Федор Трофимович и мировая наука

Гена приземлился на ровном такыре у самых палаток. Пока мы тормозили, вся партия сбежалась к самолету. Они сначала никак не могли догадаться, кто и зачем к ним прилетел, а когда я выпрыгнула, в самом деле удивились, и Ким - я этого ожидала - сказал:

– Смотрите, летает в собственном самолете. Уж не заболели ли вы, мадам Рокфеллер?

– Нет, не заболела, - сказала я.
– Все в порядке, насос привезут через два дня, а я сделала удивительное открытие, и мне теперь поставят памятник.

– Давно пора, - сказал Ким.

– Чаю хотите?
– спросил Седов у Гены.

– Нет, пора лететь. А то до темноты не доберусь до Ургенча.

Меня возмутило равнодушие геологов.

– Я не шучу, - сказала я.
– В самом деле со мной произошла совершенно удивительная история.

– Где?

– В Туйбаке.

– Чего ж тебя туда занесло?

– Так вот, в Туйбаке я нашла такую вещь, что сегодня же вы, Седов, отправите меня в Москву, в Академию наук.

– Разумеется, - сказал Седов.
– Отправлю. Ты сегодня долго была на солнце? Перегрелась?

Я в гневе разорвала шпагат, газеты рассыпались, и коврик послушно лег у моих ног.

– Где-то я его видел, - сказал задумчиво Гена.

– В Туйбаке, - ответила я.

– Так это психованного деда машина...

– Вот-вот, все вы так думаете. А как насчет моих умственных способностей?

Я встала на коврик и подумала из всей силы: "Лети!"

Дальнейшее произошло в какие-то доли секунды, причем я не сразу сообразила, что же все-таки произошло. Я так боялась, что коврик вообще не полетит...

Коврик взмыл к небу, я не удержалась на нем; падая, успела ухватиться за угол, коврик порвался, кончик его остался у меня в руке; я шлепнулась на землю, и когда открыла глаза, коврик, как воздушный змей, парил высоко над нами, удаляясь, как положено говорить в таких случаях, в сторону моря.

– Назад!
– кричала я, не чувствуя боли от падения.
– Вернись немедленно! Да держите вы его! Ловите!
– Это я кричала Гене.

– Разве догонишь?
– разумно сказал Гена.
– У него скорость не меньше трехсот.

И тут я заревела. Я сидела в песке, сжимая в кулаке уголок ковра; все утешали меня, еще не осознав, какую потерю понесла мировая наука, а я, дура, преступница, беспомощно ревела.

И теперь, хотя Ким говорит, что мне можно поставить памятник и за тот кусочек, который попал в Москву и на основе которого пишутся минимум три докторские и десять кандидатских диссертаций, который изучают два НИИ и одна специальная лаборатория, я все равно безутешна.

Только вот надеюсь, хоть и не очень, что коврик вернулся к Федору Трофимовичу и обиженный старик скрывает его пока от ученых и корреспондентов ведь сколько их у него побывало, а он им ни слова.