Феномен Табачковой

Забыв о еде и отдыхе, Табачкова допоздна прокручивала пленки. И, как вчера, был миг, когда перешагнула черту, отделяющую сегодняшний день от вчерашнего: и она, и Сашенька сошли с экрана и зажили прежней благополучной жизнью...

От перегретого аппарата в комнате пахло паленым. С трудом она вырвалась из воспоминаний, из их вязких, затягивающих объятий.

У порога вновь стояла ночь со своими голосами.

Еле дотащилась до постели в кухне на полу - так и не убрала с утра - и тут же уснула.

Следующий день был продолжением минувшего: окно, за которым по-прежнему моросило, закрывал плед, так же стрекотал в полутьме проектор и со стены улыбался Сашенька.

Вечером, проваливаясь в сон, Анна Матвеевна успела подумать, что сегодня и крошки в рот не брала, а есть совсем не хочется. Только слегка поташнивает, по телу разливается слабость, дрема, хочется спать, спать, спать...

Утром, едва открыла глаза, не умываясь, не причесываясь потянулась к проектору. Пленки были уже дважды прикручены, однако притягивали магнитом. Но не прошло и пяти минут, как что-то затрещало, вспыхнуло, и экран погас.

Забыв включить свет, заметалась у аппарата. "Не лампа сгорела - жизнь!" - мелькнуло в воспаленном мозгу. Тут позвонили. Коротко, дважды, как любил звонить Сашенька. Неужели он? У нее такой вид! А в квартире... боже мой!

Сбросила сорочку, влезла в платье, засуетилась, забегала - куда раньше: в ванную умыться или к двери? Позвонили еще раз, и она поспешила к выходу. На пороге стоял высокий пожилой человек в мокром плаще и берете, из-под которого выглядывали седые виски. В руках он держал чемоданчик-балетку и тетрадь с карандашом.

– Проверка счетчика, - он внимательно посмотрел на Анну Матвеевну.

– Да-да, пожалуйста, - спохватилась она, пропуская его в прихожую и на ходу приглаживая взъерошенные волосы. Электрик аккуратно вытер подошвы о то место, где должен лежать половик, вошел, записал данные в свою тетрадь, потом в расчетную книжку Анны Матвеевны. Повернулся уходить, но она, как за последнюю надежду, ухватилась за его рукав и потянула в комнату, сбивчиво рассказывая, как бобина с пленном вдруг застопорила, экран погас и запахло горелым.

Электрик нашарил в полутьме выключатель. Зажег свет, острым взглядом окинул комнату с ворохом пленок на полу, оглянулся на стоящую рядом женщину, взлохмаченную, с красными, как от бессонницы, глазами и что-то понял.

– Лампа сгорела. Все, - строго сказал он почти докторским тоном.
– По магазинам бегать не стоит, этот дефицит бывает раз в три месяца.

– Может, сейчас-то и завезли, - робко возразила она сраженная его догадливостью и чувствуя от этого еще большую неловкость и досаду.

– Нет, - покачал он головой.
– Я недавно тоже искал. Будут не скоро. Он подошел к окну и сдернул с него плед.
– На улице хоть и дождливо, а все-таки светло.

– Да-да, конечно, - закивала она.
– Извините, у меня тут беспорядок, быстро убрала с полу пленки.

– Запомните, лампу искать не советую, - электрик поклонился и ушел.

В ванной, под теплыми струями душа, продумала, чем займется сегодня. А когда вышла, показалось, что стало менее пасмурно.

Нужно было хоть что-то поесть. Сходила в гастроном, купила две сайки, бутылку молока, полкило говяжьего фарша. Без аппетита позавтракала и принялась за уборку. Унесла из кухни постель, прошлась щеткой по паркету, вытерла тряпочкой подоконник. Потом занялась обедом. Между делом кое-что простирнула. Так и прокрутилась до сумерек, а когда стало темнеть, со страхом подумала о голосах, от которых у нее теперь не было защиты. Мысленно обругала себя за то, что так и не записалась к врачу. И уже было решила заночевать у Смурой - та жила в двух троллейбусных остановках от нее, - когда пришла Зинаида Яковлевна Черноморец.

Табачкова несказанно обрадовалась подруге и тут же заявила, что оставляет ее ночевать у себя. Они попили чайку, поболтали, и Черноморец принялась нитку за ниткой потрошить только что купленный плед, чтобы из полученных волокон навязать мохеровые шапочки и толкануть их из-под полы на рынке. Коммерческая жилка Зинаиды Яковлевны всегда была неприятна Табачковой. Она не раз заговаривала с ней на эту тему, пророчила ей большие неприятности. И каждый раз Черноморец искренне, до слез, доказывала праведность своего труда, не менее тяжелого, чем вредные производства - в мороз, так и сосульки под носом, а чего стоят одни волнения при мысли о милиции! Не будь ее - посредника между магазином и покупателем, - разве ходили бы модницы в красивых шапочках? Да и куш она брала небольшой. На вырученные же деньги покупала подарки своим великовозрастным лоботрясам, уже семейным, но все еще трясущим маменькину мошну.

И зачастую авантюра затевалась вовсе не из-за денег, а из-за непонятной, всепоглощающей страсти купить и перепродать просто так, неизвестно зачем. Но раньше ее хоть как-то сдерживал Петр Черноморец. Теперь же она была полновластной хозяйкой над собой, а на пенсии обрела для добычи дефицита еще и время.

Выдергивая нитки из пледа, Зинаида Яковлевна терпелива слушала очередную нотацию Табачковой. Потом без всякого перехода переключилась на разговор о печальной участи стареющей женщины, и при этом так скорбно покачивала своей перманентной головой, будто все беды этого возраста достались ей.

Анна Матвеевна не знала, как приступить к разговору о голосах, чтобы не напугать подругу. Наконец, выдалась минута. Она постелила Зинаиде Яковлевне на диване, а себе в кухне на полу и тем самым привела Черноморец в замешательство.

– Если у тебя нет раскладушки, можно, по крайней мере, лечь на пол в этой же комнате. Поболтаем перед сном.

Тут-то, заливаясь краской стыда, Анна Матвеевна и рассказала о своем новом несчастье.

Изумленная сообщением Табачковой, Черноморец успокоила ее, как могла, заверила, что причина голосов несомненно в легком расстройстве нервов, но это не страшно, чего только не бывает в их годы! А ради интереса все же прошла к дивану, осторожно села на него и закрыла глаза.

– Ни звука. Тихо как в гробу. У меня и то шумней - шоссе рядом. А твоей тишине можно позавидовать.

Анна Матвеевна опустилась возле нее, смежила веки и, вздрогнув, пробормотала:

– Слышу...

По лицу ее было видно - не врет. Черноморец чуть не задохнулась от присутствия тайны. Приблизила голову к ее уху, будто таким способом могла услышать то, что чудится подруге, и вопросительно заглянула ей в лицо.

– Что же говорят, а? Только не бледней, голубушка, не дрожи. Сейчас водички принесу.
– Она вскочила и с комичной для ее грузного тела проворностью выпорхнула на кухню. Принесла стакан воды, приложила к губам Анны Матвеевны.

– Не волнуйся, все хорошо, все нормально, - успокаивала Табачкову. Так о чем они с тобой, а?

Анна Матвеевна отхлебнула воды, опять закрыла глаза и медленно, с трудом, как бы переводя то, что слышала, стала говорить;

"...держит... завтра поздно и тогда... если в одном сантиметре три петли... отойди от пульта... старалась понять и не могу... розы... фильм чепуховый... как это прекрасно и странно... видел ее... соберемся в пять... мой пес Степка... надежды, надежды... приклеит бороду и усы... фиолетовое солнце... ничто не возвращается... поэтому... нарисуй мне жирафа..."