Федор Годунов. Потом и кровью

Ни слова не говоря, казак подвёл меня к стоящей возле стены бочке, доверху наполненной водой и, разбив ковшом тонкую корку льда, зачерпнул.

— Снимай рубаху.

Слова протеста застряли в горле, натолкнувшись на непреклонный взгляд запорожца. Тяну через голову рубаху, стараясь не задеть туго затянутую рану на предплечье, топчусь возле бочки, поёживаясь на промозглом ветерке и чуть не реву, окаченный ледяной водой.

Процедура повторилась ещё пару раз, чуть не превратив меня в ледяную статую. Затем, сунув в руки кусок материи, казак завёл меня обратно в курень, усадив за стол.

— Давай поедим да заодно обсудим, кое-чего, Чернец.

— А что там обсуждать? — тяжело вздохнул я. Похмелье, не выдержав пытки ледяной водой, почти отступило, но настроение у меня от этого не улучшилось. — Думаешь будут проблемы из-за того, что я убил Щербину? Так он вроде сам меня на поединок вызвал. То многие видели. И одолел я его честно, у всех на глазах.

— Про Щербину ты забудь — пренебрежительно махнул рукой казак. — Это для дела даже хорошо, что он тебя на поединок вызвал. Теперь никто на Сечи не скажет, что ты плохой воин и саблей владеть не умеешь. Как-никак опытного казака зарубил. Да и выживет Щербина, скорее всего, если лекарь не врёт, — весело оскалился Порохня. — Грудь ты ему знатно проткнул, да по всему видать, не в том месте, где нужно было. Так что теперь у тебя лютый недруг в Сечи появился.

— Опять драться придётся? — тяжко вздохнув, поинтересовался я.

— Не придётся. Дважды за одну обиду на поединок вызывать, не по обычаю будет. Лыцарство такое не одобрит. Так что о Щербине, пока, забудь. Тем более, что ты его на лавку надолго уложил. Хорошо, если к весне на ноги встанет.

— А что тогда? — не понял я, куда клонит Данила. — Думаешь, меня при дележе добычи могут обойти?

— Об своей доле ты Чернец, не волнуйся. Там всё честно будет. Сегодня же и получишь сполна всё, что за своё участие в походе заслужил. Но сначала нужно в церковь сходить, там отец Иннокентий за упокой души погибших в походе службу вести будет. Хоть все и знают, что ты чуть было монахом не стал, но то, что в вере крепок, показать будет не лишним.

— А зачем? — удивился я.

Дело в том, что хоть Сечь и являлась в этих краях оплотом христианской веры, но отношение к посещению церкви и соблюдению религиозных правил и обрядов было довольно терпимое. Хочешь зайти в церковь помолиться — идти, мимо пройдёшь, ну и пёс с тобой. Твоя душа — тебе, на том свете и ответ перед Богом держать. Остальным до этого дела нет. Лишь бы крест на шее носил да имя Христово открыто не ругал.

— А ты думаешь, зачем тебя Тараско в шинок вчера потащил? — усмехнулся Данила. — Нет. Удачное завершение похода отпраздновать — это дело нужное. Но главное, он товариществу тебя показал, сечевиков к тебе расположил. Он ведь, пока вы там гуляли, многим о тебе рассказал; о том, сколько ты пользы в походе принёс и как несправедливо с тобой старшина обошлась. Да и мы с Грязным с сечевиками знатно посидели. Здесь ещё помнят, как он с татарвой рубился, — Порохня усмехнулся в усы и со значением добавил: — А сегодня казакам по ковшику поднесут, а заодно об обещании за тебя на Раде слово кликнуть и напомнят. Так что готовься, Федька. Быть тебе сегодня в запорожцы принятым.

Здрасти. Вы пицу заказывали? Нет? Всё равно мы идём к вам!

Похоже Порохне и Бородавке и заняться больше нечем, ктоме того как меня в казаки пропихнуть. И моего мнения по этому поводу отчегото никто не спрашивает.

— А разве не старшина решает, когда и кого в казаки принимать? — осторожно поинтересовался я.

— Старшина, — согласился Данила. — И, если бы они все против были, ничего бы и не вышло. Сагайдачный, Тискиневич, да Барабаш, что войсковым писарем недавно выкликнут был, и впрямь, против тебя будут. Что Григорий, что Дмитрий, сторонники Петра. Его в кошевые кликнуть хотят. А значит, все, кто сторону Бородавки держат, им не по нраву будут. Но сам кошевой атаман и войсковой судья Евстафий Стеблевец казаков, что про тебя на раде выкликнут, поддержат. Ты, главное, молча стой до поры, — внушительно пробасил казак, грохнув кулачищем по столешнице. — Если обвинять в чём будут, не отвечай, а вот как я выступлю да перед лыцарством за тебя поручусь, то тебе сигнал будет. Поклонись казакам и скажи: — «Мол, если тебя достойным в казаки принять не считают, то и награды за поход тебе не нужно. Жертвуешь, мол, половину своей добыче церкви, чтобы помолились за упокой души казаков из похода не вернувшихся. А другую половину, пусть шинкарям отдадут, чтобы казаки могли сегодня бесплатно также своих товарищей помянуть». Понял ли?

И ведь даже не сомневается в моём ответе. Ладно. Казаком я буду или вселенским патриархом, не так уж и важно. Всё равно ближе к весе «погибну». Так зачем с Порохнёй отношения портить?

— Понял, дядька Данила. Как не понять, — грустно улыбнулся я.

Всё-таки оттуда из будущего как-то по-другому представлял я себе Запорожскую Сечь и жизнь казаков. Более прямой и открытой, что ли. Без подковёрной борьбы свойственной другим государственным формированиям. Так нет. И тут всё как у людей: интриги, поиск сторонников, подкуп электората. Видимо не могут люди без этого и даже в первобытном племени обязательно начнётся борьба за власть.

— Да ты не бойся, Чернец, — по своему интерпретировал выражение моего лица Порохня. — Твоя доля за тобой и останется. Не примет отец Иннокентий твоего пожертвования. Ещё и старшину пристыдит. А там и старые сечевики своё слово скажут; всколыхнут хлопцев.

Надо же, какие бескорыстные священники в В Запорожской Сечи служат! Или это на отца Иннокентия Бородавка с Порохнёй надавили? Впрочем, какая разница? Главное, что всё моё при мне останется. Хоть за богатством я сильно не гонюсь, а лишними деньги, что мне за поход причитаются. точно не будут. Тут и к предстоящему в следующем году походу снарядиться нужно, и казаков в свой отряд привлечь, и Насте что-то для безбедной жизни выделить.

Возле церкви встретили, топтавшегося у входа Грязного. Тот оживился, заметив нас, бодро затрусил навстречу.

— По здорову ли, Фёдор? — участливо поинтересовался боярин, мазнув глазами по раненой руке. — Заждался я тебя.

— По здорову, — усмехнулся я в ответ. Ишь какой заботливый. Наверняка последними словами себя костерит, что без присмотра меня вчера оставил. И то, что предотвратить поединок он всё равно бы не смог, в расчёт не принимает. Старой закалки человек! — А где Янис, Тараско, Аника?

— Так на струг купеческий грузятся. И Настя с ними. По Днепру до самого Киева доберутся. А оттуда уже кто куда. Я в Смоленск, Тараско с Настей к нему на хутор, а Янис с Аникой на Москву подадутся. Всё как с тобой обговорено было, — солидно заключил Грязной.

— А что так спешно? — неприятно удивился я. — И не попрощались даже.

— Так купцы спешат. Расторговались вчера с кошевым, добычу, что мы в Варне взяли, на струги погрузили, вот теперь до того как морозы ударят, до Киева добраться торопятся. Дорога нелёгкая, пороги по пути опять же. Ну, и мы с ними сговорились до города вместе добираться. Государь, — понизив голос, продолжил Грязной, заметив, что Порохня прошёл вперёд. — Могу ли я что-то обещать от твоего имени людишкам, на которых сынок мой, Тимоха укажет?

— Обещай, — кивнул я, соглашаясь. — А Тимохе передай, что, как трон себе вверну, быть ему думным боярином. Да и весь род твой возвышу, как обещал.

Бывший опричник приложил руку к сердцу, не решаясь кланяться на виду у спешащих в церковь казаков.

— Когда вернуться думаешь?

— Так весной, государь, — почесал голову Грязной. — Зимой до Сечи добраться трудно. Купцы не поплывут, так как добычи ждать не приходится, а степью добираться, только сгинуть без пользы.

— Хорошо, — кивнул я, соглашаясь с доводами боярина. — Только помни о мае. Я и Янису о том говорил. Чтобы в марте, крайний срок в апреле здесь был. Потом события как кони дикие понесутся. Не успеешь за узду ухватить, потом не догонишь.

— Буду, государь, — вновь приложил руку к сердцу Василий. — Дозволь идти. Купцы ждать не будут.

— Ступай. Удачи тебе, Василий Григорьевич.

— Береги себя, Фёдор Борисыч.

Я ещё немного постоял, провожая взглядом Грязного. Ну, вот и всё. Своих людей в Москву и Смоленск заслал. Теперь остаётся только ждать. Как вернуться, хоть что-то прояснится.

— Чернец, чего встал? — оглянулся на меня Порохня. — Пошли. Отец Иннокентий уже службу начал.

Я мотнул головой, отгоняя прочь невесёлые мысли и решительно вошёл в храм.