Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

Да, теплое, сладкое было время, как молоко матери. Чокто помнил и тот крепкий смех отца, и журчащий голос Ун-па-сичей, и то тягучее, спокойное тепло их дома, которое было не просто теплом очага. Он отчетливо держал в памяти, как отец, хороший охотник и воин, подбрасывал его вверх к небу и говорил, что надо развивать в руках силу, равную силе медведя-гризли, а ноги сделать неутомимыми и быстрыми, как у оленя. В те далекие дни он, зарывшись в шкуры, с замиранием сердца слушал истории стариков о славных походах, совершенных его народом на далекий Юг и суровый воинственный Север вдоль Хребта Мира 50 . «В те времена,– сказывали они,– мало у кого из Людей Берега были ружья, потому как мы почти не торговали с белыми, а индейцы племен, кому удавалось заполучить «палки-грома», не желали расстаться с ними. В племени было мало даже железных наконечников для стрел, и поэтому в бою наиболее храбрые шехалисы нарочно показывались перед самым носом врага – чтобы в них вон-зились его стрелы, а потом их железные наконечники мы забирали себе… Многие, конечно, умирали,– шептали старики.– Но это были великие воины. Тело их было сплошь покрыто шрамами…»

50

Хребет Мира – имеется в виду горный массив Кордильер.

Широкий рот сына Касатки тронула согревающая улыбка: в ушах звучал мягкий голос Ун-па-сичей. Мать пела ему тихие песни даже тогда, когда давно миновал возраст засыпать под колыбельную, и вечерами, искалывая в кровь пальцы, старательно расшивала бисером много красивых мокасин и замшевых рубах; аккуратно нарезала ножом длинную бахрому, что должна была защитить сына от проникновения злых духов во швы его одежды. Всё это жило в памяти Чокто и ласкало душу, как теплая береговая волна. Воспоминания скользили одно за другим, а он продолжал лежать на шкурах, раскинув мускулистые руки, смотрел на законченный потолок, а мысли всё шли и шли…

– Сынок, тебе пора жениться,– Две Луны не спеша выбил трубку и начал прочищать глиняный мундштук от скопившейся в нем смолы.

Чокто нахмурился. Этот разговор за последний год отец заводил не впервые.

– Почему ты не хочешь взять в жены ни одну из девушек нашего племени? Разве они рябы лицом или горбаты?

Чокто молчал и слышал, как старик недовольно засопел, отложив трубку, и принялся чесаться – его донимали вши.

– Я же говорил тебе,– Чокто, скрестив ноги, поудобней уселся у очага.– Не пытайся заглянуть в мое сердце, отец. Нет женщины в нашем племени, которая заставила бы вскипеть мою кровь. Нет ее и среди нутка, хайда и бэлла-кула, в селеньях которых я искал ее. Две ночи назад я ходил к скале Четверых, сидел среди птичьих гнезд и слушал голоса духов. Смотрел на сестру Солнца, на их детей, что сверкают в ночном небе, и ждал ответа.

Две Луны опустил тяжелую голову, седые волосы касались шкур. Он не перебивал сына, пытаясь вникнуть в смысл сказанного.

– И что же поведали они тебе? – анкау провел по лицу шершавой, как терка, ладонью.

– Многое шептали они. Много я не понял. Говорили, что сын Касатки не боится выйти с ножом на медведя, не бежит от его когтей и клыков… Говорили, что Чокто не раз брался за весло, отправляясь с воинами в набеги за калги и возвращался,– его баты были полны богатств и чести. Но в одном они не могли сойтись, как и ты. Почему минуло три раза по десять зим, а дом Чокто не согревает женский смех, нет детей, как у его сестер и братьев… Его разум отяжелел от дум,– сказали они.– От дум, что идут вразрез с обычаем шехалисов.

Сказав это, сын вождя замолчал, устыдившись своей дерзости. Но внимательный голос отца заставил его вновь поднять голову.

– Сынок, погляди на меня.

Чокто посмотрел на широкое скуластое лицо, на крупный нос, нависающий орлиным клювом над верхней губой, на родные глаза, что серьезно, но дружелюбно смотрели на него, и ощутил незримую поддержку.

– Мое семя породило тебя,– глухо сказал Две Лу-ны,– ближе на земле у тебя нет человека. Откройся, может быть, я смогу чем-то помочь.

Чокто встрепенулся от этих слов, исполненных доброты, и поведал старику о чувствах и мыслях, что наливались в нем непомерной тяжестью за последние годы.

Глава 4

– Однажды приснился мне сон, что ходил я на охоту… Не скажу, удачной она была или нет. Помню только, что мокасины изорвались в клочья, и острые камни царапали мои стертые ноги… Солнце сжигало спину, я задыхался от жажды, голод грыз крысой мое нутро, и вот когда я уже лег на землю и стал говорить с духами перед смертью… Вдруг надо мной пролетела Белая Птица и сказала: «Вставай, сын Людей Берега, следуй за мной, я укажу тебе путь к воде…».

Две Луны, не перебивая сына, набил трубку, подцепил из очага тлеющую ветку и закурил. Когда она раскурилась, он передал ее Чокто красным чубуком вверх. Сын протянул руку и с благодарностью принял трубку. Закурил. Не один раз наполнял он легкие ароматным дымом, неторопливо выдыхая его. И когда выкурил, вернул трубку отцу, а голос его, выходивший из широкой рельефной груди, задумчиво звучал, будто эхо.

– Помню, я поднялся, и точно раненый зверь, с трудом добрался до воды. Но только губы мои коснулись родника, как силы вернулись, а боль пропала. Видимо, эта вода была заколдованной.

– Кто ты? – спросил я Белую Птицу.

– Та, кто спасла тебе жизнь, Чокто. Та, кто станет твоей женой. Я живу далеко, за Большой Водой, там, где садится Солнце. Много лун надо плыть на каноэ, чтобы достичь этой земли… Тебе никогда не добраться туда, но ты жди… Я сама приду к тебе. Помни, Белая Птица спасла тебе жизнь, потому что любит тебя.

Так сказал Чокто.

Когда у него вышли слова, он замолчал, глядя на алые глаза углей, и в бараборе вновь стало слышно дыхание тишины.

Две Луны долгое время оставался недвижим.

– Сын мой,– промолвил наконец он.– Это вещий сон. Твоя душа странствовала далеко от дома… Ты спрашивал совета у Цимшиана?

– Да,– Чокто наморщил лоб.– Но шаман сказал, что только Мать Касатка сумеет разрешить этот сон. Если она откликнется на зов и примет мою жертву – это будет хороший знак, если нет – то надо остерегаться.

Две Луны покачал головой, потом достал из кожаного мешка священную связку, замотанную в пеструю нерповую шкуру и, не разворачивая, потер ею плечи и лоб сына. Узел священной связки был очень древним: его тюленья покрышка с одного края превратилась в труху и оттуда, как приметил Чокто, торчали серповидные когти ястребиной лапы.

Сын Касатки косился на этот амулет, приносящий удачу, но сказать о прорехе отцу не решился, потому как нельзя говорить о священных вещах других, нельзя даже знать, что хранится в этом узле. Священная связка – табу.

– За Большой Водой живут белые люди. Наш народ от них не видел ничего хорошего…

– Но и плохого! – глаза Чокто сузились.

– А слышал ли ты, щенок, сколько они сожгли деревень колошей? 51

– Эти змеи издревле были наши заклятые враги!

51

Колоши – русское название воинственного племени Аляски тлинкитов. (Головин В. М. Путешествие вокруг света на шлюпе «камчатка» в 1817, 1818 и 1819 гг.– М.-Л.: 1949).

На какой-то миг их взгляды скрестились, как хорошо отточенные топоры. До сегодняшнего дня у сына и отца не было повода для соперничества. Каждый ведал о силе другого, но интересы, возраст, родство и положение в куане не давали повода для вражды. Правда, в глубине души старый вождь опасался старшего сына. Нередко он давал Чокто крайне опасные задания, подвергая его жизнь смертельному риску, но, видно, Великий Дух оберегал его – из всех военных походов Чокто возвращался еще более заматеревшим воином, и сородичи пели ему похвалу и слагали песни.