Феноменология духа (др. изд.)

Если мы рассмотрим еще то, как происходит указанный процесс представления в своем продвижении, то прежде всего, как мы увидим, находит выражение то, что божественная сущность принимает человеческую природу. Этим уже сказано, что в себе обе нераздельны, — подобно тому как тем, что божественная сущность отрешается от себя самой изначально, т. е. что ее наличное бытие уходит в себя и становится злым, не сказано, хотя и заключает в себе это, что в себе это злое наличное бытие не есть нечто ей чуждое; абсолютная сущность располагала бы только этим пустым именем, если бы в самом деле существовало нечто для нее «иное», если бы что-то от нее отпало; — момент бытия внутри себя, напротив, составляет существенный момент самости духа. — То, что для нас есть понятие, — т. е., что внутри-себя-бытие, и лишь тем самым действительность, принадлежит самой сущности, и поскольку оно есть понятие, представляющему сознанию кажется непостижимым в понятии событием; в-себе[-бытие] принимает для него форму равнодушного бытия. Но мысль о том, что названные, словно избегающие друг друга моменты абсолютной сущности и для-себя-сущей самости нераздельны, является также этому процессу представления (ибо он обладает истинным содержанием), но является позже, в отрешении божественной сущности, которая становится плотью. Это представление, которое таким образом еще непосредственно и потому не духовно, или которое знает человеческую форму сущности пока лишь как особенную форму, но еще не всеобщую, становится для этого сознания духовным в движении формировавшейся сущности, направленном на то, чтобы вновь пожертвовать своим непосредственным наличным бытием и возвратиться в сущность; только сущность, рефлектированная в себя, есть дух. — Таким образом здесь представлено примирение божественной сущности с «иным» вообще и определенно с мыслью о нем, со злом. — Если это примирение, по своему понятию, изображается так, что, мол, оно имеет место потому, что зло в себе есть то же, что добро, или же что божественная сущность есть то же, что природа во всем ее объеме, — поскольку природа, отделенная от божественной сущности, есть только ничто, то такой способ изображения надо признать недуховным способом, который необходимо должен вызвать недоразумения. — Если зло есть то же, что добро, то именно зло не есть зло, а добро не есть добро, а и то и другое, напротив, сняты — зло вообще есть внутри себя сущее для-себя-бытие, а добро — лишенное самости простое. Раз оба провозглашаются такими согласно их понятию, то вместе с тем становится ясным их единство; ведь внутри себя сущее для-себя-бытие есть простое знание; а лишенное самости простое есть столь же чистое внутри себя сущее для-себя-бытие. — Поэтому, в какой мере следует сказать, что согласно этому своему понятию добро и зло, — т. е. поскольку они — не добро и не зло, — суть одно и то же, — в такой же мере, стало быть, следует сказать, что они — не одно и то же, а попросту разное; ибо простое для-себя-бытие или же чистое знание суть в равной мере чистая негативность, или абсолютное различие в них самих. — Лишь оба эти положения завершают целое, и утверждению и заверению первого должно с непреодолимой непреклонностью противостоять отстаивание второго; раз оба одинаково правы, то оба одинаково неправы, и их неправда состоит в том, что такие абстрактные формы, как одно и то же и не одно и то же, тождество и нетождество принимаются за нечто истинное, прочное и действительное и покоятся на них. Истиной обладает не то или другое, а именно их движение, которое состоит в том, что простое «одно и то же» есть абстракция и тем самым абсолютное различие, а последнее, будучи различием в себе, различается от себя самого, следовательно, есть равенство себе самому. Именно так обстоит дело с тождественностью божественной сущности и природы вообще, и человеческой в особенности: первая есть природа, поскольку она не есть сущность; вторая — божественная по своей сущности; но именно в духе обе абстрактные стороны установлены так, как они поистине суть, т. е. снятыми, — полагание, которое не может быть выражено суждением и лишенным духа «есть», связкой суждения. Точно так же природа — ничто вне своей сущности; но само это ничто в такой же мере есть; оно есть абсолютная абстракция, стало быть, чистое мышление или внутри-себя-бытие, и [в связи] с моментом своего противоположения духовному единству оно есть зло. Затруднение, которое встречается в этих понятиях, состоит единственно в том, что держатся за [связку] «есть» и забывают о мышлении, в котором моменты точно так же имеются, как и не имеются, т. е. составляют только движение, которое есть дух. — Это духовное единство или единство, в котором различия суть только как моменты или имеются снятыми, и есть то единство, которое обнаружилось представляющему сознанию в указанном примирении; и так как это единство есть всеобщность самосознания, то самосознание перестало быть представляющим; движение ушло обратно в него.

Дух в своем осуществлении; царство духа

Таким образом, дух выявлен в третьей стихии, во всеобщем самосознании; дух есть община духа. Движение общины как самосознания, которое отличается от своего представления, направлено на порождение того, что возникло в себе. Умерший божественный человек или очеловеченный бог есть в себе всеобщее самосознание; он должен стать таковым для этого самосознания. Или: так как оно составляет одну сторону противоположности представления, а именно злую, которая сущностью считает природное наличное бытие и единичное для-себя-бытие, то эта сторона, которая представлена самостоятельной, [т. е.] не в качестве момента, должна в силу своей самостоятельности в ней самой и для нее самой возвыситься до духа или выразить в себе его движение.

Эта сторона есть природный дух; самость должна удалиться из этой природности и уйти в себя, т. е. стать злой. Но природность зла уже в себе; уход в себя состоит поэтому в том, чтобы убедиться, что природное наличное бытие есть зло. Налично сущее становление и бытие мирового зла относится к представляющему сознанию точно так же, как и налично сущее примирение абсолютной сущности; к самосознанию же как таковому это представленное со стороны формы относится лишь как снятый момент, ибо самость есть негативное, стало быть, знание, — знание, которое есть чистое действование сознания внутри себя самого. — Что касается содержания, то и здесь этот момент негативного должен найти себе выражение. Так как именно сущность в себе уже примирена с собою и есть духовное единство, в котором стороны представления суть снятые стороны или суть моменты, то это проявляется в том, что каждая сторона представления приобретает здесь значение, противоположное тому, какое она имела раньше; каждое значение восполняется благодаря этому другим, и содержание лишь в силу этого есть духовное содержание; так как определенность в такой же мере есть противоположная себе определенность, то единство в инобытии, «духовное», завершено; точно так же, как прежде для нас или в себе соединялись противоположные значения и сняты были сами абстрактные формы «одного и того же» и «не одного и того же», тождества и нетождества.

Таким образом, если в представляющем сознании становление природного самосознания «внутренним» было налично сущим злом, то становление «внутренним» в стихии самосознания есть знание о зле как таком, которое в наличном бытии есть в себе. Это знание, таким образом, есть, конечно, становление зла, но лишь становление мысли о зле, и поэтому оно признано первым моментом примирения. Ибо как уход обратно в себя из непосредственности природы, которая определена как зло, знание есть оставление ее и отмирание греха. Не природное наличное бытие как таковое покидается сознанием, а это бытие как такое, которое в то же время знают как некое зло. Непосредственное движение ухода в себя есть в такой же мере движение опосредствованное — оно предполагает себя само, или: оно есть собственное основание; оно есть основание ухода в себя именно потому, что природа уже в себе ушла в себя; по причине зла человек должен уйти в себя, но зло само есть уход в себя. — Само это первое движение есть только непосредственное движение или его простое понятие именно потому, что оно есть то же самое, что и его основание. Движение или иностановление должно поэтому в своей форме в более собственном смысле еще только наступить.

Таким образом, кроме этой непосредственности необходимо опосредствование представления. В-себе[-бытие] есть знание о природе как о неистинном наличном бытии духа, и эта внутри себя возникшая всеобщность самости есть примирение духа с самим собою. Для самосознания, которое не постигает в понятии, это в-себе[-бытие] получает форму некоторого сущего и ему представленного. Следовательно, постигание в понятии (Begreifen) не означает для него овладения тем понятием (Ergreifen des Begriffes), которое снятую природность знает как всеобщую, стало быть, примиренную с самой собою, а означает овладение названным представлением, согласно которому божественная сущность примирена со своим наличным бытием благодаря совершению самоотрешения божественной сущности, благодаря свершившемуся вочеловечению ее и ее смерти. — Овладение этим представлением определеннее выражает теперь то, что прежде в нем было названо духовным воскресением, или: превращение ее единичного самосознания во всеобщее или в общину. — Смерть божественного человека как смерть есть абстрактная негативность, непосредственный результат движения, которое заканчивается только в естественной всеобщности. Это естественное значение смерть теряет в духовном самосознании, или: она становится его только что названным понятием; из того, что смерть значит непосредственно, из небытия «этого» единичного, она преображается во всеобщность духа, который живет в своей общине, в ней каждодневно умирает и воскресает.

То, что принадлежит стихии представления, [т. е.] что абсолютный дух как дух единичный, или, вернее, как дух особенный, в своем наличием бытии представляет природу духа, здесь, следовательно, перемещено в само самосознание, в знание, сохраняющееся в своем инобытии; вот почему это знание в действительности не умирает, — как представляют действительно умершим особенное [лицо], — а его особенность отмирает в его всеобщности, т. е. в его знании, которое есть примиряющаяся с собою сущность. Непосредственно предшествующая стихия процесса представления, следовательно, установлена здесь как снятая, или: она ушла обратно в самость, в свое понятие; то, что в этой стихии есть лишь сущее, превратилось в субъект. — Именно поэтому и первая стихия, чистое мышление и вечный дух в нем, уже — не по ту сторону представляющего сознания и самости, а возвращение целого в себя в том именно и состоит, что оно содержит внутри себя все моменты. — Постигнутая самостью смерть посредника есть снятие его предметности или его особенного для-себя-бытия; это особенное для-себя-бытие стало всеобщим самосознанием. —

С другой стороны, всеобщее именно в силу этого стало самосознанием, и чистый или недействительный дух голого мышления стал действительным. — Смерть посредника есть смерть не только природной стороны его или его особенного для-себя-бытия; умирает не только сорванная с сущности уже мертвая оболочка, но и абстракция божественной сущности. Ибо посредник, поскольку его смерть еще не завершила примирения, есть то одностороннее, которое знает «простое» мышления как сущность, знает в противоположности к действительности; эта крайность самости еще не обладает одинаковой ценностью с сущностью; это обретается самостью только в духе. Следовательно, смерть этого представления содержит в себе в то же время смерть абстракции божественной сущности, которая не установлена в качестве самости. Эта смерть есть скорбное чувство несчастного сознания, что сам бог умер. Это жестокое выражение есть выражение просто сокровеннейшего знания себя, возвращение сознания в глубину ночного мрака «я = я», который вовне себя уже ничего не различает и не знает. Это чувство, следовательно, на деле есть потеря субстанции и ее противостояния сознанию; но в то же время это — чистая субъективность субстанции или чистая достоверность себя самого, чего недоставало субстанции как предмету или тому, что непосредственно, или чистой сущности. Таким образом, это знание есть одушевление, в силу которого субстанция стала субъектом, ее абстракция и безжизненность умерли, она, следовательно, стала действительной и простым и всеобщим самосознанием.

Дух, следовательно, таким именно образом есть себя самого знающий дух; он знает себя; то, что есть для него предмет, есть, или: его представление есть истинное абсолютное содержание, коим выражен, как мы видели, сам дух. В то же время он есть не только содержание самосознания и не только предмет для последнего, но и действительный дух. Он таков, проходя через три стихии своей природы; это движение сквозь себя самого составляет его действительность; — то, что движет себя, есть дух, он — субъект движения и точно так же самый процесс движения, или он есть субстанция, через которую субъект насквозь проходит. Подобно тому как для нас возникло понятие духа, когда мы вступили в область религии, возникло именно как движение достоверно знающего самого себя духа, который прощает злу и вместе с тем отступает этим от своей собственной простоты и твердой неизменности, или как движение, в котором абсолютно противоположное познает себя как то же и это познавание выступает как «да» между этими крайностями, — так и религиозное сознание, для которого дана в откровении абсолютная сущность, созерцает это понятие и снимает различение своей самости от того, что оно созерцает; оно есть столь же субъект, как и субстанция, и, следовательно, есть сам дух, именно в силу того и поскольку оно есть это движение.

Но в этом своей самосознании эта община еще не завершена; ее содержание есть для нее вообще в форме процесса представления, и в этом раздвоении имеется еще и действительная духовность общины, ее возвращение из процесса своего представления, — подобно тому как и сама стихия чистого мышления была обременена этим. У общины нет также сознания того, что такое она; она есть духовное самосознание, которое еще не есть для себя в виде этого предмета, или не раскрывается до сознания себя самого; поскольку она есть сознание, у нее есть представления, которые были рассмотрены. — Мы видим, что самосознание на своем последнем поворотном пункте становится для себя внутренним и достигает знания внутри-себя-бытия; мы видим, что оно отрешается от своего природного наличного бытия и приобретает чистую негативность. Но положительное значение того, что именно эта негативность или чистая внутренняя суть знания в такой же мере есть себе самой равная сущность, или что субстанция здесь достигла того, что она есть абсолютное самосознание, — это для благоговейного сознания есть нечто «иное». Оно постигает ту сторону, что чистое становление знания «внутренним» в себе есть абсолютная простота или субстанция как представление о чем-то, что таково не по понятию, а как действие некоторого чуждого удовлетворения. Или: для него эта глубина чистой самости не есть сила, посредством которой абстрактная сущность извлекается из своей абстракции и мощью этого чистого благоговения возводится в самость. — Действование самости удерживает это негативное значение по отношению к ней потому, что отрешение субстанции, с своей стороны, есть для самости в-себе[-бытие], которого она точно так же не улавливает и не постигает в понятии или не находит в своем действовании как таковом. — Так как в себе это единство сущности и самости осуществлено, то сознание имеет также еще и это представление своего примирения, но как представление. Оно достигает удовлетворения благодаря тому, что к своей чистой негативности оно внешне присовокупляет положительное значение единства себя с сущностью; само его удовлетворение, следовательно, остается обремененным противоположностью чего-то потустороннего. Его собственное примирение поэтому входит в его сознание как нечто далекое, как нечто далекое в будущем, подобно тому как примирение, осуществленное другой самостью, кажется далеким прошлым. Как единичный божественный человек имеет в-себе — сущего отца и лишь действительную мать, точно так же и всеобщий божественный человек, община, имеет в качестве своего отца свою собственную деятельность и знание, а в качестве матери — вечную любовь, которую она только чувствует, но не созерцает в своем сознании как действительный непосредственный предмет. Ее примирение поэтому — у нее в сердце, но еще в разладе с ее сознанием, и ее действительность еще надломлена. То, что входит в ее сознание; как в-себе[-бытие] или как сторона чистого опосредствования, есть примирение, лежащее по ту сторону; а то, что имеется налицо (gegenw"artig) как сторона непосредственности и наличного бытия, есть мир, который должен еще ожидать (hat zu gewarten) своего преображения. Он, быть может, в себе примирен с сущностью; и о сущности, конечно, знают, что она познает предмет уже не отчужденным от себя, а познает его равным себе в своей любви. Но для самосознания это непосредственное наличие еще не имеет формы духа. Дух общины таким образом в своем непосредственном сознании отделен от своего религиозного сознания, хотя и провозглашающего, что в себе они не отделены [друг от друга], но провозглашающего некоторое в-себе[-бытие], которое не реализовано, т. е. еще не стало столь же абсолютным для-себя-бытием.

VIII. Абсолютное знание

1. Простое содержание самости, знющей себя как бытие

Дух религии откровения еще не преодолел своего сознания как такового, или, что то же самое, его действительное самосознание не составляет предмета его сознания; он сам вообще и различающиеся внутри его моменты относятся к процессу представления и к форме предметности. Содержание процесса представления есть абсолютный дух; и все дело единственно еще в снятии этой голой формы, или, лучше сказать, так как она присуща сознанию как таковому, то ее истина должна была обнаружиться уже в формообразованиях его. — Это преодоление предмета сознания следует понимать не как одностороннее в том смысле, что он оказался возвращающимся в самость, а определеннее — в том смысле, что предмет как таковой представлялся сознанию исчезающим, и кроме того еще, что именно отрешение самосознания устанавливает вещность и что это отрешение имеет не только негативное, но и положительное значение, имеет его не только для нас или в себе, но и для самого самосознания. Для него негативное предмета или снятие им себя самого потому имеет положительное значение, или оно знает эту ничтожность предмета потому, с одной стороны, что оно отрешается от себя самого; ибо в этом отрешении оно утверждает себя как предмет, или предмет — в силу нераздельного единства для-себя-бытия — как себя само. С другой стороны, здесь содержится в то же время и второй момент — то, что оно равным образом сняло и приняло обратно в себя это отрешение и предметность и, стало быть, в своем инобытии как таковом оно находится при себе. — Это есть движение сознания, и сознание здесь составляет всю совокупность своих моментов. — Оно должно точно так же относиться к предмету согласно этой совокупности его определений и таким образом постигнуть его согласно каждому из них. Эта совокупность определений предмета делает его в себе духовной сущностью, и он поистине становится ею для сознания благодаря постиганию каждого отдельного определения как самости или благодаря только что названному духовному отношению к ним.

Предмет, таким образом, есть, во-первых, непосредственное бытие или вещь вообще, что соответствует непосредственному сознанию; он есть, во-вторых, становление себя иным, его отношение или бытие для другого и для-себя-бытие, определенность, что соответствует восприятию; в-третьих, сущность, т. е. как всеобщее, что соответствует рассудку. Как целое предмет есть заключение или движение всеобщего через определение к единичности, как и обратное движение — от единичности через нее как снятую единичность или определение ко всеобщему. — Следовательно, согласно этим трем определениям сознание должно знать предмет в качестве себя самого. Но все же это не есть знание как чистое постигание в понятии предмета, о котором идет речь, а это знание должно быть показано лишь в своем становлении или в своих моментах с той стороны, которая присуща сознанию как таковому, а моменты подлинного понятия или чистого знания — в форме образований сознания. Поэтому предмет предстает в создании как таковом еще не в качестве духовной существенности, как она только что была определена нами; и отношение сознания к предмету не есть рассмотрение его ни в этой целостности как таковой, ни в форме ее чистого понятия, а есть, с одной стороны, формообразование сознания вообще, а с другой стороны, некоторое число таких форм, которые мы берем в едином целом и в которых совокупность моментов предмета и отношения сознания может быть показана только разложенной на свои моменты.