Фенёк

Когда Сергей уложил Ксюшу на простыни и медленно снял шёлк, что-то, едва уловимое, промелькнуло перед его глазами, но похоть затмевала здравый смысл… затмевала взгляд и понимание происходящего. Он нуждался в Ксюше, и она дала ему это. Любовь, утешение, страсть, нежность — всё это в одном флаконе. Как аромат её парфюма.

— Так значит, не помогло? — Ксюша нахмурилась, слушая лаконичный рассказ Сергея о лечении Марины.

— Нууууу… в общем, существенных сдвигов нет, но небольшое улучшение — уже победа. Через пару месяцев ещё поедем. Там хорошие условия, хорошие врачи, от нас не отказываются.

— А как же я? Как же мы? — Ксюша хмурилась.

— Мы? Вот мы, — Сергей махнул рукой от своей груди к небольшой груди Ксюши с острыми сосками, которая сводила его с ума, — что с нами будет-то? Вернусь, и снова станет всё по-прежнему.

— Не станет… ты специально, ты специально её не лечишь, да? Чтобы не разводиться?

— Ксюша, — хмурился.

— Да, ты специально! Или врёшь мне, всё врёшь. Или не лечишь её, чтобы она была рядом с тобой!

— Ты с ума сошла? — пока тихо.

— А как же я, как же мы?! Я думала, она вылечится там, ты разведёшься, и мы… мы… — она стояла у кровати, взлохмаченная, с красными пятнами и следами от поцелуев.

— Фенёк! Ты сдурела, что ли? Что значит, я не лечу Марину? Какое, нахрен, «разведусь»? Ты что-то попутала. Я кто, по-твоему, чтобы не лечить жену, если есть такая возможность? И уж разводиться бы я не стал. Никогда. Тебе это известно. У нас дети! Прекрати истерить, — заводясь, смотря, как Ксюша мелко трясётся и фыркает, как бешеный зверёк.

— Дети? У вас дети? А у нас, что? ведро?! — и она показала пальцем на живот… пока Сергей приходил в себя, медленно оседая на одеяло.

— Ты беременна?

— Да! — закричала.

— Пффф… ну, слава богу, Фенек, я думал, ты разума лишилась, а это просто гормоны… ты беременна, хорошо… вот не доверял я таблеткам… Ну, ладно, ладно, это просто решается, быстро и просто. Какой срок?

— Три месяца, почти, — Ксюша стала ещё бледней.

— Три месяца — это хорошо… это очень хорошо, Фенек, какие, нахрен, три месяца?! Ты очумела, я уезжал, ты сказала — у тебя месячные обильные, плохо тебе было.

— Я обманула…

— Обманула?!

— Врач прописал половой покой, тонус матки…

— Матки? Тонус? Ты уже у врача была, значит, — Сергей говорил рвано, выстраивая для себя уже, в общем-то, очевидную картину.

— Я на учёт встала, — вздрогнула, когда кулак Сергея пролетел буквально в сантиметрах, врезаясь в дверной косяк, оставляя там кровавый след.

— Таблетки давно не пьёшь?

— Почти сразу…

— Про месячные всё это время врала?

— Да.

— Зачем? Чего ты хотела добиться, Ксюша?

— Хочу, чтобы ты развёлся, в конце концов! Перестал тратить свою жизнь, ведь она этого даже оценить не может! Хочу, чтобы ты был моим, только моим, а не Маришкин, Асин или очередной Олеси.

Он почти задушил её, что его остановило, Сергей не помнил. Покрасневшее лицо, собственный тремор рук или почти невыносимая боль в грудной клетке.

— Этого хватит, чтобы избавиться от… этого, — он бросил смятые купюры, все, что были в портмоне, во всё ещё красное лицо.

— Я не буду делать аборт, поздно, — Ксюша говорила хрипло.

— Не поздно, делают и на поздних сроках, мне этот ребёнок не нужен. Я говорил: «Никаких детей».

— Серёжа…

— Мне этот ребёнок не нужен, ты мне не нужна, тварь ты, фе-не-чек, — выплюнул в лицо, присаживаясь на корточки рядом с плачущей женщиной, только для того, чтобы посмотреть в глаза, признать, что любит их, вот так, вопреки, и оттолкнуть так, что ударилась головой о стену, не повернувшись посмотреть, как она.

— Я позвоню тебе домой, — услышал за спиной, до ужаса спокойное, до жути холодное.

— Попробуй.

Закрыл дверь аккуратно, не щёлкнув замком, не скрипнув петлёю… он закрыл эту дверь.

Навсегда.

= 22 =

Проблесковые маячки были видны ещё издали. Что-то случилось в закрытом элитном дворе дома, в котором много лет назад Сергей купил квартиру, думая, что проживёт долгую и счастливую жизнь с Мариной и их совместными детьми.

Ему хватило взгляда на седьмой этаж и вниз, на серый асфальт, чтобы пробежать мимо расступавшийся толпы, как в замедленном кино.

Перескакивая через несколько ступенек, игнорируя боль в груди и онемение в руках, он, почти на одном дыхании, а может и без него вовсе, рванул на себя входную дверь и, пытаясь остановить невыносимый гул в ушах, спокойно вошёл в комнату, в спальню, смотря на Юляшку, которая стояла на шатком табурете и беззвучно плакала, глядя то на отца, то на тело, там, далеко внизу, некогда бывшее её мамой.

Пронзительный ветер трепал сложно сконструированную причёску из хвостиков и подол красной юбочки — солнце-клёш, подарок мамы…

Она три раза вздрогнула, крупно и рвано, покачиваясь на табурете, грозя уйти в небытие вслед за женщиной в красном халате… Сергей сделал один шаг, плавно, как хищный зверь на охоте, и подхватил худенькое тельце, прижав к себе, позволяя себе, наконец, выдохнуть, но не отпуская рук.

Пока пронзительные крики не заглушили боль в груди.

= 23 =

Сергей, немного в раздражении, прокрутил колёсико мышки и щёлкнул тот самый крестик, что выводит в реальный мир. Он взял пакеты и бодрой походкой, предварительно дав поправить галстук секретарю, двинулся длинным коридором.

Зайдя сначала в отдел маркетинга, потом — переводов, наконец, дойдя до бухгалтерии, ощущая себя немного уставшим, но лучезарным Дедом Морозом, Сергей вошёл в просторный кабинет.

— Дорогие мои коллеги, — объявил шутливым голосом, — позвольте поздравить вас с уже практически наступившим Новым годом, выразить благодарность от лица…