Феерия для другого раза I

Они оскорбили меня! Пусть только они вернутся! Они искали у меня сигареты!.. я слышу, как они это делают!.. здесь… там… этаж… другой… раздаются звуки пощечин, вой! а потом тишина… спокойствие, которого добились силой! они проходят один этаж за другим… самоубийство? вот это номер… несутся, словно смерч! все тюремщики!.. крах! все пять этажей!.. вся банда!.. от их топота дрожит вся тюрьма! десять корпусов, разделенных на клетки!

«Самоубийца!» Тарарам! За это в камеру буйнопомешанных! У висельника визитеры! музыка! сирены! свист! псы! Опера!

– А вы, милый Аэд, на что вы рассчитываете? Вы достаточно настрадались? Нет? Герцог де Вандом* [128] желает прогуляться с вами по улице Репо [129] …* [130] вернетесь ли вы?… сумасшедший! рогоносец! хороший переход! Але-ап! Вам оставили ваш ремень!.. решетка в потолке! петлю на шею! и привет!.. И нет гарантии, что вас похоронят на улице Репо, как Деноэля в Доме Инвалидов!.. даже это будет уже одолжением! Может быть, это произойдет на площади Конкорд в присутствии пятьсот тысяч помощников!.. Ах, ностальгия по прошлым преступлениям! зло для страны! оставайтесь в изумлении! в следующем году в Париже! жрите поэта, Парижем правит глупость, и это нечто! вы прибудете туда мертвым! самое лучшее и полезное, что вы можете для них сделать!.. Ваша родина, французы, – кладбище Пер-Лашез…* [131] там лежат те единственные, кто никогда уже не причинит вам вреда…

128

Рене Майэр (1895–1972) – политический деятель периода IV Республики. Он входит в жизнь Селина со времени своего назначения на пост министра юстиции, само Министерство находится на площади Вандом. Предшественники Майэра на этом посту были причастны к приговорам и казням коллаборационистов в форте Монруж. Поэтому в декабре 1949 г. в письме к новому правительственному чиновнику, занимавшемуся его делом, Селин рассказывает о «графе Майэре де Вандом-Монруж».

129

Repos (франц.) – покой, здесь: предвечность, успокоение.

130

Улица Репо одна из тех, что идут вдоль кладбища Пер-Лашез.

131

В одном из этих писем Селин пишет: «Во время Конференции французских ученых, проходившей в мэрии Зигмарингена, чтобы поднять дух последних… я заявил в полный голос, что мне горько находиться здесь, что я никогда не буду издавать своих книг в Германии и что у меня только одно желание – быть похороненным на Пер-Лашез. Я даже предложил идею создания общества друзей Пер-Лашез». Желание быть похороненным на кладбище Пер-Лашез несет тот же смысл, что и желание присоединиться к матери, похороненной там же.

– О, ваш гроб вскрывают, освидетельствуют ваши бренные останки, да, это вы! точно вы! и тогда придет долгожданный покой, настоящий…

В общем и целом, возвращаясь к сказанному, как вы думаете, я закончу свои дни здесь? Мои дни? полдня! четверть дня! Я все еще сопротивляюсь! Я вам надоедаю! Вас удивляет мой открытый бунт? мое чувство ответственности? мои цели? У меня есть Бебер, Арлетт! У меня пятеро малых детей в Буа!* [132] У меня старенькая мама, которую я уже не увижу, мой отец Фердинанд рядом с ней,* [133] я никого не брошу по дороге, мсье! ни одного солдата, ни единого больного, ни любовницы, ни моих забот и хлопот, ни самой смерти! Никогда! ни тридцать шесть тысяч ног, которым так и хочется затоптать вас!

132

Дочь Селина жила в Нейи, возле Булонского леса.

133

Маргарита Гийу и ее муж Фердинанд Детуш похоронены на кладбище Пер-Лашез.

– Бездельники! Трусы! Мрази! Свиньи! – несется по этажам.

– Тихонечко, цыпленочек! Идите сюда вместе со своими слухами! вас продырявят с двадцати пяти шагов! Вы уверены, двадцать пять шагов? я должен буду настроиться! Двадцать пять шагов ведут куда? В ящик? хватит четырех!

Ну ладно! увидимся на том свете! До свидания! Проклятые хамы! хотят уничтожить всех! Я многое пережил! Но споря! я спорю с Гортензиа, когда он оскорбляет меня через глазок! Я разговариваю с идиотом, у которого «обжалованию не подлежит» из 262-й! с сумасшедшей шпионкой из 32-й! и с 64-й! мой сосед, хладнокровный, как тюлень! через стенку! положительный!

– Мразь! – я ору!

Он мне мешает творить. Он не затыкается? я его заткну! он вопит! наконец я сдаюсь!.. Я сочиняю песню… они и не подозревали… у меня есть песни… (все записаны!), послушайте куплетик, итак – «Меж двух».* [134]

Я найду тебя, падаль! И в мерзкую ночь Я прицелюсь в глазенки – и вышибу прочь! Две большие дыры! Упоительный тир! Твою подлую душу отправлю в сортир! Ты увидишь красиво одетых людей, Увлеченно кружащихся в вальсе костей Над погостом приюта «Послушных Детей»!* [135]

134

Селин написал две песни, обе они были представлены на рассмотрение в Союз авторов, композиторов и музыкальных издателей.

135

В Париже не существует кладбища «Боне Анфан» («Послушных Детей»), однако в квартале Пале-Рояль, где Селин провел свое детство, на улице Боне Анфан, которая была так названа, потому что на ней располагался коллеж, основанный в 1208 г. для тринадцати школьников, живущих на содержании городских властей, певчих хора часовни Лувра.

Нагловато?… допускаю… ну а припев? просто очарование! почти сладострастный!.. вы слышите… а музыка!.. (в этот миг артист удивлен!.. игра!.. он видит публику!)

Вот тетушка Эстрем, ее малыш Лео!.. Вот Клементин и вот Тото-храбрец! Сказать ли им, что празднику конец?

(Хор: Эх, пусть катятся к чертям!)

И к черту весь твой род! Пусть ветром разнесет! Прощай, засохший лист, И пустота забот!

Не правда ли, концовка очаровательная, веселая! как вихрь!

Я обещал это Револю…* [136] классная песня, как бы это сказать… ритм!.. тонкость!.. песенка не для всех! Он должен был спеть мне ее в Бекон [137] … на «Бенефисе»! «Посылки примерным заключенным»… ну и событие, не так ли?!. было еще шесть куплетов… весьма пикантных, уверяю вас! Они были исполнены в «Европейце»,* [138] я действительно прославился!..

136

Макс Револь (1894–1967) – танцор, акробат, певец, постановщик «живых картин», мастер бурлеска, был другом Селина. После войны он жил в Медоне.

137

Бекон – искаженное название пригорода Парижа – Безон, где практиковал Селин.

138

«Европеец» – кафешантан, а позднее, с 1927 г., мюзик-холл, располагавшийся на улице Био, № 5.

Так могло бы быть!

Я проорал ее, мою песню, там, из своей могилы, соседу за стенкой!.. Он меня не прерывал… четверть часа… час… а потом он снова начал выть! с еще большей силой! Но, извините, я могу его переорать! Я знаю как! Моя грудная клетка расширяется в тот момент, когда я уже действительно больше не могу, когда я слишком страдаю, когда я не могу, к примеру, нормально посрать в течение десяти… двенадцати… тринадцати дней… удар под дых! они не хотят ставить мне клизму, и я вою!

Они меня держат в немыслимой жаре, почти пятьдесят градусов! нарочно! нарочно! мне все равно! клизму! уверен, если я буду выть, они придут!.. я заглушаю воплями всех остальных! я лаю, как здоровенный сторожевой пес!.. собаки мне вторят… три, четыре своры… вот, пожалуйста, слышите, какой шум? Гав! Гав! Гав! Стража вмешивается, четыре автомата, я подаю им знак: я прилип! больше не могу… вставать!.. двигаться!.. финиш! они выходят, идут искать дамочек!.. Носилки!.. вот!.. это напоминает Африку и Фландрию… Ипр в 14-м году…* [139] Нас никогда не минуют всевозможные осложнения! И Безон тоже, английские бомбы… там уж я развернулся! пришивая ноги, руки, половые органы, головы!.. «Верный присяге» – и это не все! Кантон Аржантей! свидетельства о смерти…* [140] это я! безупречный! совесть! характер!

139

Селин был ранен 27 октября 1914 г., в девяти километрах от Ипра, где полгода спустя, в апреле 1915 г., впервые был применен отравляющий газ – иприт.

140

Через месяц после назначения в диспансер в Безон Селин стал военным врачом. Округ Безон находится в кантоне Аржантей. В зоне, отмеченной для бомбардировок, в том числе и в Аржантей, в обязанности военного врача входило констатировать смертные случаи и проводить освидетельствование.

Развернутая панорама жизни! Вы видите на сцене самих себя… какие пышные декорации!.. Там, в тюремном лазарете, мой случай известен, естественно… ко мне особое отношение… только вода слишком горячая!.. доктора не такие идиоты, как другие, это немного мешает, проблемы, горькая правда… они мне ни разу не сказали ни слова, но они видят… у меня право на три дня лазарета, на пятнадцать ампул, еще на две клизмы, на семь бутылок «питательного» пива* [141] и на промывание моих струпьев «фиолетовыми кристаллами»…* [142] Если в тюрьме завелся идиот, его обязательно подселят ко мне, кровать рядом, нас двое… надо его заставлять жрать, надо развлекать… вот оно, уважение, доверие, медики видят главное… Смотрите, огромный, отчаявшийся, по кличке Баррабас, русский, сапожник по профессии, можно сказать, я спас ему жизнь… он штрыкал в лучевую кость вилкой… а потом принялся за бедро, под одеялом… он убивал себя… Вы говорите – человек! решение! он нашел на бедре артерию, это верная смерть!.. за два дня он оправился!.. только благодаря мне!.. убеждения, пантомима! я буквально излучал душевный оптимизм! он ест суп! правда, я слышал, потом он покончил с собой… через две недели бросился под поезд… в туннеле… сломал наручники, а они собирались его выпустить…

141

«Питательное» пиво – солодовое пиво, исключительно калорийное.

142

Кавычки, которыми Селин выделил выражение «фиолетовые кристаллы», должны были намекать на фирму-производителя перманганата калия (т. е. марганцовки), прекрасного антисептика фиолетового цвета, используемого в дерматологии.

Погодите, я еще вернусь к горе-сапожнику! этот задор! надежда! основательно напичканный витаминами! с мягким брюхом! клизма! молодость! я верю в чудеса! Я даже не слышу больше рыка морских львов!

Появляется Гортензиа…

– Пошел вон! Лазутчик!.. – кричу я… – Эпилептик! Псих! Сраный Заседатель!

– Вот как я тебя!

– Вишист! Нигер! Сигара! Угольщик! Пошли вы все на… Караиб! Содомит!.. хамло! Джаз-банд!

Вот вам действие витаминов! Я сбиваю его с толку… Да он экто и ничто другое! Плазма! Ах, Людовик XIV и всякое такое! Ах, явления! Имел я их всех!