая погрузиться в царство Морфея. Мысли его превращались в какие-то причудливые образы, в которых трудно было понять где грёзы, навеянные подступающим сном, а где воспоминания. Постепенно эти образы становились всё более бессвязными и вскоре он всё же уснул.

Когда Андрей открыл глаза, в комнате царил всё тот же полумрак. Язык, казалось, распух и прилип к нёбу. После неумеренных возлияний Андрей всегда страдал жесточайшим похмельем. Слабой рукой он дёрнул шнур сонетки, и вскоре в спальне появился Прохор.

— Который час? — осведомился он у камердинера, с трудом ворочая языком.

— Шесть пополудни, ваше сиятельство, — отвечал Прошка.

— Болван! — злобно буркнул Ефимовский. — Отчего раньше не разбудил?

Потянувшись всем свои гибким сильным телом до хруста во всех членах, Ефимовский поднялся. Слуга торопливо подал ему мягкий бархатный халат и поднёс стакан со сбитнем. Андрей с жадностью торопливо осушил его так, что несколько капель упали на его обнажённую грудь в распахнутом вороте рубахи.

— Меня ни для кого нет, — бросил он камердинеру и прошёл в кабинет, на ходу завязывая пояс халата.

Нынче он обещался быть в клубе, но желания ехать не было. Рассудив, что он ничего не потеряет, коли останется дома, Ефимовский принялся разбирать почту. Среди приглашений, кои он откладывал, дабы прочесть потом, когда будет настроение, нашлось письмо от матери. Андрей торопливо сломал печать и погрузился в чтение. Татьяна Васильевна подробно писала о своей жизни в деревне. Письмо её было спокойным, ежели не сказать скучным, но Ефимовский жадно вчитывался в слова, изредка улыбаясь, когда представлял себе все те простые дела, что занимали madame Соколинскую на протяжении каждого дня. Странная нежность охватывала его всякий раз, когда он получал её письма. Он не стал нынче писать ответ, отложив до утра. В двери постучал Прохор, протиснувшись бочком, с ужином на подносе, он принялся сервировать стол.