Феникс

— Ты говорил о делах, — вспомнила я.

— Угу, — откликнулся Гоша, спускаясь губами к моей шее. — Я фотографии обработал. Часть. Уже отослал заказчикам.

— Хорошо, — откликнулась я, хотя мне было плевать.

— А еще напечатал те, другие фотки.

Я моментально поняла, что он имеет в виду, застонала беспомощно:

— Гоооош, ты же обещал.

— Я же не буду никому показывать. Повешу на стену, буду дро… — он закашлялся. — Любоваться буду.

Возможно, с кем-нибудь другим я бы посчитала это оскорбительным, но Гоша меня просто рассмешил.

— Ты извращенец, — заявила я, хихикая, как дурочка.

— О, ты даже не представляешь всю степень извращения, Ирс. Но я тебе покажу.

Гоша запустил руку под мой свитер, уверенно двигался от живота к груди, легонько поглаживая.

— Папа, я пить хочу.

Кажется, я подпрыгнула до потолка, тут же вытащила Гошину руку из-под одежды и отсела от него на метр. А он лишь раздраженно выдохнул.

— На кухне, Кать. Иди и возьми, — поговорил Феникс очень серьезно.

Катя, сопровождаемая прилипчивым Бобсом, сбежала вниз по лестнице, протопала в кухню, там пошумела. Очевидно, придвигала стул, чтобы добраться до крана с водой.

Фенов откинулся на диван, потер глаза пальцам, бормоча:

— Черти что. Никакой личной жизни…

Мне сказать было нечего, я сидела, как неживая, не зная, что делать. Катя точно видела, как мы целовались. Почему-то показалось, что это плохо. Если бы я в таком возрасте застала папу за таким…

Глупо, наверно сравнивать. У меня совсем другая ситуация была. Уже в сознательном возрасте я боялась, что отец приведет кого-нибудь домой, и мне достанется участь Золушки. Но бог миловал. Папа ни с кем открыто не встречался, меня не знакомил. Возможно, у него кто-то был. Он мужчина хоть куда, не считая проклятой язвы и разгильдяйского к ней отношения.

Все мои знания улетучились. Я растерялась, почти запаниковала, притихла, слушая, как Катя громко глотает, причмокивает, ставит стакан на стол, идет обратно к лестнице. Гоша был темнее тучи. Ребёнок, похоже, это понимал. Она прокралась мимо нас, не проронив ни слова. Тихо-тихо, как мышка.

— Папочка, ты со мной полежишь? — все-таки спросила она уже сверху.

— Нет, — рявкнул Гоша. — Уже полежал. Спи, Кать.

Я хотела вступиться, но осеклась. Это не моя дочь, не моя семья. Гоша даже не мой парень. Он лучше знает. Но сердце все равно сжалось. Это же я причина его несдержанности. У Кати, похоже, не было мамы, потом она практически лишилась бабушки, а теперь я забираю у нее отца.

Едва девочка ушла к себе, Гоша снова придвинулся вплотную. Мне уже было не до поцелуев.

— Мне кажется, ты спешишь, — проговорила, уклоняясь от его губ.

— Возможно, — признал он. — Но это лучше, чем тормозить.

— Ты меня совсем не знаешь.

— Ты нравишься мне, моей дочери, а теперь и моей собаке. Что еще я должен знать?

— Гош… — я уперлась рукой ему в грудь, но сопротивляться уже не было сил.

— Еще я знаю, что ты краснеешь, когда смущаешься и когда возбуждена. Знаю, что кричишь, когда кончаешь. Знаю, что ты точно не фригидная, Ирс, — дразнил он, забрасывая мои безвольные руки себе на шею. — Этого более, чем достаточно, детка. Разве нет?

— Ты мне тоже нравишься, — прохрипела я, уступая его напору, утопая в подушках, снова забывая обо всем из-за его поцелуев.

— Папа, — снова позвала Катя сверху.

Я выползла из-под Гоши, который повалил мня на диван, нависал сверху. Фенов выругался тихо под нос. Я взглянула на Катю, которая сидела на ступеньке, прижимая к себе кролика. Потерянная, такая трогательная и несчастная. Рядом верный йорк.

— Я сейчас, — буркнул Феникс и помчался вверх по лестнице.

Меня затрясло от обиды за ребенка и неудовлетворенности одновременно. Не следовало оставаться тут так долго. Где были мозги? Натворила дел, посеяла смуту.

Я встала с дивана, поправила одежду, волосы, встала возле лестницы, чтобы не было соблазна снова упасть на спину, позволяя Гоше горячие ласки. Он сбежал по ступенькам минут через пять. Я не успела ничего сказать, а он даже не дошел до гостиной, как Катя снова позвала.

— О, блин, да ладно! Она же спала, — не выдержал он.

— Я схожу, — заявила смело.

— Ирс, — попытался он возразить, но я не стала слушать.

Войдя в комнату, я увидела Катю, которая уже запрыгнула в постель и продолжала сжимать кролика.

— Эй, детка, не спится?

Я присела на край кровати. Катя вся сжалась.

— Не ругайся, — попросила она.

— Не буду, — пообещала я.

— Поспи со мной. Папа сказал, что ты не останешься, а сам наверно, только и ждет, когда я засну, чтобы уложить тебя в своей комнате.

Я тихо засмеялась. Да уж. Папа точно желает меня уложить в свою постель. В этом можно не сомневаться.

— Я поеду домой, Катюш. Мы с твоим папой просто немного поболтаем.

– Почему мне нельзя побыть с вами?

— Уже поздно. Тебе завтра в сад.

— А тебе не надо на работу?

— Надо.

— Поэтому я тоже сейчас уеду.

— Не хочу, чтобы ты уезжала.

Доверчивые детские ручки обвились вокруг моей шеи. Я зажмурилась, чтобы не зареветь и обняла Катю в ответ.

— Но ты же останешься у нас? Не сегодня, когда-нибудь.

— Может быть, — пожала я плечами, гладя девочку по волосам.

— Споешь мне песенку. Бабушка говорила, что я не сплю без песни. Папа не поет. Ты можешь?

Я прокашлялась.

— Можно попробовать. Не знаю, понравится ли тебе…

— Понравится! — уверила Катя и улеглась, обнимая игрушку. — Ты пой.

Я прочистила горло, и сразу запела. Тихонько, стараясь не очень фальшивить.

— В краю средь гор и цветущих долин

Текла река, исчезая вдали.

Прекрасней не было страны,

Где рождались баллады и сны.

В дорогу звал глас таинственных гор.

Три сына там покидали свой дом.

Один был горд,

Другой — упрям,

А третий был сердцем смирён…

Песня Канцлера Ги давно запала мне в душу. Я еще в школе ее услышала и наивно метала, что буду петь своему ребенку. Почему-то это было важно. Казалось важным, нужным. Так же, как и Кате.

Она тихо лежала, слушая. А я пела, вспоминая слова, повторяя по два раза припевы, стараясь интонировать выразительно, где это требовалось. Хорошая песня-сказка. Очень добрая, очень мелодичная.

— Кроток сердцем и духом смирен

Верный сын унаследовал трон, — закончила я торжественно.