Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев

Полная картина коммерческих операций фельдмаршала раскрылась бы перед нами, если бы сохранились те приходо-расходные книги, которые вел Аким Булатов. В указах же мы встречаем лишь отдельные и более или менее случайные сведения. Так, в одном случае отправляется 1000 пудов хлеба для продажи в Петербург из села Вощажникова^{553}, в другом погружается в Шоше 500 кулей хлеба для отправки по тому же адресу; продаются в разных вотчинах сено и овощи, имеются указания на продажу рогатого скота и лошадей^{554}.

В качестве счастливого источника уцелели приходорасходные записи Степана Перячникова по Борисовке за 1714–1715 годы; из них мы видим, что тут же на месте продают все, что получают от хозяйства: хлеб, «волну» (шерсть), овчины, сено, табак, мед, воск, яблоки, огурцы, свиней, телят, кур индейских; записана в числе проданных продуктов «гнилая крупичатая мука» ^{555} . В этих операциях совсем не видно следов посредников, а относительно сена из подмосковных вотчин имеются в указах даже прямые распоряжения — возить его в Москву на Болото [16] ^{556} , то есть продавать, помимо скупщиков.

16

Имеется в виду рынок, который располагался на территории современной Болотной площади.

Помимо непосредственного сбыта земледельческих продуктов, имелись и другие способы, с помощью которых фельдмаршал извлекал прибыль из своих вотчин. По окладной книге 1714 года в шереметевских владениях насчитывалось 39 мельниц. Там они помечены в качестве оброчной статьи, дававшей 693 рубля в год^{557}.

Вероятно, еще больше прибыли давало фельдмаршалу винокурение — традиционный источник доходов землевладельцев. В XVI веке бояре и вообще служилые люди порой жаловались от царя корчмою или кабаком, с начала же XVII века подобные случаи стали часты^{558}. В 1714 году у Бориса Петровича в нескольких вотчинах были «варницы», на которых крестьяне в качестве натуральной повинности варили «из боярского хлеба» вино; из окладной книги мы знаем общее количество продукта, который должны были сварить в этот год, — 1305 ведер. Конечно, часть выгоняемого продукта шла на нужды дома, но, без сомнения, незначительная в общем итоге. Остальное имело местом назначения кабак.

Мы видим фельдмаршала в роли энергичного откупщика. Вот не требующий комментариев выразительный документ от 1717 года — указ молодотудскому приказчику: «Повелел я тебе указом своим, чтоб кабаки, которые в вотчине моей и в Осташкове, взять на предбудущий 1719 год на откуп, и о покупке хлеба в Осташкове, — и против оного моего указу о хлебной покупке чрез отписку твою я сведом, что хлеб дорог. А о кабаках ничего ты не ответствуешь, взяты ли оные кабаки на откуп или нет, в чем я признаваю некоторую вашу леность и нерадение ко мне. И ныне паки сим указом тебе подтверждаю о тех кабаках: конечно, на откуп возми и не упускай времени, понеже и новый год уже приходит… Ежели они взяты на откуп, то бы, не упуская времени, заранее вели привезть вина из Кромских вотчин, а не в тот час везти, как уже новой год прибудет, и в том будет великая в вине остановка, и ежели такие откупные кабаки будут стоять многое время без вина, и напрасно за те числа будем платить откупные оброчные деньги… А ежели ты каким своим нерадением и оплошкою оное дело опустишь, то на тебе все взыщетца, и примешь себе вместо милости гнев»^{559}.

Вообще корректный в отношении к чужим интересам и постоянно «устне и письмами» внушавший своим приказчикам: в «чюжое отнюдь вступатца и зацеплятца не велеть» ^{560} , он сам в одном случае нарушил это свое правило именно потому, что не устоял перед соблазном кабацкой прибыли. В Борисовке местный священник владел участком земли, половину которого получил от Бориса Петровича в качестве руги [17] , а другую купил за 10 рублей. Несмотря на это, всю землю с возведенными на ней строениями велено было у него указом фельдмаршала отобрать, уплатив, правда, за купленную им часть те же 10 рублей, а строения «оценить по здешней цене без наддачи». Дело в том, что фельдмаршал вдруг решил на этом участке «зделать корчму пространную польскою манерою ^{561} .

17

Руга — выплаты духовенству, выдаваемые обычно из государственной казны или в любой форме и произвольном размере из собственных средств крупного землевладельца.

Наконец, Шереметев пробовал быть скупщиком, вступая на этой почве в конкуренцию с торговым капиталом. Молодотудскому приказчику предлагалось покупать у своих и у сторонних крестьян белок, рысей и «протчее» для отправки в Москву: «…только покупай, — наставлял фельдмаршал, — недорогою ценою, чтоб в том было против московской цены гораздо дешевле, а дорогою ценою, ежели дороже московского, и покупать не надлежит: какая нам в том будет прибыль»^{562}.

В общем, следует сказать, что фельдмаршал сумел использовать собранный им капитал. В последние годы уже не было слышно от него жалоб на скудость средств. Его дом был всегда обеспечен всем необходимым, несмотря на огромные расходы. Не было у него и нужды в деньгах. Из окладной книги 1714 года мы знаем, что он получал из своих вотчин только денежного оброка до 11 тысяч рублей, и эта сумма с каждым годом, несомненно, росла благодаря увеличению владений и повышению их доходности.

К сожалению, мы не можем точно определить, что давали Борису Петровичу его коммерческие предприятия. Все же, думается, мы скорее преуменьшим, чем преувеличим, общую сумму его ежегодного дохода за последние десять лет, присоединяя сюда и фельдмаршальское жалованье, если определим ее в среднем в 25 тысяч рублей. Но денежного капитала фельдмаршал не составил. Выделяя в 1718 году, незадолго до смерти, четвертую часть своего имущества из «казны» семье своего старшего сына (уже, как мы знаем, умершего), он дал ей деньгами 2 тысячи рублей^{563}. Денег у него всегда оставалось мало, конечно, главным образом потому, что он широко жил, но отчасти и потому, что много тратилось на расширение и организацию вотчинного хозяйства.

Зачастую собранные с вотчины деньги расходовались на месте — на постройки, покупку земли или племенного скота. Особенно же много их уходило на приобретение крестьян. Временами и теперь за недостатком наличных денег фельдмаршал прибегал к займам, но разница в положении сравнительно с прежним — большая. Припомним, в какое затруднение ставила его в 1704 году ничтожная сумма, которую он должен был уплатить Ф. А. Головину за кровать. Ав 1716 году, прося у Ф. М. Апраксина 1000 рублей, вот как он сам формулировал условия займа: «…а оные деньги, где повелите, ваше сиятельство, принять и на который срок, там и отданы будут»^{564}. Такую стеснительную для себя формулировку обязательства он мог предлагать только в уверенности, что в любой момент сможет найти необходимые ресурсы в своем хозяйстве.

5

Шереметевское хозяйство строилось на крепостном труде, и каждая статья в нем была, по существу, той или иной формой эксплуатации этого труда. Следовательно, состояние крепостной деревни во владениях фельдмаршала должно быть обратной стороной, изнанкой, достигнутых им хозяйственных успехов. Это — логически неизбежное соотношение в крепостной организации как исторически сложившейся социальной системе. Но эксплуатация крепостного в пределах одинаковой организации может иметь различные степени в зависимости от разных условий, в первую очередь — от личных свойств владельца, и здесь — настоящая мерка для оценки хозяйственной деятельности фельдмаршала: как он относится к своим крепостным и как далеко шла их эксплуатация в его вотчинах?

В истории крепостного права это было время, когда исчезали последние следы условности или договорности крепостного состояния в виде разного рода записей — порядных, ссудных, жилых, и крепостной крестьянин, оставаясь государственным плательщиком, во всех других отношениях плотно заслонен от государства личностью владельца. Как выражение завершившегося процесса появился теперь в крепостном быту и новый термин для обозначения крепостного — «подданный», особенно легко прививающийся у крупных землевладельцев: фельдмаршал один из первых принял этот термин, и в его словоупотреблении он, как и соотносительный с ним термин — государь в применении к владельцу, — несомненно, имел политический смысл, давая чувствовать формирующуюся по типу государства вотчину. Поэтому чем принципиальнее документ, исходящий от фельдмаршала, тем строже выдерживается им эта терминология — в его наказах приказчикам мы вовсе не найдем слова «крестьянин», а всегда только «подданный». Может быть, перед нами скорее — настроение, чем доведенная до ясности теория; тем не менее в вотчинной политике фельдмаршала оно выступает довольно осязательно как направляющий мотив, придает ей определенную окраску.

В глазах фельдмаршала право владельца на распоряжение трудом и личностью крестьянина, как и право государя, не подлежало регламентации или формальным ограничениям. Отказывая вощажниковским крестьянам в их просьбе о льготах, он так мотивировал свой отказ: «…я сию волость купил кровью своею, и дана мне сия волость на всякое мне довольство»^{565}.

Безусловное, по существу, вотчинное право в своем практическом осуществлении не означало для него, однако, беспорядочной эксплуатации. Через окладную книгу крестьянин знал, что с него спросят. Повинности, конечно, следовало исполнять без всяких оговорок, и тут приказчик должен показать «всякое радение»; но в остальном фельдмаршал ставил себя защитником своих крестьян и видел в том свою обязанность.