Федор Годунов. Потом и кровью

Что же кается бесстрашия, то и тут, пожалуй, невольники превосходили своего соперника. Нет, о храбрости янычар на всю Европу ходили легенды. Вот только эти бойцы были обучены биться на суше, а не на полузатонувшем корабле посреди бушующего моря. Гребцы, пережившие на галере ни одну бурю, были к ней более привычны. Да и деваться им было некуда. Рабы шли в бой, предпочитая смерть, перспективе вернуться на вёсла или того хуже, подвергнуться жестокой казни. Во всяком случае, я бежал навстречу туркам именно с такой мыслью.

Завязалась схватка, мгновенно превратившаяся в кровавую мясорубку. Каждый понимал, что проигравшего ждёт только смерть. Потом с корабля не убежишь; найдут и обязательно кишки выпустят. Люди рубили, кололи, порой даже душили, зачастую срываясь вместе с хрипящим врагом в море.

Я, едва не вылетев за борт, слегка приотстал, ворвавшись в схватку в последних рядах. Тут же едва не напоролся на выставленный молодым янычаром ятаган, с трудом отклонился, полоснув по лезвию цепью, отмахнулся зажатой в левой руке ножом, не достал и, снова грохнулся на ушедшую из-под ног палубу, приложившись о злополучный настил. Рот наполнился солёной водой, заставив судорожно закашляться и подавив на корню матерные слова. Рывком поднимаюсь, каждое мгновение ожидая смертельный удар сверху, и встречаюсь глазами с моим противником, лихорадочно копошащимся в метре от меня.

Что, тоже не весело пришлось? Качка, она такая! Для всех качка. А вот ятаган ронять не нужно было. Я вон, хоть и треснулся, а нож не выронил, да и цепь само собой никуда не делась!

Рывком бросаюсь на потянувшегося к оружию турка, опрокидываю, с силой вгоняю нож в бок и вновь прикладываюсь головой о ненавистный настил.

Проклятый шторм! На мне так скоро живого места не останется! Вот только некогда шишки щупать, схватка у на палубе ещё кипит. И, по-моему, не очень удачно для нас. Недаром Порохня так орёт призывно, что его голос даже сквозь бурю слышно.

Несусь обратно, сжимая в руке ятаган. Оружие, конечно, непривычное, не чета сабле, но всё же получше куска цепи будет! Опускаю его на голову одному из турок, преградившего было путь, вгоняю нож в спину второму, и вновь качусь кувырком теперь уже вдоль палубы, ткнувшегося носом в пучину корабля.

На этот раз от души матерюсь, поминая всех святых и угодников вместе взятых. И, получив мощный пинок по жалобно захрустевшим рёбрам, опрокидываюсь на спину, заняв тем самым удобное положение, чтобы хорошо рассмотреть летящее мне в лицо клинок ятагана. Очередной крен, и усатого турка опрокидывает навзничь, отшвыривая прочь от меня.

— Ну, извините, граждане святые, — прохрипел я, тяжело поднимаясь на ноги. — Погорячился!

Бросился было к моему несостоявшемуся убийце, но тому уже проломил цепью голову подскочивший сбоку помойный. Старик тут же вырвал у убитого ятаган и радостно засмеялся, оглянувшись на меня. В его глазах отражались безумие и безграничное торжество.

А старик-то, судя по всему, явно в прошлом воином был. И натерпелся он на этой галере поболее нашего. Есть что супостатам высказать!

— Братья! К люку пробивайтесь! — на этот раз расслышал я отчётливо крик Данилы. — Беда будет, коли всех басурман из трюма выпустим!

Оглядываюсь по сторонам, нахожу глазами злополучный люк. Вокруг него сгрудилось несколько янычар, на которых яростно наседало с десяток невольников во главе с атаманом.

Вот оттуда показался ещё один янычар. Начав лихорадочно подниматься на палубу, но прорвавшийся сквозь вражеский строй молодой гребец смачно бьёт ногой по лицу, опрокидывает несчастного обратно. И тут же сам заваливается следом, получив сабельный удар в спину. Очередной креп опрокидывает всех к правому борту. Люди начали резаться прямо там, лёжа, пуская в ход ножи и цепы, выковыривая глаза, вгрызаясь зубами в горло.

Мне удалось удержаться, зацепившись за обломок поломанной мачты, корявым обрубком торчавший из палубы. Вскочил, подбежал к уже никем не охраняемому люку, рубанул показавшегося было из трюма турка.

— Извини! — выдохнул я, сплюнув в трюм, — но нельзя к царю вот так, без доклада ломиться. Да и не принимаю я по пятницам!

В ответ тоже плюнули — огнём из мушкета. Я отпрянул от края, радуясь, что турок умудрился промазать. Вот ведь, нехристь шустрый! Даром, что мушкет фитильный, а не искровой, всё равно в такой сырости выстрелить умудрился!

Сбоку наваливаются ещё два янычара. Сразу стало не до размышлений. Я попятился, отмахиваясь ятаганам и стараясь не дать им сблизиться. Отбил выпад одного из своих врагов, отшатнулся от железного росчерка, едва не располосовавшего лицо, от другого и упёрся спиной в уцелевшую мачту, с ужасом понимая, что очередной выпад, я могу уже и не отбить.

Положение спас старик, выскочивший у меня из-за спины. Бывший помойный хитро крутанув саблей, поймал одного из янычар на ложный финт, и походя вогнал клинок тому в живот. Турок закричал, попытавшись схватить своего убийцу за руку, но старик, выдернув оружие, уже устремился к его товарищу. Тот развернулся в сторону нового врага, пластая сталью воздух и захрипел, получив удар уже от меня.

А вот нечего было бок подставлять!

— Благодарствую, дедушка! — выдохнул я устало, схватившись за мачту, чтобы не оказаться смытым очередной волной. — Ты мне жизнь спас.

— Все под Богом ходим, внучок, — старик склонился над зажимающим живом янычаром и, вынув у того из-за пояса нож, перерезал ему горло. — Случай будет, сквитаемся.

— Надо к люку идти, — оглянулся я на крики гребцов. — Помочь.

— Да нет там более ворогов, — в голосе бывшего помойного слышалась откровенная досада. — Порубили всех супостатов, разве не видишь.

Я ещё раз взглянул в сторону люка и увидел показавшуюся из него голову радостно лыбящегося Тараски.

Глава 10

— И что дальше? Куда мы теперь?

Вопрос, заданный кем-то из бывших невольников, повис в воздухе. Очень уж непростым был этот вопрос. Так сразу на него и не ответишь!

Вчера, сцепившись с турками в яростной схватке не на жизнь, а на смерть, мы таким вопросом не задавались. Самим бы выжить, да врага одолеть. Дальше на тот момент никто не заглядывал.

Да и после, оставшимся в живых, не до того было. Люди так умаялись, что, разместив раненых в капитанской каюте, сняв цепи с рук и позаимствовав у турок одежду, сразу спуститься в трюм и повалились без сил на гамаки, наплевав на всё: и на продолжавший бушевать снаружи шторм, и на заполнившую почти на четверть трюм воду, и на рухнувшую с жутким треском вторую мачту.

Выживем до утра — хорошо, тогда и думать будем, что дальше делать, а нет, так хоть умрём свободными, без цепей и кандалов проклятых.