Феерия для другого раза II (Норманс)
Шрифт:
Дом качается… а они мотают меня по краю бездны…
– Лекарство! лекарство!
Я потихоньку перевожу дыхание… выкрикиваю им все, что я думаю…
– Лекарство! лекарство! сволочи!
Правда! они бросаются к двери, давка, куча мала! вот он, момент истины! болтанка поутихла… они все-таки ломают эту дверь! на нее нужно навалиться вдесятером… вдвенадцатером!
– Ваш рассказ бессвязен!..
Я слышу… я вас слушаю… я рассказывал вам о Рудольфе… Мими… я их тогда внезапно увидел… возле окна… и сейчас опять вижу!.. я их снова вижу!.. ладу и складу!.. что они делают возле окна? они живут на втором этаже… как они спустились? как оказались на тротуаре? я не знаю… я еще не раз вспомню этих двоих: Рудольфа и Мими… ужасно, что я забыл!.. я вам не рассказал еще о сотой… о тысячной бомбежке! но вы ничего не потеряли, погодите! я приду к вам чуть позднее! ладу и складу! вы бы слышали эти бумы! вас, думаю, они бы тоже опьянили!.. пьяный?… пьяный?… да я вообще ни капли в рот не беру!
– Выслушайте ее, осмотрите, доктор! выслушайте ее!
Ах, выслушать! выслушать! Рудольф и Мими настаивают, приказывают мне! оба!.. вы бы их видели, я вам подробно опишу, они в костюмах из «Богемы»… великолепной «Богемы»!.. откуда они свалились?… «Вот в чем вопрос…»* [146] я не видел, как они спускались, «они репетировали» у себя… Да! да!.. я-то знаю… они репетировали музыкальную сцену… сейчас я не сомневаюсь, это были они, там… а как расфуфырились!.. он в одежке той эпохи!.. и парик
146
Смотри «Гамлет», монолог акта 3, сцена 1. Слова эти следуют за фразой «Быть или не быть…», которая цитировалась Селином выше.
– Спасите ее, доктор! спасите ее!
Мими наклоняется… ближе… ближе… к моему уху…
– Спасите ее, доктор! Я люблю вас!
И плюх!.. пощечина! она выпрямляется, что-то бормочет!.. рычит! «гроооо!..» это что, кокетство? нет? я думаю, что бури, бушующие безостановочно, могут всех довести до белого каления… нервы натянуты до предела! а еще жажда… я изнываю от жажды!.. а тот, там, на мельнице, больше всех страдает без воды!.. убийца! он в ответе за все!.. или почти за все! калека-на-вышке! я обвиняю его чуть ли не на протяжении всего повествования… вы скажете, потеряв всякий стыд и совесть… Безбожно? да, черт возьми! но однажды это станет нашей историей! эту бомбежку будут изучать в школе! вам зададут вопрос на выпускном экзамене, и если вы чуть-чуть замешкаетесь! вам не сдобровать! ее запечатлеют в камне!..
– Да, так кто разрушил Париж, мировую столицу блядей всех мастей?
– Жюль!
– Браво! – воскликнет комиссия! – Немедленно принять! Высокочтимый Кандидат! Кобелер Почетного Балахона! Выше голову! Оторвитесь от земли! Профессор! и Реклама! Орел! Летите!
И вот после шестидесяти лет страданий, смокинг и галстук и Туазон! лобызания, табу, миллиарды, лавровые венки! если вы удостоитесь чести попасть в Стокгольм,* [147] вас будут трахать короли! а может, даже кто и поважней!..
147
Упоминание Стокгольма – намек на Нобелевскую премию, полученную Андрэ Жидом в 1947 г.
И придет за вами смерть… и вас похоронят… произнесут прощальные речи… и наступит очередь вашего сына:
– Кто приказал разрушить Париж?
– Жюль-капитанский-Мостик! и никто другой!.. Черт его подери!
Потом внук! и правнук!.. вот так и сохраняется история нации, традиции и музыка… через экзамены!..
Я пережил эти события лично! какие характеры!.. вам только нужно поднять глаза… Ба-бах! поглядите! пробка на пробке! посмотрите на проспект!.. проезжая часть затоплена… лава! синяя! зеленая! сиреневая! потоки! корыта! качаются! на волнах! колышутся!.. все это сталкивается! перетекает! из одного ручья в другой!.. дома больше не тянутся к небу!.. да-да! вы могли бы подумать… нет! нет! они больше не тянутся к небу… они раздуваются… оседают… они напоминают шары… особенно дворец Ламбреказа…* [148] ах, этот маленький дворец… шестнадцатый дом по проспекту… розовый мрамор, каррарский, с голубыми прожилками… орнамент, если честно, так себе… он раздувается, раздается розовым… загорается… затем желтым… но не валится!.. не качается больше! держится… между мастерской Фремона и монмартрским Гаражом…* [149] как он трогательно заботился о своем доме, Ламбреказ! прошу прощения!.. это не безделица… не какой-нибудь завалящий коврик! не сомнительная «персидская» подстилка… и так во всем!.. я знаю, о чем говорю… я чую подделку с двадцати пяти метров… я воспитан на настоящих шедеврах… во времена моей бабушки подделки воняли, теперь они «не пахнут»!.. если б они воняли, пришлось бы закрыть все музеи!..
148
Под фонетической схожестью с именем Ламбреказ Селин подразумевает своего друга, художника, гравера, издателя Жана Габриэля Даранье (1886–1950), «самого великого гравера во Франции», как говорит Селин. Он родился на Монмартре, построил для себя в 1926 г. трехэтажный дом на проспекте Жюно и выкрасил в розовый цвет (а вовсе не отделал мрамором) фронтон этого здания. У Селина были дружеские отношения с Даранье. Во время изгнания Жан стал одним из тех друзей, кто больше всех занимался его делами, особенно поисками издателя его произведений.
После его смерти Селин напишет вдове: «Он, находясь в отдалении, был частью нашей нищей жизни. С тех пор как он ушел, наша жизнь стала еще более несчастной» (август 1950 г.), а затем в мае 1951 г., вернувшись из изгнания: «В этом большая, просто огромная его заслуга. Именно благодаря ему это чудо могло свершиться. Увы, он ушел… Дорогой Даранье, сколько трудов он приложил, как бесконечно деликатен и чувствителен он был ко мне недостойному».
149
Гараж действительно находится на проспекте Жюно, но ниже, на повороте с другой стороны.
Сам Ламбреказ – воплощение утонченности, прелестный друг, благородный, чувствительный, но вы бы его вывели из себя нечищеными ботинками… я тоже чувствовал себя скованно, бывая у него… я видел, что оставляю повсюду следы от обуви!.. я лечил его мать,* [150] он очень хорошо ко мне относился, но каждый раз я выходил от него на ватных подкашивающихся ногах… вывихнутые пальцы ног!.. от бесплодных попыток удержать равновесие, идя на цыпочках! из одной комнаты в другую… от одной «Смирны» к другой… я внимательно относился к его матери… они были мне благодарны… когда она умерла, я отсутствовал… ах, я немного отклонился от темы… ну, не так уж далеко!.. я повторяюсь: дворец под номером «16» больше не взлетает, только слегка раздувается… даже! неужели!.. качается, ходуном ходит, вырывается! он меня удивляет! ах! и приподымается! черт возьми! все-таки! я с ума сойду… он двигается!.. он уже на Курнёв!.. я знаю «Курнёв»! дворец собирается лететь в дыру, прямо в небо… так! он нацеливается… кружится… лавирует между самолетами… прожекторами… зависает над мельницей!.. ах!.. и вот он! между домами 12 и 15… снижается… точно приземляется на свое место… сотрясается… успокаивается!.. подбирается!.. будто сдувается!.. уменьшился! похудел!.. а его фасад красуется в облаках!.. великолепный фронтон, на гербе – Единорог и Пантера!.. должно быть, Ламбреказ опечалился!.. герб – его визитная карточка, так сказать… Единорог и Пантера!.. известный всей Европе! лучший гравер Европы и «гебраист»… ну и? я подумал об этом, увидев спускающийся, ставший совсем маленьким дворец!.. я думал об этом… думал… ползая… на брюхе… Плюх! плюх!.. две затрещины!.. моя голова! точно!.. это Рудольф, не привык видеть меня таким дохлым… а, пусть катится к черту!.. Плюх! и плюх! еще!
150
Мадам Даранье, мать Габриэля Даранье, умерла в доме сына 30 марта 1941 г. в возрасте
восьмидесяти одного года.– Кретин! это Жюль! слепой идиот!
Он меня выводит! как он меня достал, этот бардак!
– Он бросил умирать бедную мадам Норманс!
Мими его натравливает!.. она меня больше не любит…
– У вас есть ампулы? есть у вас лекарство? черт возьми! шлюха! чертова кукла!
Нужно действовать!.. надоели тумаки! если меня доводят, обычно я человек мягкий, рассудительный, то я себя не узнаю…
– Подлюка! Истеричка! – добавляю я…
Именно в тот момент, когда все вверх дном!.. разоралась еще одна тварь на весь дом! одна из этих нахалок!.. все забились по углам! расползлись!.. дело сделано! быстро! ничего не почувствовав! замуровались! все под лифтом! сгрудились! их там человек пятьдесят! вопят, прилипнув друг к другу! я пытаюсь нащупать!.. руками… хватаю… тяну… ах, разинутая пасть! Тарарах! отброшены в коридор!.. я волоку три тела! за собой! вместе с громилой!.. ой, осторожно! там же расщелина!.. я прижимаюсь к стенке… я знаю… три тела катятся кубарем!.. я едва дышу… они могут столкнуться где угодно!.. я приоткрываю глаза… я хочу сам все видеть… кругом все ослепительно сверкает! горит!.. «Пирам! Пирам!» Пирам там… вон его лохматая голова… нет, это не Пирам… это женщина… женщина с перманентом… я хватаю ее… ощупываю голову… другую!.. еще одну… мужчина… нет! уши, нет, это все-таки Пирам!.. я вам рассказывал, у Пирама голова напоминает медвежью? круглая, косматая, с маленькими глазками… уши характерные, очень длинные, как у спаниеля… все вместе не красит псину… особенно вид сзади… задница выше холки… слишком длинные задние лапы… и громадный облезлый хвост, длинный-предлинный… тоже как у спаниеля… весь кудрявый, в крутых завитках шерсть… на конкурсе «Красавиц и Чудовищ»* [151] он бы не получил первого приза… «Красавицы» тоже, скажем прямо, нагишом! я хотел бы провести среди них конкурс, в «Красавицы из Чудовищ!» [152] я никогда не заставил бы их выставляться голышом на показ, этих тщеславных баб! нет ничего гнуснее и отвратительнее, чем рассматривать голых «Красавиц»! ох, это совсем не смешно, какие же они худосочные! косолапые, вислозадые, вызывают только сожаление! правда-правда, кривоногие! все кривоногие! Господи, пусть человечество больше не воспроизводит таких уродищ, пусть влюбленные больше не проклинают мир, и Голод больше не стучит в наши двери, и восемьдесят тысяч голодных не толкутся каждое утро под дверями, ожидая кормежки… это несложно, нужно только учредить Комиссию по задиранию подолов у Красавиц, которая заставила бы их разгуливать средь бела дня с голой жопой… никаких скрещенных ног!.. нет! нет! такие, как есть!.. пусть все видят их такими, как они есть! худосочными! жалкими!
151
«Конкурс женской элегантности и собачей красоты», называемый «Парижанка и ее собачка», был проведен в 1937 г. журналами «Фигаро» и «Фемина». Таким образом Селин, упоминая о нем, имеет в виду Пирама.
152
Очевидно, Селин имеет в виду что-то вроде «из дерьма – конфетка».
Пирам же – такой забавный, кудрявый спаниелька, он-то может не волноваться… он милый и чувствительный… возвратись я под стол, нашел бы ему Туанон, его Туанон… он ходил за мной… ползал… обнюхивал… жалобно скулил… я ее не нахожу…
– Это ты, Пирам? это ты?
– Гав! Гав!
Он видел, что мне тяжело… ах, просто ужасно душно…
– Давай! давай, Пирамушка! назад!
И оп! в толкотню!.. на брюхе вдоль расщелины… я возвращаюсь!.. груды мяса, там… двое… трое… четверо… сплелись в клубок… как сверкает золотом улица! какие снопы искр!.. Я думаю о Кремуилле… я вам еще не рассказывал о Кремуилле? так это же он, самый главный! я про отсутствующих!.. все вертится вокруг Кремуилля! весь этот рассказ!.. не только молнии и самолеты!.. и калека Жюль! и «Пассив», и Перикола… нет! нет! Кремуилль – составная часть всего!.. Скорее!.. Кремуилль – Король ночных клубов!.. его слова звенят у меня в ушах! слова Седиба Кремуилля! клокочут в горле… «бум! бом!» в горле…ба-бах!.. ба-бах!.. раздается эхом… Кремуилль, понемногу!
Побольше золота, Жюль! ничего, кроме золота!
Это моя вина, что вы не знаете!.. я вам не рассказал про Кремуилля!.. Кремуилля и Жюля!.. Жюль должен был расписать ему стены… стены в его новой кафешке… чем я думал?… и я еще изображаю из себя хроникера! я забываю целые группы персонажей! Кремуилль только что сел в калошу… его «Джунгли»! какой провал! улица Трюдэн… ничего себе заведение… хорошо расположено, хорошо обставлено, все пупсики из «Адама», из «Тинтина», и настоящие парни с улицы Скриб… прекрасное ночное заведение того времени… двести штук только за декорации!.. и ко всему прочему клиенты «Риц»!* [153] связи! самые жирные на свете путешественники с Востока! Есть ли договор с полицией, нет ли его, катастрофа! с «Мажестиком»* [154] в придачу!.. Дудки! никто не пришел!.. почему? почему?… со слов Кремуилля: было плохо украшено! какое убранство! «зависть», как он говорил… роскошное местечко!.. в центре квартала развлечений!.. и в результате – ноль! «Ночные Джунгли»!.. полное фиаско!.. они его разорили!
153
В отеле «Риц» во время Оккупации собирались высокопоставленные немецкие офицеры.
154
Об отеле «Мажестик» можно прочесть в комментариях * к первой части «Ферии».
– Золото, Жюль! ничего, кроме золота! я так хочу! никаких других красок, только золото! остальное – скука!
Его «Джунгли» были спасены… полгода работы! Замокович, декоратор…
– Я его выписал из Алеппо!.. мой собственный двоюродный брат! дерьмо! я тебе об этом говорил: Замо, нет денег! нет денег!.. он наплевал на все эти сраные деньги! слезы!..
Сейчас нужно начинать все сначала, Жюль, сначала!.. «Смех ангелов»,* [155] улица Сент-Эвтерп! ах, ничего кроме золота и без вопросов!.. он, Замо, скопировал «Небытие»! дурак! кабаре рухнуло! целое состояние! не восстановить!.. «Сент-Эвтерп», он его рассмотрел вблизи!..
155
Селин намеренно смешивает в этом отрывке названия ночных заведений, и тех, которые были выдуманы им, и тех, которые действительно были знамениты в те времена в квартале Пигаль и на Монмартре. Так, к примеру, в «Неан», на бульваре Клиши, и в «Адаме» декоратором был его друг, художник Анри Маэ. В названии «Сент-Эвтерп» смешивается название улицы на Монмартре Сент-Элётер и имя музы – Эвтерпы.
– Они приезжают сюда развлечься, им хорошо… три месяца в Париже, и конец!.. испарились!
И если бы хоть его кузен из Алеппо расстроился!..
– Он взял с меня еще пятьдесят штук! за то, чтобы я помог ему пересечь Линию оккупации!* [156]
– Подожди меня в Марселе! – сказал я ему… он взял пятьдесят тысяч и уехал! он так хотел!.. я его не отпускал, но он уехал!..
Кстати, тот, другой, что торчит наверху, дурацкий флюгер, я на него и не смотрю… я больше ему ничего не кричу… что он подумает?
156
Разграничительная полоса отделяла северную оккупированную зону от не оккупированного юга, только после высадки американцев в Северной Африке в 1942 г. немцы займут всю территорию.