Феномен Солженицына
Шрифт:
Вот, стало быть, как это было – не в романе, а в реальности:…
Поздняя осень 1949 года. В лаборатории только начинали включать приборы, готовить инструменты. Мы с Солженицыным раскладывали свои папки, книги, журналы; несколько человек маячили у железного шкафа, из которого дежурный офицер доставал секретные папки и гроссбухи – рабочие дневники.
Ко мне подошёл старший лейтенант Толя, один из помощников начальника лаборатории:
– Вас вызывает Антон Михайлович. Немедленно… Нет, никаких материалов брать не надо…
Антон Михайлович и Абрам Менделевич сидели у длинного
Антон Михайлович поглядел рассеянно, отрешённо.
– Здрасте… Здрасте… Вы, кажется, говорили, что уже как-то определяете физические параметры индивидуального голоса… Не так ли?
– Не совсем. Пока ещё приблизительно, в самом начальном приближении. И не определяю, а предполагаю… Сравнительно уверенно могу сказать только, что своеобразие голоса – это главным образом особенности тембра, которые зависят от микроструктуры гортани, носоглотки, рта… Кое-что удалось наблюдать на звуковидах…
– Так, так, все это весьма занимательно… Но пока вы ещё плаваете в чистой теории. Это плавание может привести вас и в болото и к истокам некоей новой науки… Последнее было бы похвально и прелестно. Науки юношей питают, отраду старцам подают. Но мы с вами ещё не старцы. Ergo нам требуется наука питательная… Так вот, эти ваши исследования неожиданно приобрели новое, чрезвычайно важное значение. Настолько важное, что ещё и сверхсекретное. Здесь на магнитофонных лентах есть нечто, требующее вашего особо пристального внимания… Берите наушники и послушайте голос некоего индивидуя, пожелавшего остаться неизвестным…
В наушниках сквозь шипение и щелчки прорывались, потом внятно зазвучали голоса:
– Але! Але! Кто это говорит?
– Я говорил. Это посольство от Соединенных Штаты от Америка.
– Вы понимаете по-русски? Вы говорите по-русски?
– Я могу плохо говорит, я могу понимат…
– У меня очень срочное, очень важное сообщение. Секретное.
– Кто есть вы?
– Этого я не могу сказать. Поймите! Как вы думаете, ваш телефон подслушивается?
«Слушивает»? Кто слушивает?
– Кто, кто… Ну, советские органы… Слушают ваш телефон?
– О, ай си… Не знаю… Это ест возможно да, ест возможно нет… Что вы хотели говорит?
– Слушайте внимательно. Советский разведчик Коваль вылетает в Нью-Йорк. Вы слышите? Вылетает сегодня, а в четверг должен встретиться в каком-то радиомагазине с американским профессором, который даст ему новые данные об атомной бомбе. Коваль вылетает сегодня. Вы меня поняли?
– Не все понял. Кто ест Коваль?
– Советский разведчик… Шпион…
Шипение… Щелчки…
Из шипящих шумов возникает тот же напряжённый, тревожный голос:
– Але, але… Это я вам раньше звонил. Тут мне помешали… Я звонил час назад по очень важному делу. Я не с вами говорил? Вы кто – американец?
– О, иес, я ест американец.
– Кем вы работаете? Какая ваша должность?.. Ну, какой пост?
– Пожалуйста, говорите не быстро… Кто вы ест? Кто говорит?
– Вы понимаете по-русски?
– Да-а. Понимаю немного… Ожидайте, я буду звать человек понимает по-русски.
– Но он кто? Советский
гражданин?.. Вы поймите, я не хочу говорить, если советский… Позовите военного атташе. У меня очень важная тайна, секрет. Где ваш военный атташе?– Атташе? Он ест эбсент. Он уходил.
– Когда он вернётся? Когда будет на работе?
– О, будет завтра, мэй би сегодня… Час три-четыре.
– А ваш атташе говорит по-русски?
– Кто говорит? О, да… Но мало говорит. Я буду звать переводчик.
– А ваш переводчик кто? Советский? Русский?
– О да, ест русский. Американский русский…
– Послушайте… Послушайте, запишите…
И он снова повторял: «Срочно. Важно! Советский разведчик Коваль; четверг; радиомагазин где-то в Нью-Йорке или, кажется, в Вашингтоне; американский профессор; атомнаябомба…»
Голос не старого человека. Высокий баритон. Речь, интонации грамотного, бойкого, но не слишком интеллигентного горожанина. Не москвич, однако и не южанин; Г выговаривал звонко, E звучало «узко». Не северянин, не «окал». Не слышалось ни характерных западных (смоленских, белорусских), ни питерских интонаций… Усреднённый обезличенный говор российского провинциала, возможно дипломированного, понаторевшего в столице…
Прослушали ещё два разговора. Новый собеседник – американец – говорил лениво-медлительно и недоверчиво-равнодушно.
– А потшему вы это знаете? А потшему вы эту информацию нам даваете? А что хотите полутшит?..
– Ничего я не прошу. Сейчас не прошу… Когда-нибудь… потом все объясню… Когда-нибудь потом…
(Там же)
Эта последняя реплика не оставляет уже никаких сомнений о том, ЧТО толкнуло этого мерзавца на предательство. Конечно, только личный, шкурный интерес. Вопрос о материальном вознаграждении за согласие работать на американскую разведку он обсудит с новыми своими хозяевами потом, при личной встрече, когда окажется на Западе. Не сейчас же, по телефону это обсуждать…
Впрочем, отношение Копелева к этомупредателю,как он его называет, определилось сразу, ещё до того, как тот произнёс эту, окончательно его разоблачившую реплику:…
Он был причастен к заповедным государственным тайнам и выдавал их нашим злейшим врагам. Его необходимо изобличить, и я должен участвовать в этом.
(Там же)
И не только сейчас, когда предатель ещё гуляет на свободе и его ещё только предстоит изобличить, но и потом, когда он уже арестован и начальство требует все новых и новых подтверждений его вины, Копелев, продолжая помогать следователям, стиль работы которых испытал на собственной шкуре, не испытывает по этому поводу никакого морального дискомфорта….
Работали мы напряжённо. В иные сутки я спал не больше четырех часов…
Вскоре Абрам Менделевич сказал, что он уже арестован и я должен составить вопросник для следователя, такой, чтобы в ответах обязательно были произнесены те же слова, которые звучали в разговорах с посольством. Нужны были все те же простые слова «звонил», «говорил», «работа»… Абрам Менделевич и Анатолий с магнитофоном пристроились по соседству от следовательского кабинета, а маленький пьезомикрофон установили неприметно на столе следователя. В тот же день они принесли записи.