Феномен Солженицына
Шрифт:
Жаль было бедную опрометчивую женщину с её порывом – сохранить эту книгу лучше меня, и вот погубившую – и её, и себя, и многих. Но, достаточно уже учёный на таких изломах, я в шевеленьи волос теменных провижу: Божий перст! Это ты! Благодарю за науку! Во всём этом август-сентябрьском бою, при всём нашем громком выигрыше – разве бы ясам решился? разве понял бы, что пришло время пускать «Архипелаг»? Наверняка – нет, всё так же бы – откладывал на весну 75-го, мнимо-покойно сидя на бочках пороховых. Но перст промелькнул: что спишь, ленивый раб? Время давно пришло, и прошло, – открывай!!!
Пониманье, обратное 65-му году: после захвата моего архива –
Лежал бы «Круг первый» ещё и ещё, нет, выследили, схватили, взликовали и я пустил его, и через 3 года он напечатан. Лежал бы «Архипелаг» ещё и ещё, нет, выследили, схватили, взликовали – пускаю! Читайте через 3 месяца! Их же руками второй раз решается действие против них!
3-го вечером я узнал, 5-го вечером посылал не только извещение о взятии «Архипелага» – но распоряжение: немедленно печатать!
(Там же)
О роли, которую сыграла в этом его судьбоносном решении гибель Е. Д. Воронянской, сказано вскользь, мимоходом. Да, жаль, конечно, бедную опрометчивую женщину…
И даже ещё пренебрежительней:…
Так судьба повесила ещё и этот труп перед обложкой страдательной книги, объявшей таких миллионы.
(Там же)
И только десять лет спустя, в 1983-м, вспомнив о ней в связи с присуждением ему Темплтоновской премии, он наконец признал её особую роль и счел нужным «поблагодарить покойницу», сказав, что «она была орудием Божьим».
Слава тебе, Господи! Правда, наконец, хоть и поздно, но все-таки восторжествовала, смягчив даже и это жестокое сердце.
Но так ли это?
Ведь по смыслу этого его «благодарного» признания особой роли Елизаветы Денисовны в его судьбе получается, что и родилась она на свет, и прожила свою шестидесятилетнюю жизнь, и погибла своей страшной мученической смертью только для того, чтобы ПОДАТЬ ЕМУ ЗНАК, открыть, что ВРЕМЯ ПРИШЛО, хватит медлить, пора пускать в свет эту главную его книгу…
Если вдуматься, эта его запоздалая благодарность «покойнице» не менее, а может быть, даже и более бесчеловечна, чем та, давняя его жестокая реплика, запомнившаяся В. Максимову: «Она меня обманула – она наказана». *
В начале 60-х мой друг Эмка Мандель (Н. Коржавин) познакомил меня с замечательной женщиной – Ольгой Львовной Слиозберг. Она была лет на двадцать нас старше, отбыла к тому времени свои семнадцать лет тюрьмы, лагеря и ссылки (там, в ссылке, в Караганде они с Эмкой и подружились).
Тюремные и лагерные её рассказы произвели на меня тогда сильное впечатление. Позже из них у неё составилась книга, – очень цельная, ясная, обнаженно правдивая, которую ей удалось издать.
Ольга Львовна оказалась соседкой ближайшей подруги моей жены. И поэтому вышло так, что мы стали встречаться с ней постоянно.
И вот однажды она, жалуясь мне на Солженицына, рассказала, что когда он работал над своим «Архипелагом», ему недоставало материалов о Колыме. И он обратился ко всем старым зэкам с просьбой поделиться с ним воспоминаниями о своём лагерном прошлом. Она (Ольга Львовна) послала ему тексты двух своих солагерниц, взяв с него твердое обещание (каковое он ей дал) ни при каких обстоятельствах не упоминать их фамилий. И вот однажды, включив радио (естественно, не советское), она услыхала в передававшейся
главе из солженицынского «Архипелага» имена и фамилии этих своих подруг.– Счастье, – говорила она мне, – что они никогда не слушают радио, и о том, как А. И. сдержал свое обещание, не узнали и, надеюсь, уже не узнают. Если бы это до них дошло, они просто умерли бы от страха. Это не метафора: буквально умерли бы…
Я тогда защищал Александра Исаевича. Говорил, что он не собирался так быстро публиковать «Архипелаг». Его к этому подтолкнули чрезвычайные обстоятельства. Узнав об аресте, допросах и самоубийстве Воронянской и поняв, что тайна «Архипелага» открыта, он был вынужден «нажать кнопку», то есть дать команду о публикации этого своего труда.
Позже я узнал, что это было не совсем так.
Двумя годами ранее, размышляя о том, ехать или не ехать ему в Стокгольм получать Нобелевскую премию, он эту проблему для себя уже решил….
Если бы я поехал – уже сейчас бы сидел над корректурой «Архипелага». Уже весной бы 71-го напечатал его. А теперь измысливаю оправдание, как отодвинуть, отсрочить неотклонимую чашу.
Нет, не оправдание! – но для строгости лучше признать так. Не оправдание, потому что не я один, но и многие из 227 зэков, дававших показания для моей книги, могут жестоко пострадать при её опубликовании. И для них – хорошо бы она вышла попозже. А для тех, похороненных – нет! скорей!
(А. Солженицын. Бодался телёнок с дубом)
Уже тогда он склонялся к тому, что должен считаться с волей миллионов «тех, похороненных», а не сообразовываться с интересами 227 зэков, дававших ему показания для его книги, которые могут жестоко пострадать при её опубликовании.
Что-то в этом роде я и говорил тогда Ольге Львовне. Не то чтобы принимая точку зрения Александра Исаевича, но все-таки пытаясь как-то оправдать его.
Этими своими невнятными оправданиями я её, конечно, не переубедил. Она всё повторяла:
– Ну как же он мог?.. Как он мог так обмануть наше доверие?
А вот ещё один, пожалуй, даже ещё более печальный эпизод из истории «бодания теленка с дубом». *
Был у Александра Исаевича такой знакомый – Саша Горлов. Молодой кандидат наук, физик. Собственно, был он, если не ошибаюсь, знакомым солженицынской тёщи – Екатерины Фердинандовны, а уж через неё познакомился и с самим Александром Исаевичем, чьим он был, как легко догадаться, большим поклонником. И вот однажды А. И. попросил этого молодого человека съездить в «укрывище» (так он называл свой маленький садовый домик в селе Рождество) и что-то там сделать с его машиной: то ли перегнать её в Москву, то ли привезти ему какую-то её деталь (Саша был опытный автомобилист).
Прибыв на место, Саша увидал, что дверь «укрывища» не заперта, а внутри, в домике, кто-то есть. Поначалу решив, что это воры, он попытался их разогнать, но «воров» оказалось слишком много для одного, даже очень решительного человека: чуть ли не более десятка. И вели они себя весьма нагло. Сашу схватили, скрутили, кинули на землю и, как следует отмутузив, поволокли в лес. Он сопротивлялся, кричал, звал на помощь. На крик прибежали соседи. Но тут один из «воров» (как видно, бывший у них за главного) предъявил красную книжечку, и соседи отступились, поняв, что «воры» – совсем не воры, а – ИМЕЮТ ПРАВО. Сашу же, избитого, окровавленного, в разодранном костюме запихали в машину и повезли в милицию. Там его заставили написать «объяснительную записку» и отпустили, предварительно потребовав датьподписку о неразглашении.