Феникс

– Хрен с ним, с подогревом, - отмахнулся щуплый и низенький Чалый, глаза его тоже стали подозрительно влажными.
– Главное, пиши, Гошка! Слышишь? Обязательно пиши!

Подошел высокий, плотный, похожий на шкаф Бур-кан, хмуро, но дружелюбно обнял Гошу, неловко сунул ему в руки сверточек.

– Держи, - с обычным угрюмством буркнул он.
– Маклю тебе смастырил. В вагоне посмотришь. Давай, бра-тила, ты там, на воле, не раскисай, понял?

– Спасибо, Буркан, - сказал Гоша и, устыдившись, что зовет кента лагерной кличкой, крепко стиснул ему руку выше локтя.
– Спасибо, Женька.

– Давай, давай, - поторопил его усатый, широколицый и крепкий, как черный жук, прапорщик.

– Автобус ждет. Мне еще вас усих на вокзал возиты!

Гоша обнял Леню Борща, дружелюбно и увесисто стукнул его по спине.

– Пока, Леха, - сказал он.
– Освободишься - давай сразу ко мне в Саратов. Там все схвачено будет, братан.

Все сделаем в лучшем виде!

– Давай-давай, швидче, хлопчику!
– нетерпеливо сказал прапорщик. Прощаешься, як на усю жизнь.

– Конечно, на всю, - сказал Гоша Шепель.
– Я больше в зоне париться никогда не буду.

– Ага, - саркастически сказал прапор.
– Слышали мы это, и не раз. А потом бачишь, через полгода снова предбанник топчет: бачь мэне, ридна и кращая администрация, вы мэни не помните, я у вас инше кроком на промзону ходил?

– Типун тебе на язык, - независимо, как и полагается свободному человеку, что только по случайности находится за колючей проволокой, сказал Шепель.
– Это придурки пусть сидят, у нас и на воле делов хватает. Верно, Буркан?

– Пошли, - сказал прапор.
– Деловой ты, я смотрю, да картавый. ПКТ по тебе плачет.

Они прошли на КПП, рядом с которым толпились вэ-вэшники, ДПНК долго и придирчиво изучал документы Шепеля, режимник шмонал нехитрый багаж освобождающегося зэка на предмет обнаружения запрещенных к выносу вещей и записок, но Шепелю это было все равно. В досмотровой он сбросил робу, впервые за последние десять лет облачаясь в цивильный костюм, приготовил носовой платок, но прапор был битым и, заметив платок, посоветовал его убрать. "Не ровен час с администрации заметят. Обратно, конечно, не посадят, а пряников можешь отхватить в количестве, достаточном на всю дорогу до дому". Подумав немного, Гоша Пеногон и сам отказался от ухода из зоны на понтах. В конце концов от зо-новской пыли коры свои и на вокзале в спокойной обстановке оттереть можно было.

В автобусе, кроме него, был еще какой-то чмырь из опущенных, кажется, из второго отряда. Конечно, обидно было немного, что освобождался Гоша с таким вот чмо, а не с кем-нибудь из достойных, но воле, блин, в рот не заглядывают, воля приходит как хочет. Главное, что с этого момента он на свободе.

Против ожидания на самый вокзал усатый прапорщик их не повез.

Высадил на остановке электрички "Заканальная", сказал пару дежурных слов о порядке и дисциплине, но Гоша сегодня таких слов наслушался и от козлов из СВП, и от режимников, и от воспитателей, поэтому слова прапорщика на него произвели обратное впечатление.

Опущенного прапор с ним не оставил. Наверное, на тот случай, чтобы Пеногон не отобрал у того гроши, выданные на дорогу. Куда прапорщик его повез, Гоша не особенно вдавался. Может быть, у этого прапорщика с чмошником любовь была, ему-то, Шепелю, какое до этого дело?

Он немного послонялся по остановке, чуточку поприставал к продавщице из киоска, но та была слишком серьезной и на флирт Шепеля не ответила. Смотрела, как на прокаженного, словно у Шепеля на лбу написано, что он только сегодня из зоны вышел. Впрочем, это было не столь уж и важно, как раз подошла электричка, и Шепель поехал в центр города на железнодорожный вокзал. Вагон электрички был обшарпанным и убогим, но и это не портило настроения. Каждая шпала, громыхнувшая под колесом этого обшарпанного вагона, приближала Георгия

Шепеля к дому.

Прошлое он вспоминать не хотел. Прошлое было как дурной сон и осталось где-то в темном жутком тупике, из которого он сейчас выбирался. Еще на малолетке он прошел курс лечения от наркотической зависимости и впоследствии к "ширеву" не тянулся, хотя, чего греха таить, при наличии денег в зоне можно было купить все. Но Шепеля к его жуткому прошлому не тянуло. Иногда ему снились сны, от которых тело покрывалось испариной и было страшно засыпать.

Тогда он позволял себе купить у медиков что-нибудь типа хорошего снотворного, позволяющего избавиться от страшных видений, протягивающих к нему свои цепкие лапы из ночной темноты. Шепель твердо решил, что эта отсидка станет для него первой и последней. В конце концов, жизнь слишком коротка, чтобы разменивать ее на нахождение за колючей проволокой!

Он сел у выбитого окна, подставляя лицо еще теплому встречному воздуху, и подумал, что жизнь не так уж и плоха, а ему всего лишь двадцать шесть лет, не то что Буркану, которому на зоне исполнилось сорок два и предстояло сидеть еще шесть долгих, томительных - и оттого кажущихся бесконечными лет.

В электричке почти никого не было. Впереди, почти у входа, сидел пожилой мужик в грязной майке и старых джинсах, зажав ободранными сандалиями черный портфель с обвисшими боками. Через две скамейки от него - какой-то очкарик лет тридцати пяти, одетый чуточку поприличней первого. В конце вагона сидела девица неопределенного возраста. Она была в грязных белых штанах и короткой кофточке, открывающей впалый живот. Девица была из тех, кто никуда не торопится, и сначала Шепель даже заинтересовался ею, тем более что и девица кидала на него томные косяки, но потом рассудил, что после десятилетнего отсутствия возвращаться в родной город с триппером было бы просто глупо.

Рядом кто-то опустился, и Шепель, лениво приоткрыв глаза, увидел мужика в очках, что еще недавно сидел по соседству. У мужика были серые глаза и редкие волосы с большими залысинами на высоком лбу. В нижней челюсти желто блеснули зубы.

– Чего надо?
– лениво поинтересовался Шепель, вытягивая ноги.

– Здравствуй, Георгий, - негромко сказал мужик, и Шепель снова открыл глаза. Мужик, сидящий напротив, был ему незнаком.

– Ты это мне?
– спросил Шепель с недовольством.
– Что-то я тебя не припомню. Ты меня откуда знаешь? Может, на зоне где чалились вместе?

– А ты меня, значит, и припомнить не можешь?
– улыбчиво и спокойно спросил мужик.
– А ты посмотри повнимательней Гоша вздохнул.

– Не знаю я тебя, - сказал он.
– И детей твоих не крестил. Канай, братила, не мешай человеку волей дышать.

– А вот про детей ты зря, - сказал попутчик.
– Про детей ты, Шепель, зря вспомнил. Это по твоей милости они некрещенными остались!

Что-то узкое и жесткое остро уперлось Шепелю в бок, рождая в душе неожиданный ужас. Он дернулся, но попутчик крепко держал за шиворот. Шепель с ужасом посмотрел на него.

Господи!

"Да как же я лопухнулся? Как же сразу не угадал!"

Пришедший страх заставлял тело нервно трястись. Шепель скосил глаза и увидел, что в бок ему упирается вороненый пистолетный ствол. И это окончательно подломило его волю и способность к сопротивлению.

– Молибин...
– прошептал Шепель и заметил, как торжествующе блеснули глаза его неожиданного врага.

– Узнал, сука!
– удовлетворенно сказал тот.

– Не убивай, - попросил Шепель.
– Не надо...