Феномен Солженицына
Шрифт:
Правда, он – викарный епископ, не епархиальный, и в этой епархии как бы случайно, временно. Но тем более поражает странный выбор персонажа. «По крайней мере до 15 лет был неразвит, учился плохо, так что хотели его из духовного училища отдать в лавочку». (А сегодня его «сердила неразвитость» просителей.) Затем он каким-то неизвестным образом развился – да чуть ли не в учёного богослова, есть намёки; была и Академия, и диссертация. Потом, по совету докторов, уехал за границу – да на целых 8 лет. Занимался ли там богословием, как касался религиозной и духовной жизни Европы? – неизвестно и ни в чём не проявлено. Там служил «в белой церкви, у моря» – можно думатьв Ницце? в Ментоне? и значит публика у него была самая богатая, разъездная. И вот: от той ли превосходной
Так это – и главная мысль рассказа, наряду с отвращением к русскому быту? «Кажется, жизнь бы отдал, только бы не видеть этих жалких, дешёвых ставень, низких потолков, не чувствовать этого тяжёлого запаха»…
«Через месяц» об умершем архиерее «уже никто не вспоминал». Так – и не удивительно.
(Там же)
Тут перед нами уже – весь набор основополагающих принципов эстетики социалистического реализма.
Принцип первый.
Автору критического разбора (или редакционного заключения) лучше, чем автору разбираемого им произведения, известно, ЧТО в этом произведении должно быть, без чего оно просто не может существовать:…
– Очень хорошо, – сказал редактор… – Но, вы знаете, мне не совсем ясна основная мысль произведения… Не чувствуется советской общественности. Где, например, местком? Руководящая роль профсоюза?..
– Откуда же местком? Ведь остров необитаемый?
– Да, совершенно верно, необитаемый. Но местком должен быть…
– Но ведь весь сюжет построен на том, что остров необита…
Тут Молдаванцев случайно посмотрел в глаза редактора и запнулся…
– А ведь вы правы, – сказал он… – Конечно. Как это я сразу не сообразил? Спасаются от кораблекрушения двое: наш Робинзон и председатель месткома.
– И еще два освобожденных члена, – холодно сказал редактор… – Два освобожденных, ну и одна активистка, сборщица членских взносов.
– Зачем же ещё сборщица? У кого она будет собирать членские взносы?
– А у Робинзона.
– У Робинзона может собирать взносы председатель…
– Вот тут вы ошибаетесь, товарищ Молдаванцев. Это абсолютно недопустимо. Председатель месткома не должен размениваться на мелочи и бегать собирать взносы. Мы боремся с этим. Он должен заниматься серьезной руководящей работой.
– Тогда можно и сборщицу, – покорился Молдаванцев…
– Пусть она себе собирает свои членские взносы и хранит их в несгораемом шкафу.
Молдаванцев заерзал на диване.
– Позвольте, несгораемый шкаф не может быть на необитаемом острове!.. Членские взносы можно отлично хранить в дупле баобаба. Кто их там украдет?
– Как кто? А Робинзон? А председатель месткома? освобожденные члены? А лавочная комиссия?
– Разве она тоже спаслась? – трусливо спросил Молдаванцев.
– Спаслась.
Наступило молчание.
– Может быть, и стол для заседаний выбросила волна?! – ехидно спросил автор.
– Не-пре-мен-но! Надо же создать людям условия для работы. Ну, там графин с водой, колокольчик, скатерть. Скатерть пусть волна выбросит какую угодно. Можно красную, можно зеленую. Я не стесняю художественного творчества. Но вот, голубчик, что нужно сделать в первую очередь – это показать массу. Широкие слои трудящихся.
– Волна не может выбросить массу, – заупрямился Молдаванцев. – Это идет вразрез с сюжетом. Подумайте! Волна вдруг выбрасывает на берег несколько десятков тысяч человек! Ведь это курам на смех… Нет! Волна этого не может сделать.
– Почему волна? – удивился вдруг редактор.
– А как же иначе масса попадет на остров? Ведь остров необитаемый?!
– Кто вам сказал, что он необитаемый? Вы меня что-то путаете. Все ясно. Существует остров,
лучше даже полуостров. Так оно спокойнее. И там происходит ряд занимательных, свежих, интересных приключений. Ведется профработа, иногда недостаточно ведется. Активистка вскрывает ряд неполадок, ну хоть бы в области собирания членских взносов. Ей помогают широкие слои… Под конец можно дать общее собрание. Это получится очень эффектно именно в художественном отношении.(И. Ильф, Е. Петров. Как создавался Робинзон)
Это, конечно, пародия, сатира. Но в этом своём пародийном, сатирическом рассказе авторы не слишком далеко ушли от реальности. С самого начала ведь было оговорено, что Робинзон в заказанном автору произведении будет не какой-нибудь, а –советский.Стало быть, автору в этом случае нельзя было обойтись без руководящей роли профсоюза, лавочной комиссии, членских взносов, несгораемого шкафа и стола для заседаний. (Насчёт руководящей роли профсоюза – это, конечно, эвфемизм: в реальности писателей, уклонившихся от священных принципов соцреализма, обвиняли в недооценке руководящей роли коммунистической партии).
И совершенно так же, руководствуясь той же логикой, теми же эстетическими установками, поучает Солженицын Антона Павловича Чехова.
Коли ты взялся писать про архиерея, – выговаривает он ему, – то есть про дела церковные, – так уж будь добр: раскрой и весь механизм взаимоотношений Церкви с государственной властью. И про Синод сказать не забудь, и про обер-прокурора Синода, без которого невозможна даже хиротония епископа…
Самое тут смешное, что Солженицыну в этом рассказе Чехова, – совсем как ильфипетровскому редактору в романе писателя Молдаванцева, – недостает массы. С той только – не такой уж существенной – разницей, что тому нужно, чтобы в романе про Робинзона непременно присутствовали «широкие массы трудящихся», а Солженицын требует отЧехова, чтобы деятельность изображаемого им епископа была спасительна длямассы верующих.
Второй священный принцип социалистического реализма, который игнорировать было нельзя – и даже опасно, – состоял в том, что жизнь писатель должен был изображатьс правильных позиций.С правильных – это значитс патриотических.Не впадая – Боже упаси! – в самый страшный, смертный грех низкопоклонства перед Западом….
– …Есть такая тема, которая очень важна, – сказал Сталин, – которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, – сказал Сталин, строя фразы с той особенной, присущей ему интонацией, которую я так отчетливо запомнил, что, по-моему, мог бы буквально её воспроизвести, – у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение передзаграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, нестопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами… Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, – сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: – засранцами, – усмехнулся и снова стал серьезным… – У таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать… Надо уничтожить дух самоуничижения. – И добавил: – Надо на эту тему написать произведение. Роман.
(Константин Симонов. Истории тяжелая вода. М. 2005. Стр. 373–376)
И в этом грехе Солженицын тоже обвиняет Чехова:…
…по совету докторов, уехал за границу – да на целых 8 лет… Там служил «в белой церкви, у моря» – можно думать в Ницце? в Ментоне? и значит публика у него была самая богатая, разъездная. И вот: от той ли превосходной прихожанской публики? от общего заграничного воздуха? – он вернулся с презрением к низкой русской жизни, тяготясь ею на каждом шагу…
…презренны рассказы о русских чаепитиях (это – с назойливым повтором)…