Фатум. Том второй. Голова Горгоны.

– Ты заплатишь мне за нее, урод!

– Твоей жизнью, – усмехнулась безносая кость. – Из-за тебя, майор, мне пришлось проделать неблизкий путь…

– Из-за меня тебе, мразь, придется сорвать маску и ответить перед законом! – пригрозил де Уэльва, но не услышал в своем голосе и унции уверенности.

В следующий момент он, очертя голову, бросился вперед и подавился, закашлялся болью, ощутив себя куском мяса, насаженным на раскаленный вертел.

– Не-е-е-е-е-ет! – зарывая лицо в ладони, завизжала Тереза.

Сорок дюймов дымящейся стали дико торчали красным плавником из спины Диего. Брякнулась сабля, описав эфесом траурный полукруг.

Под каблуком Vacero хрустнули пальцы; жадно вдыхая пахучий запах, он вырвал меч и воздел над своей головой.

– Диего! – глаза Терезы превратились в полные ужаса круги. Запинаясь о намокшую от крови рубаху, она, рыдая, припала к нему, зажимавшему дрожащими руками разверстую рану.

– Я люблю тебя, слышишь, – дрогнули его губы. – Прости…

Луна посеребрила меч, падающий с высоты.

Глава 13

Сотня капитана брошенным копьем влетела в ворота Санта-Инез, которые захлопнулись у них за спиной, как капкан.

Смерть облизывалась на остриях пылающих сабель; осатаневшие кони харкали пеной, но…

Луис стоял средь притихших монахов с красным, точно сан-грия⁵⁷, лицом, и не знал: разрыдаться ему или пустить себе кровь. В груди его клокотало, о стиснутые зубы колотился крик.

Изрубленные тела, вынесенные на циновках в центр атрио, принадлежали им, но разум Луиса отказывался сие понимать. Он застонал, будто задохнувшись от сокрушительного удара.

– Кто-о?!! – заорал он. Пугающий крик взлетел и тяжело упал как камень.

Запуганные индейцы и мексиканцы круче втянули головы. Завернувшись в пестрые одеяла, они сидели на корточках, проглотив языки, словно большие нахохлившиеся птицы на жердях корраля.

«Куда подевалась Терези? Ее голос? Ее зеленый миндаль глаз?!»

Он перевел взгляд, и его впалая, чисто выбритая щека задрожала.

Их исколотая оголенная плоть, омытая от крови монахами, была что мрамор, под бледностью коего ветвились полоски сплющенных вен. Луиса едва не вывернуло: голова майора лежала у его сапог: серая, молчаливая, жуткая. В срубленном взлобье стояла заклекшая бурая каша.

Капитан тужился держаться стойко, но глаза его казались выжженными дырами. Он хрипло кашлянул и раздавил сигару о покрытую шрамами ожогов кирасу. Отойдя в сторону, хватил полную грудь ломкого утреннего воздуха; на миг ему показалось, что его мозг проперчили порохом; малейшая искра – и он взорвется к чертовой матери. Пальцы дернули хлястик подсумка, пошарили початую бутылку; локоть согнулся, губы всосали горлышко и вкус жизни обжег гортань.

У Сыча отвалилась челюсть, он то таращился на трупы, то переводил диковатый взгляд на капитана.

«Что будет? Что будет?»

На Санта-Инез навалилась тишина.

Ветер обдавал собравшихся, как дыхание горна. Лица и руки людей то и дело ощущали уколы песчинок, стегаемых ветром. Индейцы воровато корябали головы, полные песка, что немилосердно чесались.

Огонь текилы опалил желудок, но де Аргуэлло трясло. Заскрежетав зубами, он попытался остудить пламень гнева; однако тот черта с два проходил.

– Убью! – взвинченно прохрипел он. – Из ада достану, но убью! Аракая, ко мне!

* * *

Сержант еще сипел. Он корчился жирным червем у ног капитана, держась за нос, из которого будто из родника хлестала кровь. Нижняя губа была не краше, она словно побывала в мясорубке.

– Как допустил, скотина? – пуще наливаясь лютостью, повторил Луис.

– Помилуй… те… Не могу знать, сеньор де Аргуэлло, – сквозь кашель затравленно хрюкнул коррехидор, еще жутко напуганный, чтобы пошевелиться. – Люди подтвердят… там никого не было, на таких уж мы напоролись… Я хотел…

Сержант заткнулся, свернувшись клубком под умызганным кровавой слякотью сапогом капитана.

– «Не могу знать», – зашипел сквозь стиснутые зубы Луис, но в ответ услыхал едва слышное: «Убей».

– Ладно, вставай, падаль, – фыркнул он. – Не то станешь приманкой грифов.

Винсенте напрягся последовать совету, но боль рассыпала свою шрапнель по ребрам. С полным ртом крови он на карачках отполз в сторону.

Чиркнула из ножен сабля. Сын губернатора круто повернулся к толпе и распорол ее взглядом всю разом, заряжая каждого недугом слепоглухонемоты.

Его безумный взор заставил закоченеть кровь в жилах краснокожих, у Симона Бернардино нервно дернулся обрубок уха и запульсировали виски, а по спинам монахов разлетелась льдистая сыпь.

– Клянусь своим родом, я окорочу эту тварь! – сжатая в кулак капитанская крага пропахала воздух. – Жди, и я устрою тебе фиесту, мальдито!

Последние слова прозвучали веще – приглушенно и особенно зло. Холодная, беспощадная маска, столь свойственная сыновьям губернатора, заняла свое место. Тем не менее голос дрогнул, когда он, отыскав настоятеля взглядом, распорядился:

– Похороните… и чтоб в лучшем виде… достойно!

Затем, пряча слезы, призывно махнул клинком, повернулся и твердым шагом мстителя направился к коню.

– Остановись, Луис! Остановись! Довольно жертв! Ради всего святого, остановись, безумец! – возопил Игнасио, но захлебнулся в лающем кашле. Никто даже не взглянул на него. Драгуны загикали и заорали. Хвостатые каски сверкали уже над седлами.

Игнасио понял, что теперь ситуация напрочь вышла из-под контроля, и до утренней мессы прольется немало крови. Боевой клич трубы медным эхом прокатился по глинобитным стенам.

Отец Игнасио при поддержке братьев Оливы и Фарфана продолжал громко взывать к разуму, но ротмистр Бернардино уже нетерпеливо кричал Винсенто Аракае:

– Открывай ворота!

«О, Святая Дева! – осеняя крестом солдат, подумал настоятель. – Заставить их прислушаться всё равно, что набросить реату на луну!»

Он хрустнул перстами – бесила слепая отвага Луиса, бесила собственная беспомощность; бесило то, что и сам-то он был пропитан страхом, как тряпка водой. Ему вдруг почудилось, ровно стены миссии закорежились под фатальным порывом зла, взялись трещинами и стали обваливаться на него. Сердце сжалось в кулак, по шее за ворот нырнула холодная стежка пота.