Фаза Урана

– Сколько сахара?

– Нисколько. Без сахара.

Наконец она ушла. У меня было мало времени. Действовать надо было быстро. Я открыл пакет, достал оттуда одноразовый стакан для десерта, закупоренный крышкой, и круассан, завернутый в полиэтилен. В круассане, между двух ломтиков сыра, прятался шприц, заряженный на два куба – должно хватить. Я закатал у Хмары рукав пиджака до локтя. Вены археолога проступали четко, как карта железнодорожных путей. Я сделал инъекцию. Использованный шприц закинул под фрезерный станок. Снял крышку со стакана и выпил его содержимое. Сладкие иголки газа укололи нёбо.

– А вот и чай, – появилась Марина.

– О! Квасу днесь мне принеси! О, женщина, своим известная коварством! – вдруг закричал гекзаметром, вскочивший с кровати Хмара.

Марина выронила чашку. Чашка разбилась о пол, и коричневая жидкость растеклась по каналам-щелям половиц. В осколках остывала заварка.

– Что это с ним? – испугалась женщина.

– Народное средство в действии.

– За что, о боги, послали вы мне испытанье!?

Хмара расхаживал по комнате и размахивал руками, продолжая во весь голос ораторствовать гекзаметром. Гомер, надо сказать, из него был паршивый. Колбасило археолога не по-детски. Именно так бы выразился Антон, бармен из «Анаконды».

– Нечистые варвары, пришлые с севера, усадьбу ввели в запустенье! Род Джушевских отвеку ославив! Перун Всемогущий! Ответствуй, доколе днесь нам нести униженье!

– Что вы ему дали!? Что вы ему дали?! – затрясла меня Марина.

– Обыкновенный коктейль «Отдуплятор». Кола, грейп-фрутовый сок, молотый кофе. Больше ничего.

– Тяжелым проклятьем нечистых кара брахманов коснется! Дланью великой исторгнет Земля все злодейства!

– Василий Петрович! Василий Петрович! – начал я.

– Просто Петрович. Так воины-други брахмана великого кличут!

– Договорились. Между прочим, Петрович, вы мне экскурсию обещали.

– Петрович премудрый сдержит свое обещанье! В поход присно полный отваги, отправимся днесь!

От недавней лаконичности Хмары не осталось и следа. «Днесь» у премудрого Петровича успело стать словом-паразитом. Его он употреблял и к месту и не к месту.

– Куда вы собрались? – не на шутку встревожилась Марина, – Никуда, никуда я его не пущу. Он болен! Слышите, он болен!

– Оставь, о, женщина! Воинов тех, что в поход собирались! Ада исчадье, космической чуждой планеты закланье! Хочет страдалицу Землю поработить и ограбить!

Петрович решительно направился к лестнице. Я последовал за ним. За нами побежала Марина.

– Не пущу! Не пущу, мерзавец! – восклицала она то и дело.

Мы спустились и вышли за двери. Собака чау-чау все еще спала. Львы продолжали зевать.

– Остановитесь! – умоляла женщина.

– Тебе ль, несчастная, Петровича властную поступь своим остудить появленьем?! – велеречиво отрезал археолог.

– Да, – подтвердил я его мысль и, войдя в азарт, добавил: – Днесь!

– Ах, так? Тогда убирайся! Я тебе не прислуга и не сиделка! Я свободная женщина! Сволочи! Понятно?!

Свободную женщину мы рассердили не на шутку. Она подобрала на дороге консервную банку и с ненавистью швырнула ее в нашу сторону. Банка зазвенела у нас за спинами фальшивым набатом, покатилась. Кажется, Марина заплакала.

4.

На холме убедительным бастионом возвышался многометровый забор танковой части. Над частью сияло маленькое солнце, будто новенький гвоздь, вбитый в голубую обшивку неба. Я помог Хмаре выбраться из такси.

– Да вам не сюда. Вам на «Коммунар» надо, – сказал перепуганный таксист.

– На обратном пути непременно заглянем, – ответил я, расплачиваясь с водителем.

– О, кормчий, твоя колесница была легкоступна! Как ветер она донесла двух героев к презренной твердыне, – подытожил Петрович.

В районе «Коммунар» находился городской дурдом. Таксист, получив щедрые чаевые, унесся на машине прочь, тронувшись со второй передачи. Его совет заехать в дурдом не выглядел пустым фразеологическим оборотом. Пока мы шли, оставив усадьбу, от парка к дороге, Хмара, на кураже, в своем эпическом порыве успел описать телеграфный столб, старика-велосипедиста, общественный туалет, шлагбаум и улицу с каждым ее пешеходом. В такси его поэтический дар не утратил своей силы, а только окреп и вознесся…

– Петрович, к части нельзя подходить ближе одного километра – могут быть неприятности, – предостерег я.

– Спокойствие, о, юный ратник! Знает днесь хитроумный Петрович потаенные тропы!

Мы свернули в сторону и спустились с шоссе по пологому склону. Дальше пришлось идти полем. Поле густо поросло сухими травами. Летние дни выжгли из растений сок. Над травой витал плотный и терпкий запах перезрелой пыльцы. Запах смешивался с мошкарой и заставлял глаза слезиться. Я чихал и начинал жалеть о том, что все это затеял.

– Долго еще нам?

– Закончил. Ему отвечал беспристрастный Петрович. Сиянье Аратты пожелав лицезреть, алтарь окропи смиренным терпеньем.

– Окроплю, окроплю, – пробурчал я – выпитый в усадьбе коктейль и без того обременял мой мочевой пузырь.

Мы подошли к неглубокой лощине. В ней росли седые вязы. Натыкаясь на камни, журчал ручей. Археолог увлек меня за собой вниз. Придерживаясь руками за тонкие ветви молодых древесных побегов, мы достигли дна и зашагали дальше по течению ручья. Квакали жабы, раздавшиеся от влаги и обильной пищи. При нашем приближении они синхронно прыгали в воду, будто пловцы на Олимпиаде. Грунт был илистый и мои кеды испачкались.

– К тишине призываю тебя, любопытственный спутник, – зашептал Хмара, – Узри хижины те, что землеробами брошены в страхе проклятья.

Действительно, я увидел развалины некогда жилых построек. В тени вязов просматривался остов дома, с сохранившимся кое-где розовым кафелем. В пустом оконном проеме сидела пластмассовая кукла, неведомо кем и когда здесь забытая. Калитка на аршин ушла в почву. Сквозь застывшую пыль на ней все еще можно было разглядеть красную «тимуровскую» звезду. Пионеры не забредали сюда очень давно.

– Сей ориентир – нам сигнал к восхожденью. Скоро увидишь Аратты сиянье! – произнес торжественно Хмара.

– Всю жизнь мечтал…

Мы пошли прямиком через развалины, вспугнув одичавшую кошку. В доме, на одной из стен сохранилась географическая карта с материками и океанами. Нетронутой оставалась печь. В одном месте на печи химическим карандашом были нанесены отметины – рост детей. Последняя надпись была датирована октябрем семьдесят восьмого года. Женя, 14 лет, 162 см.

За руинами обнаружились малоприметные земляные ступеньки, ведущие наверх. По ним мы без труда покинули лощину.