Файл №218. Ужасающая симметрия

бутылку-другую пива - совершенно на законном основании, жара ведь.

И он любил ездить в утреннем тумане. Вот как сейчас. Когда весь мир еще

спит, когда даже солнце еще спит, и кругом - белая ватная бездна.

– Я Лесли Брюэр,- связавшись с диспетчером, с ленцой оказал он в

переговорник.
– Иду по Седьмому шоссе. Видимость плохая, густой туман. Буду

не раньше восьми утра.

– 0’кэй, Лесли, - сказал диспетчер Ловичек, старый приятель Лесли

Брюэра. Да, правда. Тоже старый. Наверное, подумал Лесли Брюэр, этот рейс и впрямь последний.

Он и впрямь мог оказаться последним.

Высоко над влажно отблескивающей бетонной лентой, наглухо прячущейся в

белой бездне уже в какой-то полусотне футов впереди, проявился громадный

темный контур.

– Матерь Божья…..- просипел Лесли Брюэр, врезав по тормозу, как по

футбольному мячу.

Видимо, Бог спас Лесли Брюэра за его неизменную любовь к жене и детям.

Если вы никогда не пытались затормозить идущий на хорошей скорости, набитый под завязку тяжелогруз, если прямо у вас на дороге, известной вам, как свои пять пальцев, вдруг вырастает спозаранку смутная гора - вы, считай, всю жизнь прожили в мягкой упаковке. В презервативе. Бывают в жизни

мгновения, когда кажется, что в презервативе обитать совсем неплохо.

“Презерватив” ведь переводится как “хранитель”. Если попытаться на самом

практичном языке мира сказать “ангел-хранитель”, получится, надо полагать, “эйнджел-презерватив”.

Вместе со своим подопечным эйнджел-презерватив Лесли Брюэра всем своим

ангельским весом налег на тормоза.

Машину с диким, душераздирающим визгом волокло и несло по бетонке, водя

из стороны в сторону, и с этим уже ничего нельзя было поделать. Гора в

тумане постепенно становилась все ближе, и все отчетливее, и вот она

взмахнула ушами, будто громадными перепончатыми крыльями… и взглянула…

Это был слон.

Собственно, это была слониха, но Лесли Брюэр даже ив более спокойном

состоянии вряд ли отличил бы по лицу слоновью женщину от слоновьего мужчины.

А заглядывать со столь целенаправленным любопытством живой горе под хвост

ему бы и спьяну в голову не пришло.

Умные глазки под выпуклым серым лбом, который по размеру был чуть ли

нес капот тяжелогруза, располагались как раз на уровне глаз Брюэра. Слон

давно уже с изысканной предупредительностью остановился, затормозить ему

было не в пример легче, и только смотрел Брюэру в душу прямо сквозь ветровое

стекло - глаза в глаза, равный на равных. Никто не сверху, никто не снизу. А

Брюэр, задеревенев от ужаса, спиной что было сил вжимался в спинку сиденья, чтобы нога крепче вжималась в тормоз - и, не в силах издать ни звука, смотрел в глаза надвигающемуся неподвижному слону.

Оба уцелели.

Когда визг дымящихся протекторов смолк и тяжелогруз, наконец-то, замер, между человеческим ветровым стеклом и живым лбом слона оставалось дюймов

пятнадцать, не больше. Может, даже десять.

Некоторое время оба так и стояли.

Потом слон очень тяжело и очень печально вздохнул - и двинулся вбок. Он

обогнул кабину грузовика, где, весь в холодном поту, все еще деревянный, сидел с полуоткрытым ртом Лесли Брюэр. Заглянул в кабину через открытое

боковое стекло. Его грустный продолговатый глаз снова уставился Лесли Брюэру

в душу. Живы будем - не умрем, так понял Лесли Брюэр его взгляд. Да хорошо

бы, подумал Лесли в ответ. Жизнь - странная и порой довольно мучительная

штука, подумали оба.

Громадный глаз понимающе моргнул.

– Ах-х-х-х, - сказал слон.

– Э-э-э…- ответил Лесли Брюэр. Так они поговорили в первый и в последний раз.

Правда, когда слон, снова взмахнув ушами, неторопливо зашагал дальше по

трассе, аккуратно по осевой, и удалился футов уже на двадцать, так что начал

сызнова растворяться в тумане, Лесли Брюэр на какой-то момент полыхнул

запоздалой энергией. Он по плечи высунулся из окна и, уставясь меркнущей в

дымке серой бокастой горе в, мягко говоря, спину, заорал: - Чертова туша! Что тебе стоило сойти на обочину и меня пропустить!!

Именно так он ругался с дураками-пешеходами и дураками-велосипедистами.

Или с чересчур назойливым полицейским сержантом.

Потом Лесли Брюэр сообразил, что, конечно, было бы хорошо, если бы слон

сошел на обочину - но что было бы, если б он не остановился за пятнадцать

секунд до столкновения, а продолжал неторопливо идти по шоссе навстречу

Брюэру так, как он шел до того мгновения, пока на него с визгом тормозов не

вынесло из тумана беспомощный тяжелогруз?

Получается, они вели себя одинаково. Лесли остановился - и слон

остановился. Лесли не покинул шоссе, не свернул - и слон не свернул. Все на

равных. И когда они стояли друг напротив друга, то словно смотрелись в

какое-то пусть очень странное, но - все-таки зеркало. Такое, где лоб

отражается, как капот, а капот, как лоб.

Где глаза все равно отражаются, как глаза.

Лесли Брюэр перестал кричать.

Он убрался обратно в кабину, без сил откинулся на спинку сиденья и

запрокинул голову. Сердце в груди дергалось, будто его ошпарили. Лесли

Брюэру вспомнились огромные грустные плошки слоновьих глаз, затерянных в

складках толстой кожи - и ему самому отчего-то стало невыразимо, невыносимо

грустно. И очень одиноко.

А слон вскоре умер.

Какое-то время перед самой смертью он лежал на боку, чуть поводя

хоботом из последних сил и безропотно, безо всякого раздражения моргая.

Вокруг серой туши стояли, ходили и бегали люди, что-то кричали, с воем

примчались полосатые машины с мигалками на крышах, и из них торопливо

вылезли другие люди, но тоже и суетливые, и шумные - и все они не знали, что

делать, и никто из них ничего не понимал. Только плачущие дети что-то