Федор Годунов. Потом и кровью

Опустив между тем вёсла на воду, гребцы на правом борте сделали несколько энергичных гребков, стараясь как можно быстрее развернуть нашу галеру кормой к противнику.

Медленно! Слишком медленно!

С вражеской галеры посыпались первые стрелы, с противным свистом вспарывая воздух. Грохнул в ответ нестройный залп из пищалей, усиливая на вражеской галере сумятицу.

И всё же враги всё больше приходили в себя. Вон уже и мушкеты заряжать начали! Учитывая, что от нас до вражеского борта и десятка метров не будет, кого-то и задеть могут. А у нас каждый человек на счету!

— Пушки! — прохрипел рядом со мной старик, оглушительно кашляя. — На корме, пушки!

Точно! Мы их тоже зарядили! И галера к вражескому кораблю кормой разворачивается!

Во весь дух несусь по палубе в сторону кормы. Следом, натужно дыша, пристроился грузин.

Мы успели вовремя. Галера как раз почти развернулась кормой к противнику, собираясь уходить в сторону по касательной, как я, хватая губами воздух, поднёс фитиль в затравочное отверстие. Георгий кинулся к другой пушке. Эх, прицелиться бы как следует, но из нас с бывшим азнауром ещё те пушкари! Ладно, куда попадём, туда попадём, с десяти метров промахнуться сложно.

И вновь два выстрела практически слившихся в один. И треск покорёженного борта, слившийся с криками несостоявшихся стрелков. Паника среди турок усилилась, о нас на время забыли.

— Поднажми, хлопцы, — проревел за спиной Данила.

И галера дёрнулась, начав медленно удалятся от повреждённого судна. Вслед отчаянно закричали остатки взбунтовавшихся невольников, зажатых пришедшими в себя турками к борту галеры.

Простите, братцы. Знаю, что вы поднялись в драку в надежде на нашу помощь. Но вот только помочь мы вам ничем и не сможем. Не выстоять нам против всего турецкого экипажа. Мало нас слишком!

Несколько невольников, гремя цепями, бросаются в море.

— Это куда же они?! — охнул, размахивая горящим фитилём грузин. — Утонут!

— Конечно утонут, — зло прохрипел, приковылявший на корму бывший помойный раб. — С цепями на руках особо не поплаваешь. А только их всё едино за бунт казнь лютая ждала. Лучше уж так! Куда?! — развернулся он ко мне. Но я уже хватаю лежащую рядом верёвку, свёрнутую в бухту и, изо всех сил, бросаю в сторону ещё барахтающихся в море людей. — Не поможешь ты им, — тут же выговаривает мне старик. — Далеко!

— Так добросил почти, — горячо возразил ему Георгий и в досаде запустил догорающим фитилём в сторону вражеской галеры. — У, вражины проклятые!

Верёвка, лениво сползая за корму полусонной змейкой, вдруг неожиданно натянулась, резко ускорившись. Старик охнул, прекратив ругаться, судорожно ухватился за неё.

— Подмогните! — вскричал он, натужно тяня верёвку на себя. — Чего встали?!

Я кинулся к нему, ещё до конца не осознав, что совершённый с отчаяния поступок неожиданно принёс результат и за верёвку всё же кто-то смог ухватиться. Ну, теперь-то я её нипочём не выпущу! Лишь бы турки про нас не вспомнили, да опять стрелять не надумали.

— Тяните, — засопел мне в ухо Григорий и прохрипел, вторя моим мыслям: — Пока турки не опомнились.

Втроём дело пошло быстрее. И пару минут не прошло, как через борт на корму повалился, громыхая цепями на руках, здоровенный детина с длинными мокрыми волосами, залепившими лицо.

— Живой, — склонился над ним грузин, потрепав по плечу. — Нахлебался, поди, водицы морской!

Тот закашлялся, сплёвывая на палубу зеленоватой жижой замешанной на желчи, приподнялся, ошалело мотая головой.

— Проклятые кандалы! Чуть было на дно не утянули!

— Чего? — переспросил Георгий, не поняв ни слова из сказанного по-польски.

— Уходить нужно, вот чего! — рявкнул в ответ старик. — Басурмане, вон, опять за луки взялись! Оглянуться не успеешь, как стрелами утыкают, — бывший помойный склогился над спасённым, потянув его за рукав. — Бежим! — рявкнул он ему, переходя на польский. — Не то убьют!

— Быстрее на палобу. Там нас корма от выстрелов прикроет, — скомандовал было я и замер, встретившись с выпученными глазами поляка.

Чего это он? Смотрит так, будто чёрта перед собой увидел. Или просто меня узнал? Да нет? Мой реципиент его не помнит. Хотя…

Рявкнули вразнобой мушкеты, выбивая щепу в корабельных надстройках и мы со всех ног вываливаемся с юта к налегающим на вёсла гребцам.

— Мы где-то встречались, пан? — выдавил я из себя, с трудом переводя дух.

— Все московиты, которых я встречал, в земле лежать, — криво усмехнулся в ответ поляк, преображаясь на глазах. Вот вроде бы только что едва на корм рыбам не отправился, а уже и в движениях неуловимое пренебрежение проскальзывает, и смотрит сквозь тебя словно на пустое место. — Выходит, не встречались.

— Чего он тебе лопочет, Чернец? — Георгий, не поняв ни слова из сказанного поляком, тем не менее что-то уловил в голосе спасённого и ощутимо напрягся. — Неужто лаяться?

— Скажешь тоже — лается! — захихикал, отдуваясь, старик. — Это он так нас так благодарит да радуется. Ещё и кошель, набитый золотыми червонцами, за спасение своё обещал! По всему видать, важный пан!

Вот ведь! А бывший помойный, оказывается, ещё и по-польски понимает. Непростой старик!

А поляк, как раз наоборот; русский знает, а говорить на нём принципиально не хочет. Ещё и оскорблять почему-то сразу начал, несмотря на то, что я ему жизнь только что спас.

Что это: обычное для знатного шляхтича высокомерие или он специально мне грубить начал?

Я ещё раз внимательно вгляделся в лицо спасённого шляхтича. Хищные, слегка раскосые глаза, ястребиный нос, искривлённые в презрительной улыбке тонкие губы.

Нет. Не помню. Вот и думай теперь! Вытащил из моря на свою голову проблему! Рыбак хренов!

— Но я то, пока ещё живой, — вернул я шляхтичу ядовитую улыбку. — И умирать не собираюсь. А, пока, прошу за вёсло, ясновельможный пан. А то турки рядом, а у нас каждый гребец на счету. Нам бы на берег поскорей выбраться. А там может и выяснится, кому из нас в земле лежать.

Но на берег выбраться было не так уж и просто. Мы уже пару часов изо всех сил вёслами махали, а по левому борту по-прежнему медленно проплывали отвесные горы, начисто перекрывая доступ к берегу.

— Что же так не везёт-то? — выдохнул я с натугой налегая на ставшее неподъёмным весло. — Должна же, наконец, самая завалящаяся бухточка показаться?

— Зато туркам везёт, — процедил сквозь зубы бледный как снег Тараско. — То-то, наверное, радуются, да сабли точат!

— Видать сильно мы этого Култук-пашу разозлили, раз в вдогонку кинулся, — оскалил зубы Аника, смотря на нагоняющую нас галеру. — Сам едва на плаву держится, а вцепился будто пёс косуле в бок! Не отстанет теперь!